Михаил Чайковский. Повесть

КНИГИ, ВЫПУЩЕННЫЕ «ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТОЙ «ЛИК»




Литературно-художественное издание

Михаил Чайковский

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ИНОСТРАНЦЕВ В ЗАПАДНОЙ СИБИРИ


Книжная серия
“Библиотека  “Литературной газеты “ЛИК”

Изготовлено ФПЛТ И К «Кузбасс»,
“Литературная газета “ЛИК””
г. Ленинск-Кузнецкий, пр-т Кирова, 108-3, тел. 7-47-53

Подписано к печати 02.12.2010 г.
Тираж 50 экз.


Дорогие читатели!
Свои отклики Вы можете присылать по электронной почте:
Litgazet@yandex.ru
literlik@yandex.ru
likgazeta@mail.ru
aleksejjlik@rambler.ru

По этим же электронным адресам Вы можете связаться с издательством по вопросу
издания Ваших собственных книг.



Михаил Чайковский

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ИНОСТРАНЦЕВ В ЗАПАДНОЙ СИБИРИ

Небольшая повестушка, если хотите – подробный рассказ о становлении нового СП (совместного предприятия) в Западной Сибири накануне и после развала Союза, когда в Западной Сибири начали появляться любопытствующие возможностями приложения капиталистических сил и средств иноземцы. Написано рукою очевидца и соучастника, достаточно правдиво, с изображением восприятия процессов упомянутых в повествовании действующих лиц, которым желает процветать и здравствовать-
Автор,
благодарный издавшему его редактору  «Литературной газеты «ЛИК» Алексею Михайловичу Бельмасову. 


                ПРОЛОГ


   Зарубежье никогда не было для россиян мечтой недосягаемой, стремлением души, землей обетованной. Как небогатые дворянчики наезжали на Москву – «разогнать тоску», или купцы какие в сопровождении Ломоносовых наведывались в первопрестольную, так и аристократы с плутократами навещали Европу, словно недавние «новые русские» - собственные дачи, регулярно и без волокиты с визовыми проблемами. Европа русским всегда была рада, так как из России нескончаемым потоком плыли в страны Старого Света валюта,  золото и драгоценности, руды и лес, хлопок, пенька и уголь. Русские покупали то, к чему прижимистые европейцы и прикоснуться-то боялись, шарахались от цен, и к сезонным наездам всяких там Куракиных, Гагариных, Орловых, Оболенских и иже с ними вся эта Европа готовилась загодя, гадая лишь об одном: в какую сторону они свои стопы направить изволят?
   Скупались дворцы улицами, замки с окрестностями, лошади табунами, элитный скот – гуртами, драгоценности килограммами, парфюмы и галантерея тоннами. Разжиревшая Европа сыто икала, обожравшись русским добром, но все равно пускала алчные слюни. Не было ни одной страны от Польши до Испании, где не оставили бы своих следов русские аристократы, торговые и промысловые люди, поселенцы отметились от Аляски и Курил до Австралии с побережьем Атлантического океана.
   А что США? Штаты в 17 – 18 веках были такой Тмутараканью, что и говорить о них не стоило.
   Но вот Европу разнюхали и стали использовать в своих высоких целях социал-демократы и прочие русские революционеры, стали там прятаться от царей-батюшек, жить и революции готовить. Политическая кухня в Европе удобная, заваривай, что хочешь, лишь бы законы страны пребывания не нарушались и кашу заваренную европейцев расхлебывать не заставляли.
   Русские революционеры любили пребывать в тихих странах с уютным климатом, и считали, будто бы застолбили их на всю свою жизнь и существование. Может, я и ошибаюсь, но после Великого Октябрьского переворота бывать за границей россияне перестали, а кто и отлучился из Отчизны на пару-тройку лет, но за кордоном не остался, доживал свои годы «во глубине сибирских руд», расплачиваясь ударным трудом за легкомыслие, а большинство не доживало до естественной, по старости, кончины.
   Но повествование это озаглавлено юмористическим, поэтому будем менять направление сюжета в предполагаемую колею. Но все же: за границей бывали и пребывали миллионы советских людей, избраннейшие из избранных: артисты, спортсмены, дипломаты, торгаши и промышленники, немногочисленные туристы, политические манипуляторы  и военные. Последние – в значительном количестве. Военные были везде: в Европе, Азии, Африке, Латинской  и Центральной Америке…Советские воины мыли сапоги в водах всех океанов, просто Владимир Вольфович ратует за массовость этой гигиенической процедуры, а об «ограниченных контингентах»  просто скромно умолчал. Правда, на суше, скажем, - в той же Австралии, Северной Америке, Антарктиде, Южной Африке шаги нашего воинства якобы не раздавались.
   Так мы жили до конца восьмидесятых: иностранцев обыватели видели по ТВ, в кинофильмах, на фестивалях, Олимпиадах, Универсиадах; знали о них из СМИ и книг.
  В системе народного образования иностранные языки были притчей во языцех, и зачем их изучали – не знал и не ведал никто на одной шестой части земного шара.




Но грянул гром!
С ударом Перестройки
На ребрышках страны
Гнилой, нестойкой,
Явился обожаемый фантом-
$ !

Часть первая. Иностранцы

Глава 1. Иноземцы в наших краях

« Пророка нет в Отечестве своем»,
И длинноносый немец одноглазый
Нефтяникам Сибири всласть поет
О правилах  добычи нефти с газом.

Распродадим Россию! На хрена
Она сдалася нам, сидящим в жопе?
В Сибири нефти этой – как говна,
Всем хватит - Штатам, Азии, Европе…



1.  Начало
Первые иностранцы, появившиеся в наших краях, были канадцами. Понятно, у Канады широты с нашими сходные. Их появление в Сибири, однако, произвело фурор. Они жили в «кемпе», лагере из контейнеров-вагончиков, вроде табора гуситов или запорожцев, что само по себе было ново и интересно - интригующе, тем более что наши трудари жили в довольно - таки диких условиях и кормились из «тормозков»- пакетов с салом, колбасой, луком, хлебом, захваченных из дому, при чем руками, измазюканными нефтью и мазутом. А тут! Чистота, уют, шикарная столовая с разнообразным меню и с продажей спиртных напитков и – о, чудо! – баночного пива. Немыслимо и уму непостижимо! Загнили проклятые капиталисты на корню. Но… какое благолепие в поселке среди бараков и контор- деревяшек, именуемых в последствии офисами.




2. «Хочешь?»

   В мае 19191 года я сидел дома с гостями и праздновал день Победы, праздник для всех россиян священный. На звонок в двери вышла жена, возвратившись, сказала: « Выглянь, это к тебе».
               
   В коридоре, небрежно прислонившись к стене, стоял незнакомый мне мужчина, роста выше среднего, в очках с большими стеклами, темноволосый. По одежке угадать род его занятий было невозможно: рубашка с короткими рукавами и слегка поношенные джинсы, типичная  оболочка на телах людей, даже полуделовых, любого возраста, в теплое время года. «Здравствуйте»,- ответил визитер на мое приветствие. – «Прошу Вас проехаться со                мной. Есть серьезный разговор с солидным человеком», - я уловил легкий украинский акцент. Тип даже не удосужился представиться. Я, имея склонность к авантюрам, не стал расспрашивать.
   Во дворе стояла светлая «Волга» последней модели, умытая и ухоженная. Но ив машине я не услыхал ни слова о том, куда мы путь держим. Я подумал: «Сухарь, молчун или с похмелья?»; ничего себе не ответил и отвернулся к окну.
Через несколько минут «Волга» остановилась перед девятиэтажным  зданием производственного управления «Когалымнефтегаз», и лифт  поднял нас на последний этаж. Там полным ходом шел ремонт, в коридоре стояла вынесенная из кабинетов мебель, оргтехника, сейфы и царил свойственный  ремонту беспорядок. В одном из кабинетов с тремя столами, десятком стульев, чахлыми цветами на подоконниках, сидел человек и сосредоточенно писал. Даже за столом было видно, что росту в нем никак не менее двух метров. Темные волосы расчесаны на прямой пробор, свежая рубашка с галстуком в тон. «Сноб?» - подумал я.
- Итак, знакомимся, - неторопливо начал он. – Меня зовут Евгением Николаевичем. Мы тут с немцами предприятие затеваем, совместное. Будем нефть добывать новым способом, гидроразрывом пласта называется. Точнее, способ не новый – его русский инженер изобрел еще в тридцатые годы, но потом метод этот американцы перехватили, и теперь мы же вынуждены за технологию солидные деньги платить. Но не это суть важно. Теперь несколько вопросов к Вам:  где работаете? Впрочем, знаю – в школе. Сколько там платят? Рублей пятьсот есть? Так, в среднем?
- Есть, - смело соврал я. – Даже чуть больше. Плюс отпуск всегда летом и большой.
   Собеседник скептически улыбнулся:
- Я предлагаю Вам работать у меня переводчиком. Зарплата – до тысячи. Квартира есть?
- Подселение. – Тут уже не соврешь, проверить легко. С подселением живет треть населения, и считает это весьма большой удачей: можно жить в центральной части города, стоять в очереди и ждать с благодушием перемен, как манны небесной.
- Обещаю отдельную квартиру в течение полугода. Согласен?
   Еще бы! В городе, где народ проходит через бараки, балки, бочки, двухэтажные «деревяшки» и жилье с несколькими хозяевами, получить отдельную квартиру в панельном, многоэтажном,  капитальном доме с лифтом, ванной и отдельным туалетом – счастье неописуемое! И я выдохнул:
- Да!










3. «Зеленые»  идут!

          «Грин гоу!» - «Зеленые идут!»: первая строка песни времен американо-мексиканской войны. Американцы носили зеленые мундиры. Кроме того, «гринами» в обиходе называют по традиции, взятой из США, американские доллары из-за их традиционно зеленого цвета.

   
   В августе 1991 года мне «выпала честь» присутствовать на хитром совещании, которое проводилось в целях прощупывания намерений, разведки, чтобы определить, кто из
 иностранцев пожелает стать соучредителем, рискнет вложить деньги в вызывающее
сомнение,  будущее совместное предприятие. В числе гостей были хитролицый Фолькмар
Шютце, Хартмут Гётце, сутулый и очкастый миллионер Гюнтер Папенбург в штанах с «футбольными» коленями и заплатами на локтях пиджака; некий Фризе; Анна Бринкманн, менеджер и переводчик по совместительству, сегодня полноправная хозяйка предприятия или целой их группы.
   Разместилась эта команда в гостинице «Лесная», построенной еще Виталием Генриховичем Шмидтом, первым хозяином «Когалымнефтегаза» именно для приема высоких и важных гостей на краю города, в живописном сосновом бору. Кроме главного корпуса, на поляне располагается здание кухни, бани (еще не сауны, которую построят финны из своего леса через пять-шесть лет), и домик для обслуги.
   На первом этаже – номер Анны, «люксовые» на втором этаже, а внизу еще и банкетный зал, очень уютный, без излишеств, но оформлен по-домашнему, напоминая хорошую загородную виллу.
   Стол был накрыт с восточной роскошью: здесь было несколько сортов рыбы, икра красная и черная, шашлыки,  разные экзотические мясные блюда, свежие (!) овощи и фрукты, цитрусовые, и даже арбузы и дыни! Выбору спиртного мог бы позавидовать метрдотель любого столичного ресторана.
   Я пытался понять всех и удерживать нить разговора, но удавалось это весьма и весьма нелегко: говорили все очень быстро, к сказанному не возвращались; я же не слышал живой немецкой речи более десяти лет, а еще и тема касалась в основном вопросов техники, и один раз мне пришлось, вроде бы шутя, обратиться к фрау Бринкманн: « Анна, на помощь!». Она ответила, тоже как бы в шутку: «Не надо водку за обедом пить!». Мол, мелкий больно, чтобы равным себя с присутствующими господами считать. Но я не чувствовал себя ниже каких-то капиталистов, чтобы перед ними распластаться и на пузе ползать. Но в мыслях с новой работой распрощался и пропустил пару рюмок водки. Была - не была! Но сейчас это так, к слову. Позже я узнал, что Анна – немка русская, Васильевна по батюшке, замуж за немца вышла, пристроилась у Шютце и катается с ним по забугорьям, в том числе и по России, а муж то  дома сидит, то следом за Анной и Шютце в машине следует, что уважения к даме не прибавило.
   После обеда состоялась экскурсия по городу, за город к строящемуся аэропорту и на Повховское месторождение, вояжик более чем на восемьдесят километров. Перед аэропортом к тому времени был установлен памятник: пара нефтяников,  парень и девушка, мечтательно - целеустремленно смотрят вдаль. У парня в руках колесо от задвижки,  у девчонки тоже что-
то железное, и все это, трубно- маховиковое, ни к чему не                подсоединено.  Я понимаю, что это аллегория, но не настолько же примитивно она должна выглядеть! Потом до меня дошло, что взгляды у скульптурной группы не
целеустремленные, а растерянные; они сами не понимают, за что их так бессмысленно на позорище выставили. Все стало о них понятно – опять обманули.
   Как я страдал с иностранцами,  трудно передать. Говорить было тяжело, понимать не легче, объяснить толком ничего не могу, так как круг интересов гостей с моим не совпадает: город знаю плохо -  имеется в виду производственно- промышленный район, - плюс барьер проклятый, языковый! Стыдно вспомнить, как я тогда мукал - букал, слова из памяти выковыривал, и  фразы из них лепил.
   База на месторождении впечатления не произвела, да и какое может быть впечатление  от десятка коттеджей, а, скорее всего домиков- деревяшек о двух этажах, в которых идет лихорадочный ремонт, висят обрывки обоев и проводов, валяются рейки и планки гвоздями кверху, отбитая штукатурка и пакля, хлам и сор? Тут только смотреть надо, чтобы на гвоздь  не наступить или в проволоке не запутаться.
   Вокруг территории ограды нет, забор из плит бетонных перекошенный, лужи и грязь, хлам и бедлам. Не знаю, каким воображением должен был обладать Фолькмар Шютце,
 чтобы суметь увидеть в предъявленном ему хаосе будущих преобразований предприятие европейского пошиба?
   Первым от участия, а значит, и от внесения своей доли, отказался Папенбург, и его «зеленые» остались при нем. Рискнул Шютце, и думаю, что он об этом до сих пор ничуть не жалеет, обеспечив себе с помощью сибирской нефти безбедную старость.
 
 
Глава  вторая.  Лица  . (Хартмут Гётце по кличке «Старый»)

Ни я, да и никто из наших сотрудников, не знал, что у Хартмута Гётце, ставшего заместителем генерального директора вновь слепленного совместного российско-немецкого предприятия, - один глаз стеклянный и челюсть вставная, и мне было непонятно, почему он постоянно выдвигает верхние зубы вперед, а смотрит порой как-то особенно пристально, взглядом никаких эмоций не выражая.
   По возрасту ему следовало бы сидеть в теплом кабинете и перебирать бумажки. Но Хартмут после покупки первой партии техники получил «под седло» «Фольксваген-Гольф», приобретенный по его же совету, начал постепенно осваивать производственную базу в вахтовом поселке Повха, наведываясь туда почти ежедневно.
   К названию поселка. В 70-е годы появился в Когалыме нефтяник из Украины Степан Повх – умный, наглый, циничный и энергичный. Не смею утверждать, что таким он и был на самом деле: может, завистники оговаривают. Но в работе был мужик удачливый и напористый. Только чрезмерно увлекался охотой, рыбалкой, что было нормой и относилось к числу немногих тогдашних мужских развлечений, кроме выпивки, женщин и бани. Степан позволял себе стрелять в хантыйских родовых угодьях, за что был несколько раз аборигенами предупрежден, в каждом случае все более строго. Через какое-то время он был найден в тундре мертвым. По слухам, убит за наглость, хотя и другие
версии есть; не знаю, где правда. Не исключено, что и                вознесли его на волне эйфорической от освоения Самотлора, когда из какого-то количества совместно трудящихся людей надо было слепить героя и потом им
гордиться, садить в президиумы,…Но вахтовый поселок и улица его имени в городе есть.
   Старый вникал во все дела и вопросы, своей дотошностью доводил всех до белого каления. Часто на оперативках и планерках повторял одно и то же, по нескольку раз,
неделями и месяцами. И – надо отдать ему должное, - многие его нововведения прижились и обрели полноправную жизнь наставлениями и внедренными приказаниями: он добился, чтобы на резьбу труб надевали защитные колпачки,
беспощадно боролся с грязью на кустах, в бытовках, в одежде. Хартмут часто ошарашивал главного инженера самоделками и выдумками, требовал их незамедлительного внедрения. Ну, это читателю, технически не подкованному, неинтересно.
   А вот по личности Хартмута пройтись стоит. Как говорилось, роста он был выше среднего, но сутулился из-за пристрастия к компьютеру, за которым Старый просиживал многие часы, составляя заказы на оборудование, графики, схемы, таблицы и диаграммы, так как многие наши технологи и геологи обращались с компьютерной техникой с опаской. Поэтому и зрение у него было, скромно говоря, далеко не орлиное.

  Гётце очень удивляло, что не у всех сотрудников новой фирмы есть машины, пока до него не дошло, что ездить здесь практически некуда. Однажды, призадумавшись, он спросил:
-  А яхта у тебя есть? 
   Понятно, что вопрос был задан в никуда. У меня квартиры не было, а из транспорта – даже велосипеда. Яхты еще не пришли в обиход сибирских магнатов, да и тех еще можно было на пальцах одной руки пересчитать. Старому захотелось в очередной раз прихвастнуть. Естественно, я ответил, подыгрывая:
- У меня нет. А у тебя?
- У меня есть, - был небрежный ответ. – Я на ней всю Европу обошел.
- А Монако, Люксембург, Лихтенштейн, Андорру? – съязвил я.
- Эти нет. Там моря нету, - с серьезной и умной миной ответствовал Старый.
   Он очень любил давать советы и поучать. Рассказывая о своем «Ягуаре», который развивает более 180 км/час, он мог плестись в «Фольксвагене» на скорости в 45 км/час, кляня российские дороги и их строителей, хотя дороги в таком состоянии, как у нас в Сибири, в России средней полосы редкость: тут асфальт уложен на несколько слоев щебня, песочную подсыпку, по выровненному и утрамбованному грунту, а то и по бетонным плитам.
   Его брюзжание часто бывало абсурдным и вызывало раздражение. До его немецкой соображалки не доходило, почему машины ездят напорожне – «Смотри, еще один воздух везет! - почему автомашины стоят с работающими двигателями: «Горючее-то дорогое!», но с последним он смирился в первую же свою когалымскую зиму, когда чуть не замерз в машине, пока водитель Сергей искал поломку в двигателе с выключенным отоплением в салоне, а дорогу переметала поземка, и жесткий ледяной ветерок продувал остывшие внутренности европейской «народной телеги».
   На кустах Хартмут добился установки новых вагончиков; их оборудовали микроволновками, электрочайниками, поставили мини-холодильники и пустили душевые.
Люди перестали есть сухомятку и в грязной одежде; пропитанные нефтью валенки навсегда обрели свое место в сушилках. Но прежде он провел очень серьезные инструктажи по правилам пользования бытовыми электроприборами.

   Пусть эта главка покажется не столь объемной – я не намерен их соразмерять по наполнению информацией и событиями, - просто буду заполнять рабочие пределы в соответствии с накопленным материалом. Поэтому следующая глава названа –

2. «Бригада, к бою!»
   
   Первая немецкая бригада приехала летом 1991  года. За ними специально ездил начальник транспортного отдела Леонид Степанович Зубко – тот самый добрый молодец, кто привозил меня на знакомство с будущим генеральным директором. В Германию он летал с несколькими водителями, специально отобранными для перегона в Сибирь купленных на территории бывшей ГДР, состоявших на вооружении «почившей в бозе» под воздействием политических интриг  Национальной Народной Армии МАЗов и КРАЗов по причине расформирования ННА первой демократической республики на территории Германии и по случаю дешевизны примитивной советской автомобильной техники.

   Колонна состояла из пары десятков автомашин, на большую часть которых никто внимания не обращал. В глаза бросались первые девять машин –  «Мерседесов» и МАН: желто- синие, огромные, чистые. Но прежде чем они попали к нам, происходило следующее.
   В Германию в спешном порядке вылетел Леонид Степанович с водителями, чтобы пригнать машины. Новую спецтехнику доставят немцы. Промежуточный пункт – Питер, куда все «железо» прибудет на пароме морем, а далее – своим ходом.
   В Питер, а затем на станцию Пыть-Ях, отправился начальник отдела снабжения Николай Адамович Мазур, задачей которого стала встреча, размещение, раскрепление на платформах и отправка поездом всего благоприобретенного в Немеции добра.
   С вагонами оказалась напряженка, и Мазур несколько дней кормил личный состав бедной железнодорожной станции Пыть-Ях. Железнодорожники убегали от него, как от чумы, зная, что Николай Адамович пить заставит, а вагонов от этого не станет больше.
   А колонна бороздила просторы России. Наши водители-россияне торопились домой, к семьям. В таких случаях  каждый выдавливает из своего колесного старья все, на что оно способно. На маршруте колонны стоял гул, какой бывает при движении танкового подразделения. Ели шоферы второпях, спали, где ни попадя, питье хмельное было напрочь из рациона исключено. Сдерживали движение немцы, перемещавшиеся несравнимо комфортные когалымчан: в новых машинах с прекрасной  системой шумопоглощения, запасом еды для вояжа чуть не по всей России и Европе с запада на северо-восток. Спали немецкие спецы в специальном вагончике-автофургончике, и за день проезжали не более установленной их транспортными нормами дистанции. Ночью ехать немцы наотрез отказались. Но  угощением, предлагаемым русскими, не брезговали, своими же запасами делиться  вовсе не торопились.
   Девятого мая, уже в Пыть-Яхе, Толя Брага, водитель одного из КРАЗов, пообещал им
отпраздновать День Победы, и немцы, не понимавшие до этого ни слова по-русски,
до утра из своего фургона носа высунуть не посмели: очевидно, прекрасно знали, какому     событию этот праздник посвящен.
   Толя, употребив водочки после дорожного воздержания (а машины уже были на платформах), гулял вдоль фургона и постукивал в стенки, приглашая заморских гостей выпить за русскую победу над фашистской Германией, но поддержки и взаимопонимания  со стороны германских коллег не получил.

   В Когалыме – ажиотаж. На разгрузку заморских машин съехалось невозможное количество народу, к платформам было не подступиться. Но немецкие коллеги себя
особо утруждать не стали, уступили русским высокую честь разрезать проволочные растяжки, и лишь в особо трудных случаях кто-нибудь один из них покидал кабину автомобиля и мигом  разрезал пучок проволоки электрическими ножницами. Ну, прямо миссионеры в гостях у  племени Тумбо-Юмбо!
   А один раз, когда затрещало гнилое дно платформы, немцы испуганно загалдели, замахали руками, отступив подальше в сторону, а Толя Брага прыгнул за руль автомонстра и согнал его на твердь земную.
   Машины перегоняли теперь уже на базу Повха, и весьма долго: немцы не знали дороги, сверялись с картой, переговаривались по радио, а наши парни на своих допотопных «бочках с дымом» давно приближались к базе, мечтая поскорее отпраздновать приезд и разбежаться по домам.
   По пути Норберт Царлинг, ведя головную машину, съехал на обочину и погнул рулевую тягу. Вышла длительная вынужденная задержка без особых последствий для водителя и машины.
      Насмешки у зрителей вызвал один из КРАЗов, притащивший на базу защитного цвета родную русскую (советскую) полевую кухню, проданную немцами в нагрузку ко всему закупленному у немецких вояк автоколесному хламу.
   Приезд завершился ненавязчивым ужином, продлившимся более четырех часов.

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

       
                Глава 1. Люди и события

    Начнем ее с заселения немецких коллег в единственную на то время гостиницу нашего славного города под названием, конечно же, «Буровик». Это было типовое пятиэтажное здание, построенное под жилье. Но у предприятий гостевых комнат в приличных общежитиях было мало, жить рабочим стало тоже тесновато, и обитель в «хрущебном» стиле превратилась в стойло для приезжих. Стену между подъездами пробили, оборудовали какой-никакой буфет, прачечную, бельевой склад и с радостью стали принимать гостей.
   Немцам выделили одну из трехкомнатных квартир на третьем этаже, куда я их торжественно препроводил и был весьма озадачен и ошарашен, встретив вначале их молчаливый, а затем и озвученный протест: их не устраивала перспектива проживания всемером в трехкомнатных  «апартаментах», «хоровое» пользование туалетом и ванной, а также круглосуточное общение друг с другом, в одном и том же составе. Пришлось заверить бывших братьев по классу, а ныне – первобытных капиталистов в преходящести этой меры, в скорых переменах в их соцкультбыте, и прочая.
        Как они изгалялись и хаяли порядки рассейские! Да и то: с сорок пятого года                притесняемые «старшим братом», они так умаялись жить и работать при социализме, столько натерпелись от бывшего Союза, что, едва почувствовав себя капиталистами, тут же заявили об этом во всю глотку, как изголодавшийся сосунок  при виде грудастой кормящей мамани.
   Поутру, когда я заехал за ними, чтобы свезти на работу, квартира - номер выглядела вполне по-коммунальному. С веревочек свисали выстиранные футболки, трусы и рубашки, а в углу кухни стояла изрядная батарея порожних пивных банок.
     В дороге мы были меньше часа, погода соответствовала, и «коллеги» мирно дремали, умиротворенные монотонной ездой, первыми впечатлениями и вечерним пивовозлиянием.
   В первую очередь возле ремонтно-механических мастерских был возведен нужник, грубо говоря – Scheissbude. Кто не знает немецкого – сральня. С него и началось пребывание первых иностранцев на территории будущего славного совместного предприятия «Катконефть», и в клозет типа «сортир», выполненный из отечественного пиломатериала руками немецких мастеровых, войти было практически невозможно по причине его заполненности издержками жизнедеятельности человеческого организма, а, войдя – невозможно было найти места для своего вклада. Ну, и дух там был соответствующе очень пролетарский. Немцы соорудили новую постройку того  же назначения и повесили на двери
изящный замочек, который аборигены с ослиным упрямством и настойчивостью регулярно сбивали, а немцы терпеливо вешали, добились - таки своего: посягания на клозет прекратились. Исчезли потеки перед входом, очереди перед дверцей иссякли. Тут у немцев резону не отнять.
   Но сколько гонору! Машины перегонялись по территории на расстояние более десяти метров строго под контролем, с отмашками и специальными сигнальными жестами, рисовкой и самолюбованием. За всеми этими манипуляциями наблюдал простой повховский вахтовый народец, в замасленных спецовках, кирзовых сапогах с подметками,
стоптанными  до стелек, с бычками в зубах и перегаром в дыхании. Не знали работяги, что принесла им Европа в лице этих красавцев! Какие перемены, передряги и мытарства их
ожидают, что за фортеля еще выкинет перед ними приплывшая на волне демократических перемен европеизированная,  посконная российская, замешанная на демократии, Фортуна!
   Начался отбор в первую бригаду гидравлического разрыва пласта в истории нового совместного предприятия. Конкурса не было, отбирали вновь назначенные руководители свежей службы. Йорг Шперлинг, инженер, сам имевший зеленое представление о технологии, Йорг Ципперлинг, сам едва понимавший, что творится в этом Богом забытом крае, пытались чему-то научить опытных российских нефтяников. Лишь Андреас Вайске, внешне смахивающий на болгарина, Йорг Визе, электрик с выступающими вперед верхними зубами, да Зигмар Кункель, двухметровый бородач, сохраняли невозмутимость, выполняли свою работу и ни во что не вмешивались до особого приглашения или просьбы. Иногда дельные советы давал самый опытный из немецкой бригады Норберт Царлинг- лысеющий мужик лет под пятьдесят, бывший чемпион или призер чемпионата ГДР по боксу во втором среднем или полутяжелом весе. Но вначале это делалось очень осторожно, с опаской, чтобы не нанести урон едва создавшемуся авторитету непогрешимых специалистов высокого европейского класса.


Глава  2. Вживание. Криминал не без ухмылки

Бригада держалась поначалу плотной группой, все вылазки и прогулки по городу предпринимались совместно, и я охотно сопровождал своих подопечных. Когда одному из Йоргов -  Визе, на рынке приглянулся металлический поднос с чеканкой и чернью, он решил купить эту вещь за доллары, вокруг группы собрались почти все присутствующие поблизости торгаши кавказского облика и стали наперебой предлагать свое:
- Э, пасматри, какой тавар! Блеск, да! Купи, нэ пажалеишь!
   С трудом удалось вырваться из этого бедлама. Только пришлось пообещать прийти на следующий день за сувенирами.
   Смешно вспоминать и более курьезные случаи.
   Старый иногда позволял себе выпить на работе со своим новым коллегой, а по выпивке – другом, недавно приехавшим из Канады. Улыбчивый и доступный, Аллан Лиллиес постоянно блистал ухоженными зубами, охотно вступал в дискуссии и разговоры, был демократичен и прост. В столовой он демонстративно сбрасывал куртку в углу комнаты, где кормили иностранцев, сверху швырял бейсболку с длинным  козырьком, улыбался и занимал место около меня, чтобы послушать описание меню – названия блюд русской кухни в моем исполнении на немецком и не очень уверенном английском. Так как перечень наедков изобилием не блистал, я скоро усвоил названия коронных яств наших гастрономов, что очень тешило самолюбие  заморских гостей, воспринимавших меня этаким метрдотелем, с которым
можно было обсудить качество и количество снеди.               
Алан во всем соглашался с Гётце, а точнее  по натуре своей он имел склонность к соглашательству –  так легче было избегать не желаемых им и претивших его натуре споров.
   Как-то засиделись они на нашем девятом этаже, выпили маленько, и Старому захотелось добавить. Во всех киосках тогда продавались сигареты, цветы, жевательная резинка, «Сникерсы» и «Марсы» на грани разложения и отвратительный азербайджанский коньяк по кличке «Три бочки». Старый попросил принести еще бутылку, а я отказать ему не смог из соображений чинопочитания и уважения к возрасту, принес им напиток и ушел.
   Дальше произошло следующее: распив бутылку, оба «мэтра» отправились домой – они жили в одной квартире, но задержались возле того самого киоска, где я покупал коньяк. Им понадобились сигареты. Когда Хартмут полез к окошку без очереди, заявляя, что он иностранец и имеет право на приоритет, его сначала оттолкнули в сторону, а потом слегка побили. Так, для проформы. Но без толку. Он продолжал поддавать и однажды в легком подпитии зашел во «Дворец спорта» -  старый еще, который был в арочнике по улице
 Мира, -  откуда его отправили в милицию, благо, что она была тогда совсем рядом, возле второй школы. Там, учтя его непролетарское происхождение и «статус кво», с миром отпустили. Об инциденте он рассказал мне намного позже, с обидой и нареканиями на действия российских копов.
   Алан науку поведения в Сибири усвоил быстрее и крепче, после того, как тоже в нетрезвом забвении переходил дорогу. Уже на обочине к нему подскочили два чернявых паренька, даже не совсем русские, подхватили его под руки и помогли пересечь транспортную магистраль. Дома Алан не смог обнаружить во внутреннем кармане бумажник. Сумма денег была не очень крупная для канадского нефтяника, но обида осталась большая.
   Немецкой бригаде понравилось ужинать в кафе «Лезгинка», где хозяином был Азат, а поварами и официантами работали то ли родственники, то ли земляки. Там в любое время года подавались шашлыки из парного мяса с огромным количеством овощей и прочей свежайшей, сочной  зелени. Качество и энергетическая ценность блюд были отменными, что моим подопечным очень импонировало. Поэтому почти каждый вечер слышалось одобренное всеми предложение:
- Идем к Азату, в «Лезгинку»!
   После игры в футбол в подшефной школе (школа еще не была подшефной, но ее директриса Галина Ивановна видела прямую выгоду в дружбе с нашей фирмой, поэтому пускала наших сотрудников- спортсменов погонять мячи в спортзале), наши друзья пошли «к Азату» без меня. Где в процессе ужина с возлияниями пиршество дошло до объятий с присутствующими и пения «Катюши», а также популярной в советские времена песни «Дружба – Фройндшафт», брудершафтов и задушевных бесед, после чего немцы не смогли взять тяжелую сумку с новенькими комплектами спортивной формы производства «Адидас» и «Пума» по причине ее отсутствия под вешалкой справа от входа в кафе. Майкл лишился еще и портмоне с деньгами, паспортом и кредитной карточкой. Опечаленные бойцы спортивной арены поплелись в гостиницу. На следующий день я пошел в кафе, не питая никаких иллюзий на предмет возвращения ценностей: как всегда, никто ничего не видел и не знает. Но предложили в милицию не обращаться, чтобы не повредить реноме предприятия общественного питания, ссылаясь на то, что все равно менты искать не будут, а если и будут, то не найдут.
   Паспорт и кредитка всплыли через парочку дней в гостинице, а деньги и спортивная сумка
с формой утекли в неизвестном направлении.
    Йорг Шперлинг, руководитель делегированной в Сибирь бригады, затосковал по женской
ласке раньше соотечественников. С этим проблем в городе не возникало: местные дамы облегченного поведения весьма успешно вычисляли прибывших иностранцев и быстро вступали с ними в контакт. Поэтому Йорг вскорости пригасил свою  подругу с ее подругами на ужин в  пользующийся дурной славой у когалымчан ресторан «Миснэ». Сидящие поблизости завсегдатаи кабака услыхали иностранный акцент в плоховатой русской речи, хотя и сами говорили по-русски отвратительно, стали зазывать его на рюмочку, желая завязать более тесное знакомство. Шперлинг переходил от столика
к столику, но, видимо, устал и заскучал без девичьего внимания  среди громкоголосых и развязных знакомцев, дальше выпивать с ними отказался. Тогда один из навязчивых
кавказцев обиделся на пренебрежение  их гостеприимством, подошел к Йоргу, опрокинул на его не очень обремененную кудрями голову пепельницу и пристукнул ее кулаком. Случился конфуз со скандалом. Прибыл вызванный неустановленными лицами наряд милиции. Был составлен протокол и принято заявление от потерпевшего, непонятно, как и кем написанное. Я заявления не видел.
   Поутру мне пришлось сопровождать Шперлинга к следователю. Потом к судмедэксперту для определения степени тяжести нанесенных телесных повреждений. Йорг был встревожен и немногословен, а через день попросил меня сходить с ним к следователю еще раз, где он отказался от своих претензий и написал встречное заявление об отказе в возбуждении уголовного преследования в отношении обидчика, имя которого тоже не прозвучало. Оказалось, что Йорга все время после инцидента осаждали незнакомые молодые люди, говорящие по-русски с акцентом, упрашивали, затем угрожали карами небесными.
   Уголовное дело рассыпалось.
   Остальные члены бригады со временем обзавелись временными подружками, и смешнее всего это произошло с Йоргом Визе: подруги его друзей сыскали ему барышню, поразившую его в вечер знакомства, сопровождаемый возлияниями, фразой, произнесенной в «предбаннике» гостиничного номера:
- Гутен абенд, либлинг! (Добрый вечер, милый!).
   С той поры к Йоргу Визе прочно прилипла кличка «Либлинг».
    Наши барышни смело идут на языковые жертвы ради светлой любви с иностранцами.

 
 Глава  3. Будни и праздники

   Будни, конечно же, были суровыми. А как иначе? Трудовая Сибирь. Не декабристы, чай, не аристократы. Ранний подъем, часовая езда на базу, возвращение после рабочего дня, душ – по очереди! – ужин. Теперь не обязательно общий. И, наконец, вечерние развлечения.
   Имена дам моих коллег я, естественно, не помню. Но мне ведомо, что денежки на них тратились хорошие, по соображениям местных Казанов. Тут были и покупки дорогих подарков, шикарные застолья, и даже приобретение квартир, что ни в какие когалымские мерки не укладывалось. Тут люди приехали денежку сбить, тоску-печаль развеять, несчастья и неудачи позабыть, кто так неразумно станет трудовую копейку вышвыривать? Но со временем такие проделки перестали быть событиями, превратились в заурядные факты из жизни, которые и упоминались как-то вскользь: у заморских ребят свои понятия
о моральных устоях. Хотя они почти все были женаты, и домой везли покупки всякие, и пополненные счета в Фатерланде.
   Дольше всех противился связям с женщинами Зигмар Кункель. Его долго и безуспешно домогалась горничная Вера, молдаванка или цыганка. Меня она встречала, как сообщника, и
спрашивала:
-   Ну, что же ты!? Помоги. Мне ждать терпения не хватает.
   Я её урезонивал:
- Свата нашла? Ладно, а где вам встречаться то? В номере полно народу, свободных комнат нет, а дома у тебя…
     Дома у Веры был муж, не то алкоголик, не то инвалид, да двое детей.
   Она скорбно вздыхала, уходила по своим горничным делам, но я знал, что мысли ее прикованы к рослому бородатому немцу, которого я в шутку называл «Отважным
Зигфридом», по имени героя из «Песни о Нибелунгах». Он мне нравился своей честностью, граничащей со щепетильностью, в отличие от остальных, ничем не отличающихся от русских любителей халявы. Однажды я принес  на показ сувениры из дерева – ложки, кружки, разделочные дощечки. Их мне дал знакомый искусник резьбы Юрий Миронович, учитель труда одной из школ. Тогда все, способные к делу, пытались
сколотить какой-никакой маленький бизнес, после обвального дефолта изворачивались в попытках выжить достойно. Мироныч рассчитывал получить за них хотя бы по 3 доллара за штуку. Каждый из немцев выбрал по одному - два изделия, но заплатил один Зигмар 15 баксов, а потребовать у остальных денег мне не позволила гордыня. Пришлось Юрию отдавать свои. Что ж, поделом: я уже знал, что немцы с неохотой расстаются со своей наличностью, если сделка не сулит двойной, а то и тройной выгоды. Кстати, коньяк «Три бочки», вонючий и отвратительный до тошноты, который я приносил пару раз в гостиницу, они пили с удовольствием, но меня угостить дефицитным в городе баночным пивом никто из них не додумался. Простая простительная невнимательность…
   Быстро подобрал к бригаде ключики Мазур, начальник отдела снабжения. Истинный хохол, и ли «щирый украинец», Николай Адамович был хитрецом, себе на уме мужичком. Наедине со мной он часто сокрушался: « Эх, грамотешки не хватает! Мне бы диплом, хоть какой!». Вся жизнь его прошла в торговле и снабжении, его знал городской торговый люд и все снабжение в округе. Все сознавали, что он хитрован и плут, но проходимец достаточно обаятельный и предприимчивый. С таким  больше найдешь, чем потеряешь. Он говорил только по-украински, матерился; его своеобразный юмор нравился всем. И дома он был тем же Адамовичем, что на работе. Николаем его звала только жена да любовница, приличная женщина еще довольно молодая и привлекательная. Рассказывал Николай Адамович азартно, увлекательно, слушаешь его – и диву даешься, что такое с человеком может происходить, и даже веришь, подспудно осознавая, что часть его рассказов – просто враки. Вот, к примеру, его описание вояжа в Румынию. К сожалению, большинство украинизмов и ненормативные выражения опускаю.
- Поехали мы с Линой Петровной в Румунию. Через Чоп. Очередь из машин – километра два! Жарко днем. Вечером прохладно. А мне что? Я куфайку - «пониженку» одел, все в машинах сидят, потеют и злятся, воду пьют, а я около машины полами накрылся, и – сплю. А что? Все равно ждать. Полежал, поднялся, вперед пошел – никто не останавливает. Так я на румынскую территорию километра на три зашел, походил и обратно иду. А меня – цоп!-
погранцы за шкварник: «Стой! Куда в Советский Союз без визы? Может, шпион?». Я им с трудом доказал, что вон машина моя стоит, в ней жена, документы. Проверили, но не поверили, что я так свободно в Румынию ходил. Пришлось десять доляров дать, чтоб поверили.
   А в Румунии в гостинице остановились, хозяин земляком оказался, из соседнего района. Мы у него бесплатно десять дней жили, он потом нас с сожалением отпускал, а жена его чуть не плакала. Все горевала. Лине халат свой подарила, что та в нем ходила, и два полотенца,
которыми мы утирались. Хорошие люди, хотя и румыны.
   На обратном пути в каком-то городке маленьком решили мы заночевать. Денег уже не было на гостиницу, все потратили, скупились здорово. Остановились в проулочке, там еще домик такой был с надписью «Кафе». Вроде тихо, только музыка играет. Поели мы консервов с хлебом, воды попили, откинули сиденья, решили поспать до утра. А уже часа три ночи было. Только вздремнули, тут музыка громче заиграла, двери открылись, и группа молодняка, человек с восемь, на улицу вывалилась. Увидели они нашу машину,
погалдели, в окна постучали. Лиина говорит: «Николай, выйди!». А я ей: «Ага, выйди-ка сама!». Но они ничего, еще пошумели, постучали – мы молчим. Сделали вид, что спим.
Тогда они на колеса пописали, попинали их ногами и ушли. Хорошие пацаны, как наши. Хотя и румыны.
   Сложилось так, или Адамыч подладил, но все праздники и пирушки проводились у него на даче, за городом, - в месте, где еще не было соседских построек, а перед самыми воротами плескалось небольшое озерцо, скорее – пруд. На первом этаже Адамыч, как его называли наши сотрудники, соорудил камин, поставил длиннейший стол с километровыми скамьями, навез посуды… Рядом, во дворе, жарились шашлыки, готовились незамысловатые закуски, говорились речи и тосты, и все это завершалось песнями, танцами, играми и прочими развлечениями. На День нефтяника разогретая публика устроила даже спортивные соревнования: бег, прыжки, метания камней вдаль и  в цель (чей камень долетит до средины пруда?). Когда Старый отказался от участия в борьбе, вдруг вспомнили, что он моряк-яхтсмен, и решили искупать его в пруду. Несколько дюжих парней подхватили его на руки и понесли к воде. Он лежал в крепких лапах нефтяников, сложив руки на груди, задрав в небо шкиперскую бороду, и отрешенно ждал конца варварской затеи: сентябрь на дворе, купаться явно не сезон. И только грозный окрик шефа освободил его от заплыва.
   Часто застолье заканчивалось тем, что некоторые иностранные гости засыпали в специально подготовленном для приема предбаннике недостроенной бани, не выдержав марафона российской пьянки: каждый норовил выпить с иностранцами и поговорить с ними «за жизнь». Но славян было значительно больше, чем баварцев, пруссаков, канадцев, техасцев и прочих финнов во много раз, и финал стал почти традиционным: немцы спали, а россы продолжали возлияния.
   Мазур приобрел новых друзей. Часто после работы можно было встретить их на упомянутой даче, занятых хозяйственными работами. Йорг Визе (Майкл) заканчивал кладку камина, Йорг Ципперлинг (Либлинг) делал проводку, остальные копошились в бане. При этом все относились к работе с ответственностью и знанием дела. Машина Адамовича всегда находилась в отличном состоянии – Норберт берег ее и холил, и вообще, - даже вокруг дачи не было хлама и строительного мусора. По части организации работ он был и остается великим спецом-комбинатором, о специфике его прежней деятельности я говорил.
   Скоро пиетет в отношении иностранцев начал сходить на «нет», их становилось все дольше – одни приезжали, другие уезжали, а важные гости появлялись не столь часто. А ведь было
время, когда в городе аэропорт только строился. И мы ездили встречать и провожать иностранцев в Сургут. Однажды, провожая накануне  в отпуск первопроходцев нашей фирмы, я проспал их отъезд. А что? Билеты на руках, транспорт подан, вещи упакованы, говорить кое-как они уже умеют…Эккерт, тогдашний «генерал», немец
русского производства, чуть не выгнал меня с работы. Хорошо, что я догнал их в дороге и посадил в самолет, что вспомнить до сих пор приятно: пластались наши боссы и стелились перед немцами, как травка в знойную пору.
   Последним крупным событием стала вылазка к ханты в стойбище. Четверо немцев
монтировали установку по рекультивации шламовых отвалов, попросту говоря, - по сбору разлитой на поверхности нефти на большой площади. Эта установка монтировалась на салазках и доставлялась в места, где в воронках и лужах, канавах и ямах собиралась «бросовая» нефть, вытекшая во время ее добычи. Установка всасывала эту нефть с поверхности, очищала и перекачивала в резервуары. Так вот, в одну из майских суббот
под руководством Адамыча загрузили в восьмиместный вертолет всевозможную снедь, водку, коньяк, шампанское, пиво и улетели к знакомым номадам. Через сорок минут лету
над тундрой вертолет завис в полуметре от поверхности болотистой суши. Саша-вертолетчик объяснил:
  -  Ниже нельзя, не взлечу! Когда вас забрать?
   Уточнив время отлета, Саша увел  свой «Ми-2» куда-то к нефтепромыслам, а нас выбросил по-десантному на болото, казавшееся сверху твердью. Увязнувшие по щиколотки в жиже, мы собрали свой груз и дождались, пока подошли ханты. Вскоре ящики оказались на бугре возле стойбища, где собралось проживающее в нем семейство Сергея и Кати, кажется – Ермаковых. У большинства ханты русские фамилии. В стойбище жило человек восемь-двенадцать. Началось угощение, завязались разговоры.
   Впервые я видел ханты в конце 60-х, когда три лета провел в стройотряде в Сургуте. Мы пристраивали новый корпус из тесового бруса к старому зданию городского вытрезвителя. Это в городе, который еще не был настоящим городом, а объединял несколько разрозненных поселков: геологов, нефтяников, рыбаков, плюс спецкомендатура за Саймой, где жили «бесконвойные» зеки. Правда, в районе станции «Орбита» был микрорайон из пятиэтажек, напротив домика, называемого «дачей Косыгина». Так вот. Начальник вытрезвителя, младший лейтенант Фесенко, был украинцем, хохлом, а значит – в душе торгашом и предпринимателем. С ним я летал к ханты за пушниной. Меняли меха на всякую непотребность, а в основном – на спиртное. Помню, как старший (не старый, возраста у ханты нет, они из детства сразу уходят в неопределенный возраст), отодвинув в сторону мальчишку лет двенадцати, протягивавшего алюминиевую   кружку к бутылке спирта в руках Фесенко, подсовывал свою чашку, приговаривая:
- Налей еще, уж больно хороша!    
   Их поныне считают тупыми детьми природы. Но они меняются, и не во всем – в лучшую сторону.
   Наш нынешний визит продолжался уже несколько часов, но выпивки было все-таки слишком много. Под вечер пришли олени, «олешки», - гордость и достояние аборигенов, и немцы фотографировались с оленями, на оленях и под оленями, с ханты в обнимку (не дыша и вороча носы, чтобы не чуять запахов пота, прелой кожи и мочи).
   Старый хорошо поддал и решил пойти с Сергеем к реке: тот собрался выбраться на лодке и проверить поставленные с вчерашнего вечера сети.
   У реки стояли лодки, мужская, женская и детская. Разницы между ними особой нет, разве
только в размерах?
   Гости тоже столпились на берегу, кроме одного, который уже мирно почивал в хантыйской кибитке: на бугре около очага его оставить было нельзя, комары и гнус съели бы европейца за полчаса, а коли из кибитки он не уполз, - значит, специфические запахи хантыйского жилья его обоняния не оскорбляли и не проняли, а алкогольный наркоз был
достаточно эффективным. Вот только одежду нужно будет потом или выбросить, или вываривать несколько часов в щелочи мощной концентрации.
   Тем временем Хартмут убеждал Сергея (с моей помощью) пустить его в одиночное плавание, требуя весло. А потом и вовсе вырывая его из по-птичьи тонких и не менее цепких
рук низкорослого ханты:
- Я моряк! Я Европу на яхте морской под парусом обошел, в Атлантике плавал, а с твоей скорлупкой справлюсь запросто!
   Он сел все- таки в лодку, гребнул пару раз веслом, - и перевернулся в двух метрах от берега. Просто, по морской терминологии, лодка совершила «переворот оверкиль». Доблестного моряка выудили из воды, дали стакан водки, переодели в сухое, сняв с себя, кто что мог; потом долго сушили на слабом солнышке и ветерке, около костра, вещи,
документы и деньги, прижимая их к доскам камешками, железками, ножами и вилками. Было весело.
  Ближе к вечеру хозяева загрустили, а гости начали собираться в обратный путь: упаковывать припасы, загодя отделив большую часть гостеприимному семейству,
вытаскивать оклемавшегося коллегу из кибитки, ждать вертолета, который уже было слышно.
   Воспоминаний о визите хватит надолго.


Глава 4.  Пивовары. Дела банные. И всё еще про  праздники
 
   Когда в городе устанавливали закупленное в Германии оборудование пивного цеха с производительностью до 1000 литров в сутки, - это было в беспивном Когалыме событием! – приехал из Кёльна пивовар  Дитер Поллок (фирма «Шульц», Бамберг), с молодым слесарем-наладчиком Кристианом. Работать пришлось по десять часов. Как всегда, что-нибудь, да не ладилось. Вода, естественно, не текла. А вылетала из вновь проложенной ветки водопровода с хлопьями ржавчины, и пришлось устанавливать новый узел фильтрации; не хватало кабелей, разъемов, электрошкафов. Всё это тормозило работу. Директор предприятия не вылезал из машины, добывая всеми правдами и неправдами необходимое. Когда монтаж был окончен и пуск состоялся, продукция пошла, директор организовал грандиозный зимне-весенний пикник с охотой и шашлыками. Во время поездки около одной из многочисленных буровых мы встретили ханты в национальной одежде. Дитер так его появлению обрадовался! Он схватил бутылку привезенного с собой фирменного пива, выскочил из машины и стал уговаривать аборигена сняться на фоне буровой. При этом совал ему в руки бутылку: мол, презент. До меня дошла идея этой съемки только через месяц-полтора, когда фото было опубликовано в журнале пивоваров Кёльна на глянцевой лицевой обложке! Продукт капиталистического общества, служащий добропорядочной фирмы, даже на отдыхе не забывает о рекламе. Интересно, а как бы повел себя наш соотечественник  в преддверии и предвкушении шикарной выпивки?
   Про бани- сауны разговоры в моде только среди наших земляков. У немцев это развлечение значительно менее популярно. Они слишком озабочены состоянием своего здоровья и почти никогда не позволяют себе употреблять спиртное, даже пиво, в банные дни, чем часто глубоко разочаровывают своих русских друзей, не представляющих себе бани без пива, сухого вина или там водочки.
   Однажды Хартмута пригласили в баню к леснику. Это была одна из первых саун в городе, во всех смыслах: и в Когалыме,  - это раз, и оборудована по первому классу. Мои
начальники еще не набрались европейского лоска, поэтому под костюмами (дело было зимой), у них оказалось не тонкое  шерстяное белье, а родные, банальнейшие, до боли знакомые трикотажные штаны,  вытянутые в  коленках, да пролетарские футболки, с выцветшими подмышками. Но вид компенсировался банными навыками. Наши парились
истово и с восторгом, ухая и охая, а Хармута ухайдакали так, что он потерял сознание, битый час отходил в предбаннике, а от изысканных вин и других напитков, даже излюбленного виски, отказался напрочь. И в баню не ходил пару месяцев.
   Но баня – это дело привычки, которая, как известно – вторая натура. А вот сигать в бассейн с холодной водой прямо из сауны умели несколько немцев: ветераны первой бригады и два доктора из побывавших у нас шести врачей, последовательно сменявших                друг друга. Последним был Райнер Хабекост, спортивного плана парняга за полста лет, ныне практикующий в, кажется, Испании.
   В праздники немцы порой удивляют своими привычками: многие уже умеют употреблять под пиво воблу, но ни один россиянин, по-моему, не научился пить пиво…с шампанским. Ну и мерзость, должен я вам сообщить!
   Иностранцы охотно празднуют и наши праздники, если их приглашают. В первую очередь отмечаются религиозные даты, в канун которых стараются любыми путями оказаться дома: это Рождество, Пасха, Всех Святых, Вознесение…
   Не по вкусу им наши профессиональные праздники (их так много!), а еще День Победы, Армии и Флота. О последних – все понятно?
   Дни рождения в почете, но приносить подарки им не по душе и не по нраву. Национальная черта – прижимистость? Ветераны из Лахендрфа подарили мне бейсболку, часы - штамповку с логотипом «Мерседеса», бутылку пива, блокнот, ручку – все по очереди, втайне от остальных. Может, все презенты ворованные были?






Глава 5. « И что же?»

   Теперь возвратимся еще разок к делам семейным. Понятно, что наши забугорные коллеги расставались с русскими подругами без сожаления и слез, и дамы воспринимали это соответственно просто. Но не обошлось и без длительных, затяжных романов и привязанностей.
    Автомеханик Дитер Штарке, с которым мне пришлось многократно летать и работать в разных краях и концах области и за ее пределами, вдруг надумал жениться, будучи женатым, и не в первый раз! И в этот ход, учитывая его временно холостяцкое состояние, нашел себе парень неплохую девчушку, с ребенком, правда – не его производства. Ну, дело хозяйское: видимо, самому напрягаться не хотелось. Он приобрел для сына своей подруги компьютер, не жалел денег на еду и игрушки. Он даже заплатил мне за перевод с английского
инструкции к  компьютеру и учебник о MS – DOS.
   Предшественник Дитера, Цезари Смоле, познакомился с медсестрой Ольгой, побывавшей замужем, с двумя детьми и массой знакомых мужиков, умудрилась выдать себя замуж за Цезари. Я даже писал за него заявление в Загсе, присутствовал на торжестве в числе немногих гостей от фирмы. Семья Смоле сейчас в Германии, пополнилась на одного члена, и если на мои звонки отвечает Ольга, то начинает материться и жаловаться, что сдыхает со скуки: немецкого она не выучила еще (прошло каких-то пять лет!), дети шпарят по-немецки, а ее никто не желает понимать.
   Оба представителя шефмонтажа во время строительства офиса фирмы уехали домой женатыми людьми. Старший, 60- летний Хайнц Штоль, нашел себе подругу в лице горничной, 40-летней Инны, особы довольно меркантильной. Хайнц купил ей квартиру, сделал евроремонт, купил мебель и посуду, Дошло до конфликта с женой Хайнца, кореянкой, которую он привез в 60-е из Кореи: он там что-то строил под эгидой Красного Креста. Дети
уже взрослые, и перед Хайнцем стоял выбор. Он вызвал Инну в Германию, она там ему изменила с каким-то его знакомым, в последствии ушла к нему. Квартиру Инна продала, деньги отдала взрослому сыну. Еще та история.
   Второй инженер-строитель, Асель Цасовски, молодой телок, не нюхавший ранее русской бабы, женился тоже на женщине с ребенком, увез ее в Германию.
   Воистину, лентяи они в детопроизводстве, что ли? Присваивают чужую продукцию без зазрения совести.
    Коль возникла такая тема и вопрос взаимоотношений полов, придется остановиться на       примерах.
Так вот, к слову. Старый познакомился с Ириной у меня на дне рождения. Праздновался он в «Лезгинке» весте со всеми нашими иностранцами. Ирина искала себе нерусского супруга, естественно, европейца,  и выйти на такого мужика можно было, в условиях нашего города,  только через меня. Бывшая альпинистка- скалолазка, Ирина могла выпить, умело и со вкусом материлась, чувствовала себя уютно в любой компании и ситуации.
   Хартмут, завязав дружеские отношения с этой дамой, постепенно перевел дружбу в русло более интимное, и вскоре они практически не расставались. Ирина нагло и настойчиво сначала просто оставалась, а потом стала жить в квартире, предоставленной Старому, покрикивала на уборщицу и в грош не ставила Алана, жившего в одной из комнат этой же квартиры. Сантехникам и разным там электрикам житья не было от нее вовсе.
   Несколько раз я приступал к обучению Ирины английскому или немецкому, -  так, в пределах школьной программы, но тщетно. Я не добился от нее никакого прогресса. Ирина напивалась после урока, ругалась матерно и орала в исступлении:
- Ну, скажи, почему я дура такая, а?
   Но их связь принесла свои плоды, - возможно, женской натуре присущие? Ирина стала относиться к друзьям, подругам и соседям пренебрежительно, взирая на всех свысока, водителя Хартмута, Сергея, вовсе затерроризировала. Теперь он, бедолага, стал «слугой двух господ», и выполнял поручения  и Хартмута, и Ирины, умолчим о прямых водительских обязанностях. Когда сдохла подобранная Старым в подъезде собачка (у нее оказалась чумка), Сергею пришлось удостоить шавку похорон  и погребения, пока Ирина была на работе. Она с воем утверждала, что не сможет смотреть на то, как увозят ее почившую любимицу. Кстати сказать, с подачи Ирины Старый привозил дворняжке,
которых в Когалыме – сотни, намордники, поводки, пластиковые кости, прочую дребедень. А в Ирины чувствах к собачке – я, зная барышню, - глубоко в них сомневаюсь. Просто она старалась избежать возни, с этим «траурным» событием сопряженной. Простое ханжество снобствующей бабенки, добившейся права каверзничать с глупейшими капризами.
   Теперь о связи как таковой. Что связывало Ирину со Старым? Страсть, вспыхнувшая внезапно? Чувство благодарности, ответ на доброту? Как бы не так! Ирина, перебрав,
цинично материлась и рассказывала некоторые подробности, от которых становилось тошно, противно и обидно за всю слабую половину человечества. Слабую? Больше хитрую в слабости. Она использовала Старого откровенно и открыто, приговаривала: «За молодую красоту нужно платить», не терзаясь в душе, ездила за его деньги во Францию, и когда была у него в Германии (зная, что жена его жива-здорова и можно попасть ей на глаза), и во время совместного путешествия в Испанию. Иногда Старый присутствовал при этих рассказах с показом фотографий, когда Ирина захлебывалась от восторга
слюной и упивалась своей европейской недосягаемостью, называя города, гостиницы, пляжи, рестораны, блюда и напитки. Хартмут улыбался (а улыбался он постоянно, поправляя вставную челюсть), и молчал. Он-то все понимал прекрасно, он был уже в третий раз женат: как не знать, что платить нужно?
   Правда, скоро Ирке надоело изображать светскую даму, и она стала восстанавливать прежние дружеские связи, особенно после того, как Старый, крупно поскандалив с верхушкой фирмы в Германии, вынужден был нашу компанию покинуть. Частично
поводом стало письмо, полученное с очередной почтой, и я перевел его, не особо вдумываясь в содержание. Там, в частности, говорилось, что некто Ге готов передавать любую, достойную внимания информацию о происходящем в России, то есть – в
Когалыме, у нас на предприятии,  если его услуги будут достойно оценены. До меня не дошло, что Ге – это то же, что и Гё, то есть Гётце. Думаю, это ускорило его отъезд. 
   Теперь меня стали преследовать частые телефонные звонки с ее предложениями посидеть, поболтать. Но это было уже лицемерием чистейшей воды и вызывало отвращение. У Ирины бывали наши общие знакомые из числа сотрудников, а также немцы, и темы разговоров были настолько примитивны и засалены от частого их упоминания! Напоминали карты старой вокзальной цыганки. А иностранные языки ушли в небытие – Ирина не могла на следующий день после урока восстановить в памяти ни единого слова. В зарубежных поездках, кстати, она пользовалась исключительно «великим и могучим» в качестве средства общения, безнаказанно приправленным русским матерком – благо, никто не понимает.
   Вскоре наш город полюбили звезды эстрады. И посыпались к нам с концертами, как горох. Среди первых побывала и Алена Апина. Восторгам горожан не было границ, ведь молодежь у нас составляет три четверти населения. Наши немцы тоже восторгались, а после концерта даже проводили ее с группой музыкантов в тот же буровик. Певицу преследовали по пятам кавказские люди, но на открытый конфликт они не отважились:  поторчав под окнами, погалдев парочку часов,  убрались восвояси, когда администратор пообещала им встречу с милицией. А хотели они всего лишь, чтобы столичная фифа-звезда дала им концерт. Тут девчонка, млевшая от страха, постепенно успокоилась и пела немцам почти до утра. Наутро Майкл ходил, напевая:
Ксьюша, Ксьюша, Ксьюша,
Юпичка из плуша…
   У него есть адрес и номер телефона Алены в Москве, чем он гордится. Правда, в Москве он ее ни разу ни по телефону, ни по адресу, не нашел.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая. Русские дома и за бугром

Часть 1. Языки, мясники, сельское хозяйство. Философы.

С 1864 года под сильным влиянием жены Александр Третий
мстительно затирал людей с немецкими фамилиями, двигая
по «Табели о рангах» всяких Ивановых, Петровых и Николае-
вых. Настала пора русификации всего чужеродного…


   Постепенно влияние немцев, да и иностранцев в целом, стало спадать. Россияне забирали силу и власть. В первые месяцы наше начальство беспощадно выгоняло с работы своих земляков за любое замечание в их адрес со стороны немцев. Теперь немцы и прочие иноземцы растворились в снегах и бабах, а наши трудяги нуждались все менее в подсказках и наставлениях.                Забугорные гости худо-бедно, благодаря своим подругам, стали не только понимать, но и говорить по-русски. «Худо-бедно» началось с обиходного технического сленга – «вот эту х… вставить в эту п … нь»,  - помните, как у  Шендеровича:  «…служил я  в
Забайкальском военном округе, где научился разговаривать на матерном языке». А матерный у нас – это словарь Ожегова, только технический универсальный. К следующей методе изучения языка относится постельный, когда после уроков иностранец выступает спонсором в шопинге, помогая подруге удовлетворить теперь ее материальные, возросшие к утру потребности. Литература и пособия не нужны.
   Наша фирма приобретала популярность. Началась экспансия во все стороны.
   Шеф (тогда им стал Эккерт) решил обзавестись колбасой собственного производства для своих сотрудников, а также наладить их снабжение сельхоздобром, а посему закупил оборудование небольшого колбасного цеха и заключил договор с совхозом за пределами родной области. Установить заводик в наших краях было невозможно: нет скота на убой, а значит, нет и мяса.
   Машинерия попала в назначенный срок и в установленное место. Хранилось все железо там более года, так как не было готово здание самого цеха.
   Еще через полгода поступило сообщение: подготовительные работы успешно закончены, я вылетаю в Москву встречать специалистов мясного дела для сопровождения их в Курганскую область.
   Рольфа Пекмана и Армина Кнерва я встречал с Володей, водителем нашего московского представительства. В «Фонде Горбачева» Володя подготовил им номера. Имел место ужин с возлияниями, который оплатил я, в связи с наличием отсутствия у Рольфа с  Армином русских рублей.
   Утром старый ТУ 154 уже нес нас в Сибирь.

   Директор совхоза, молодой холостяк, встречал нас деловито, без помпы, привез в свое хозяйство- совхоз с патриотическим названием, где угостил простым и очень вкусным обедом в совхозной столовой, предложил посетить баньку, от которой немцы со страхом во взорах отказались. Позже Армин рассказал мне, что видел фильм о России, с эпизодом о русской бане: среди закопченных стен, в клубах пара, моются                вместе мужики, бабы и дети, хлещут друг друга вениками, а в паузах желающие предаются бесстыдным плотским утехам. О роли детей в этой оргии мясник ничего не сказал.
   Поутру состоялся осмотр здания цеха. Армин Кнерв был колбасником- мясником, а Рольф Пекман отвечал за техническое состояние оборудования. Он облазил все закутки будущего колбасного предприятия и составил протокол технического осмотра с указанием недостатков и замечаниями. Там было около 20 пунктов, начиная с неровностей пола до неполадок в туалете и душевой.
   Огорченный и раздосадованный, директор совхоза Ступин пытался по «пост-советски» воздействовать на твердолобых немцев и уговорить их принять в эксплуатацию здание таким, кокковым оно есть. Но это было, само собой понятно, бесполезное поползновение: на банкеты, сауны с девками немцы не запали. Взятку им не предложишь, еще и сам погоришь,… Получив из моих рук перевод протокола, директор исчез, а мы втроем пошли погулять по окрестностям: идти в «гостиницу» никакого желания не было. Жилье нам выделили в совхозной общаге, двухэтажном доме на два подъезда, где на первом этаже была квартира для гостей, без душа, туалета и ванной. В кухне стоял расшатанный столик, а в комнате – три раскладушки. Носки мы сушили на батарее. Удобства на улице, сортир не закрывался ни снаружи, ни изнутри, в щели залетал снег. А вот входные двери общаги запирались на килограммовый амбарный замок, и ключ был только у уборщицы. Потому мы вынуждены порой гулять на улице в мороз и метель.
   В километре от цеха нас настигла директорская «Волга»: директор, как истинный русак, человеком был незлопамятным и пригласил обидчиков на ужин.
   Смирившись с заключением по поводу готовности цеха к эксплуатации, директор поделился своими соображениями по вопросу об ужине. Оказалось, он дал указание совхозному конюху, казаху или узбеку, забить жеребенка и приготовить бешбармак. Знать бы заранее, я бы сам этих сельских мясников забил, без помощи спецов-колбасников из Германии.
   Блюдо удалось на славу, но рецепт не оглашался. Немцы, конечно, вряд ли знали, какое мясо они едят: по-моему, конина в немецком рационе не котируется.
   Гости (я в их числе) уписывали харч за обе щек, запивая его то бульоном, то коньяком. Сабантуй длился несколько часов, было много тостов, обещаний и прочих, ни к чему не обязывающих, пустых застольных разговоров.
   Я поступил глупо, сказав немцам перед отходом ко  сну, явно под воздействием винных паров, что мы кушали. Ночь пропала, сон не состоялся. После очищения набитых до отказа желудков Рольф и Армин до утра сидели, икая, на крылечке и недобрым словом поминали директора, казаха- узбека, меня, Россию и Германию, вместе взятых.
   Обратный перелет перенесли еще на один день, ибо наши друзья пришли в себя лишь
через сутки. Ночью я усердно держал их головы по очереди над корытом по причине отсутствия унитаза и терпеливо слушал издаваемые бульканья, меканья, ойканья и вздохи с бормотаниями.
  Но от шампанского, купленного мною с целью опохмеления европейцев, они не отказались.
   В полете на Москву мы пили пиво и закусывали его бутербродами со свежей колбасой и оставшимися в запасе немецкими сырками. На их обертке было написано: «грибные», «со свининой», «с говядиной», но все они были одинаково клееобразными, напоминали мыло, и во рту не таяли, а вязли.
   В Москве мои «коллеги» в ожидании рейса на Германию пили соки-воды и приставали к киоскершам. Тогда это было уже почти безопасно.


Отступление: Реалии жизни

   Закупив в «дути-фри» виски и сигарет для Старого, я взял билет домой. В аэропорту же, в накопителе, познакомился с земляком, философом-одиночкой, представляющим, как он мне объяснил, собственную школу и был ее единственным адептом.
    Вот постулаты его личной школы, в моем тезисном изложении:

ЗАПОВЕДЬ БЮРОКРАТА-КАРЬЕРИСТА:
Льсти в глаза всем, за спиной поливай грязью каждого.

ХАРАКТЕРНЫЕ ЧЕРТЫ НЫНЕШНЕЙ БЮРОКРАТИИ:
Неуемная тяга к наживе, стяжательству, непреодолимая ненависть к труду.

 ЧВАНСТВО – мука несоответствия служебному положению.

Мой философ вещал:
- Один человек управляет другим, себе подобным. Он дает указания, ругает, - словом, вершит его судьбу, на что, собственно, права не имеет. Ведь всякий власть имущий,
как и любой смертный, зависит от судьбы и случая, и все честолюбивые, далеко идущие помыслы могут внезапно рухнуть: «Не рой яму другому. Не пожелай зла ближнему».                Мой Спиноза, видимо, летал в Москву за правдой. Он вещал:
- Нельзя заявлять, что человек сам вершит свою судьбу, иначе как объяснить: ехал в отпуск – попал в аварию, загорал на морском песочке – оказался в реанимации с обширным инфарктом? Самому такое не запрограммировать.
- Любое зло, будь то мысль. Поступок, слово, направленные против ближнего, да если он еще и более слаб или зависим, имеет свойство бумеранга.
- Дисгармония в самом себе – зло. В результате ее случаются срывы, необдуманные поступки, кажущиеся глупыми, что ли, - из-за непонятности, отсутствия «разумной» мотивировки, практичности, целей получения выгоды.
   Непрактичные люди не вписываются в окружение, и среда их вытесняет, медленно и неуклонно уничтожая.
      Приходится делать маленькую вставку, явно созвучную со всем сказанным моим новым знакомым, философом-одиночкой. Я несколько отклонюсь от темы и введу небольшую главку, даже с эпиграфом:
                «Когда люди начинают говорить о своей
    неудовлетворенности миром, о том, как
                они важны в мире и как важны их  мнения,
                вкус, слова, обиды и радости, - мне
    становится противно. Это никому не нужно,
     и не стоит преувеличивать свое место
    сто на земле – место любого из нас».
    Геннадий Шпаликов, «Лето 1958 года».

   О таких дамах говорят: «Она не ходит, а новую норковую шубу носит». А до женщины не доходит, что ее главное достоинство – именно шуба, ей мужем или любовником подаренная? А о выдающемся (так он сам о себе думает) муже упоминают, добавляя, что такую, как у него, голову лучше всего в брюках носить. Почему? Больно на задницу похожа.
   Один самодеятельный театр давал спектакль в школе-интернате неподалеку, через забор почти, напротив проходной своего предприятия, где были изготовлены реквизиты и декорации.
   После представления договорились, что все оформление будет доставлено школьниками на завод, так как вечером на территории школы заводской машины не оказалось.
   
   Но утром пацанов и девчушек с трафаретами и плакатами, муляжами и макетами на завод не пустили: бойкий начальник АХО заставил волочь все обратно, он «соответствующей команды не получал». В интернате театральный реквизит был пущен на «хозяйственные нужды». Сработал принцип «Как бы чего не вышло».
   Помните Тарапуньку и Штепселя, сиречь артистов Тимошенко и Березина? В интермедии о перьях (к старым ручкам, деревянным) они утверждают: «Пусть они гниют, ржавеют, пропадают пропадом, - лишь бы было правильно оформлено». Верно сказано: «Мозги в форме комода».
   Мне неоднократно приходилось иметь дело с милейшими людьми: воспитанными, остроумными, начитанными. Почти интеллигентными. Но стоило только обратиться к ним с вопросом, входящим  в их служебные обязанности, однако представляющим собой некоторую трудность в разрешении, как эти милые человеки становились Скалозубо-Собакевичами, лица их превращались в морды, а любезность облетала серой пылью. И настолько явственно, что хотелось чихать. Позже оказывалось, что вопросы эти были за пределами деловой компетентности этих чиновников, и отказ был вызван их мозговой импотенцией.
   Но мы отвлеклись. Речь должна идти о русских «за бугром».
   О том, что первыми за границей побывали «первые» люди, я молчу: это были необходимые деловые поездки, а если даже нет - мне, как повествователю, какое до них дело?! И сведений тоже никаких. А «при наличии отсутствия»…Тем более что я пообещал повесть ироническо - юмористическую. Без злобных выпадов в адрес любимого руководства.
   О поездке группы водителей в ФРГ рассказать нечего, они сами сказывали: чувствовали себя стадом баранов, вели себя, как овцы, ходили с раскрытыми ртами и исходили слюною. Изобилие кружило головы, а отсутствие дензнаков валило с ног.


   Глава 2. Неустроев и бригада ГРП

А вот о поездке Александра Алексеевича Неустроева с группой ГРП (гидравлического разрыва пласта) на учебу в Штаты  есть что сказать. С их же слов, когда они с оформленными документами оказались в Москве и узнали, что лететь надо уже завтра, чартерным рейсом «Люфганзы» в Германию, а оттуда – «Панамерикен» перебросит их в Хьюстон, штат Техас, - начался ажиотаж, и развилась лихорадочная деятельность. Имеются в виду покупки. Тут срабатывает чисто русское, столетиями заложенное чувство едущего за кордон, дополненное железобетонным советским:
- Сдохну с голоду, но подарки всему семейству куплю!
   Покупались консервы «Килька в томате», «Частик» и «Завтрак туриста», полукопченая колбаса и хлеб, сырок плавленый и прочее, побольше и ценой пониже.
   Им, беднягам, не подумалось, и никто не объяснил, что лететь-то придется через Германию! Не помню, когда они туда вылетели в США, но в аэропорту Хьюстона, штат Техас, происходило следующее: подошел таможенник, скороговоркой задал вопрос про оружие, наркотики и драгоценности. Затем он  бегло, без задержки проверил вещи. В средине группы толпились традиционные русские сумки разного калибра. Они то и заинтересовали чиновника. Тот просил, что в сумках. Услыхав, что там – еда, офицер нахмурился и что-то буркнул в радиотелефон. Явился мужик в белом халате, как оказалось – санитарный врач. Этот тоже при слове «продукты» изобразил недоумение,
потребовал открыть сумки, все без исключения. Увидев харчи, нахмурился, вынул из дипломата марлевую повязку, напялил резиновые перчатки и приступил к ответственной работе.
   Вскоре в рядом стоящей мусорной корзине оказались безжалостно изъятые колбаса и консервы, объедки и огрызки, заботливо уложенные в пакеты, корки хлеба.. На возмущенные вопли россиян было сказано:
- Это несъедобно. То есть нельзя. Ввоз в США продуктов питания запрещен.
   Ребята с трудом оправились от этого удара капиталистов ниже пояса. Но с новым потоком впечатлений обида канула в Лету.
   Что рассказывать об учебе группы в штатах? Есть ли смысл говорить о капиталистических чистоте и порядке, дисциплине или зарплате на предприятиях проклятых эксплуататоров? На каком-то там, удаленном на несколько тысяч верст, американском заводе «Детройт Дизель»? Это вам не образцовый КАМАЗ, не хиреющий АЗЛК, как-никак.
   Интересно было, как наши  пригласили  штатовских друзей в гостиницу. Парни вытащили из заначек водку, привезенную из далекой Москвы, закупили американской снеди в супермаркете (им показалось, что в Хьюстоне он один, - длиною во весь город, бесконечный магазин). Во время покупок у них окончательно иссякли слюнные железы, и на вечеринке с американцами они только пили: к американским закускам у них душа не лежала. А может, ребята просто боялись, что если начнут есть, уже не остановятся до полного уничтожения пищевого запаса.
   Ответное приглашение не заставило себя долго ждать: доблестные россияне поужинали в одном уютном ресторане с американцами на сумму в пределах 500 баксов.
   Но они и не знали, что платит не только тот, кто приглашает! Плата должна идти
«фифти-фифти», пятьдесят на пятьдесят!
   После возвращения ребят из Хьюстона все посвященные долго смеялись: через парочку месяцев пришли неустроевские ресторанные счета! О суммах умолчу из скромности…



         Глава 3. Отпуск, отпускники и проблемы

                Новинка этимологии: «Гнида бюрократическая»:               
                и кусает, и зуд вызывает, заставляет чесаться; держится
                за свое место  на твоем теле – не оторвать!

      Эта глава – одна из самых коротких. Речь идет не об усредненном, рядовом отпускнике, а о том, кто мог суметь найти себе место под ставшим модным средиземноморским небом и солнцем, рядом с «випами», чтобы иметь эксклюзивное право похвастаться всем закордонным: загаром, тряпками, впечатлениями, сувенирами, впечатлениями о ценах, кабальеро-мачо, авиабилетами, наконец…
   У всех есть возможность отдыхать на островах. Только у одних – на Канарах, у других – на Курилах. А мне как-то мой шеф сказал, когда я попросился в отпуск в разгаре становления фирмы:
- Конечно, поедешь. Скоро. На южный берег. Ледовитого океана…

   Подготовка к отпуску у менее имущих, но желающих испытать радость  заморского
     круиза или вояжа, начинается сразу после очередного отпуска и длится до следующего.

   Каждого приезжающего иностранца осаждают жаждущие поиметь валюту дамы. При этом они стараются заполучить вожделенные суммы частями, в кредит и по цене ниже официального курса.
   Денег нет ни у кого. Но валюта скупается в мгновение ока, и урывают её именно те, кто постоянно жалуется на нехватку денег и низкую зарплату, на которую практически никто из ноющих не нарабатывает.
   На Кипре образовалась российская колония: живут, как  эмигранты на Брайтон-Бич в Штатах, спят через стенку, на пляже все рядом, едят одинаковую пищу. Стоило переться в такую даль, чтобы снова ежедневно видеть те же рожи, которые маячат перед тобой в офисе целый год? Уж лучше, действительно, Курилы…
   На Черное море рваться перестали. Престижно корчить из себя «крутизну».
   Но за чужие деньги можно ехать куда угодно. И это, к сожалению, практикуется, и – главное – нагло, в открытую, с гонором. Плох был развитой социализм, но там хоть скрывать всю эту мразь пытались…
   Так содержанки, шлюхи и проститутки оказались в первых рядах строителей нового, давно забытого, капиталистического общества, помогая нуворишам тратить честно награбленные деньги, но не дома, что вызывает сомнения в декларируемом ими патриотизме и вызывает подозрение в том, что они умышленно подрывают
экономическую мощь родной страны. А впрочем, они давно стали предателями и космополитами, сами того не осознавая и не думая. Какой патриот будет тратить валюту вне своей страны? Ведь можно заказать за бугром товары, а отдых проводить на родных «шести сотках». Впрочем, у таких людей соток нет. Они не мелочны.


       Глава вторая.  Люди дела – строители. Шефмонтаж. Наладка

   Ну, действительно – напустился на соотечественников! Их-то вина в чем? Что деньги сами в руки лезут, когда в стране продается и покупается все, что хоть какую-то цену еще имеет? Не помню, кто сказал: « Не торопитесь Россию продавать, мы ее сами пропьем». Больше добавить нечего. У Валентина Пикуля в «Нечистой силе» есть такое: «Петр Первый прорубил окно в Европу, не догадываясь, что через это окно полезут в Европу всякие воры и негодяи». У нас вышло все наоборот: в Сибири за два-три года побывало столько иностранцев, сколько их тут не было со времен окончания Великой Отечественной войны, и не пленных, а вольных, довольно-таки зажиточных буржуинов!
   С Хайнцем Штолем я познакомился во время строительства столовой на базе Повха, но лишь поверхностно, наскоро – в то время меня ни на шаг не отпускал от своей особы Старый. Хайнц работал со словенцем. Питером Смоле, который, будучи славянином, успешно нашел общий язык с подчиненными ему российскими строителями. Среди них были татары и башкиры, он в русском тоже не был силен, поэтому спелись. Ближе с Хайнцем мы сошлись во время строительства нашего нового офиса, начавшегося в 1994 году, чему предшествовали, как обычно, двухлетние переговоры и вялая переписка.
   Питера Смоле я встречал в аэропорту, слегка очумевшего от перелета и пораженного просторами и снегами. Поначалу он мне и ответить ничего не мог, и на вопросы, на каком языке он говорит, в ответ звучало: « Не понимам». Тут я уяснил, что беседовать с ним можно по-русски, только медленно выговаривая каждое слово. Все! Взаимопонимание
достигнуто. Тем более что встречал я Питера с Мазуром, а Мазур в                помощь себе взял водку, когда узнал, что новый гость – строитель, а Николай Адамыч строил дачу. Вопросы есть?   
    Через несколько месяцев Питер сносно объяснялся по-русски, а матерился не хуже любого вахтовика - строителя. Дача на усадьбе у Адамыча росла.
    Хайнц Штоль был знаменит тем, что за день выпивал бутылку водки из горлышка и без закуски. В подпитии он утверждал:
- Я больше русский, чем немец! Я из-под Кёнигсберга родом!
   На мои доводы, что его земляк Эммануил Кант числится в философах немецких, Хайнц упрямо повторял:
- Я не философ – раз! Я строитель. И я больше славянин, чем пруссак!
 Он рассказывал русских солдатах, которых видел в конце войны, в своем действительно безрадостном послевоенном детстве. О советской оккупации, голоде и разрухе. Но не для того, чтобы вызвать у меня сочувствие: подобных душевных поползновений у меня, сына фронтовика, его повествования не вызывали. Рассказы его были просто воспоминаниями большого ребенка. Он одинаково ласково относился к любым властям, помнил обиды, причиненные и руководящими соотечественниками, и оккупационными советскими
начальниками, рубившими сплеча, не успев остыть после мировой бойни. Бог им всем судья и матушка История. С американцами Хайнц успел поработать бок о бок в Корее – он там подвизался на строительстве бытовых зданий от Красного Креста, о корейцах отзывался доброжелательно (там Штоль женился на кореянке, и поныне состоит с ней в браке, вырастил двух сыновей), а «амис», или янки, считает прохвостами и авантюристами.
   Пил он, конечно, по-славянски, угощал при этом всех налево и направо. За что поплатился: за время строительства у него украли десяток дрелей, разворовали прочий инструмент, увели куртку- ветровку, а под занавес – его личный «Грюндик», при чем проявили недюжинную сноровку: окно вагончика откидывалось вверх, был июль, жара, пыль, а вагончик развернут на юг. «Грюндик» стоял на подоконнике, и вдруг – исчез. Возле вагончика валялась проволока, загнутая крючком. Она. Видимо, и пошла в ход. Инструменты были германского производства, качества отменнейшего, - со стройки исчезало все, вплоть до половых щеток на заводского изготовления черенках, блестящих и гладеньких. Тащили все, вплоть до кабелей, шурупов, спецодежды, пока не начали проверять вещи в аэропорту и на вокзале.
   Да что там говорить! За время строительства поменялись три подрядчика, а бригад и вовсе не счесть. Были украинцы- киевляне, самарцы, россияне - саратовцы, башкиры – уфимская вахта, а под конец появились эстонцы – фирма «Суэкс», представленные в большинстве жителями Когалыма и окрестностей.
   Больше всех досталось башкирам. Их пребывание у нас выпало на период, когда шел развал предприятий после развала СССР. Этот процесс длился до 1994 года, и все это вынесли людишки на собственных шкурах: башкиры работали, не получая зарплаты, ели макароны, и то один раз в день. Но, терпеливые и свободолюбивые дети степей, потомки Салавата Юлаева, они не теряли веселость духа, и находчивость проявляли, по меньшей мере, на бытовом уровне: сперва съели в округе всех собак, рабочую одежку превратили в повседневно-выходную, продали уйму цемента и досок, краски, олифы и даже кирпичей, которых было всего ничего. Из собачьего племени уцелела сучка по кличке Шельма, смесь пуделя с псиной невесть какой породы: ее спас прораб Радченко, спрятал в прорабской.
    Шельма прожила яркую собачью жизнь: ей позволили проживать, как ветерану эпохи строительства, в здании нового офиса, ее купали и стригли, делали собачьи прививки, кормили специальными кормами. Людмила Краузе, завхоз офиса, забрала
большую силу и вместе и Натальей Йост, секретарем, смели помыкать даже доктором Райнером Хабекостом, практиковавшим в клинике по соседству, и тот покорно обиходил беспородную сучку. Шельма умела различать людей по рангам, должностям и стажу работы, была очень аккуратна, и нарекания в ее адрес не озвучивались. На чужих она тявкала по праву, привлекала внимание охраны  к посторонним лицам, при этом ни разу не ошиблась в определении «свой-чужой».
   Не собачья жизнь Шельмы оборвалась в зубах и под когтями боксера, случайно оказавшегося на территории офиса. Шельма, обуреваемая чувством долга, справедливости, с сознанием собственной безнаказанности, яростно атаковала его, и это была ее последняя в жизни ошибка. Боксеры избранности не признают.
   Когда самарцы наконец-то  получили получку, состоялась дружеская попойка. Конечно, водки было море разливанное, закуски – как в скудном пайке российского мотострелка. Много пилось и спорилось, говорилось «за жизнь» и уже чуть не пелось, когда Хайнц
выдал номер. Он поставил стоймя  на пол зажигалку, раздвинул пошире ноги и, не сгибая колен, поднял ее зубами с полу. Это в шестьдесят-то лет! Повторить трюк никто не смог, даже рыжий Коля, бригадир «самаритян», как я их называл в шутку, а было и других попыток множество, и отдельные волжане утыкались носами в пол, довольно- таки грязный. Конфуз имел место.
   Хайнц познакомился с Инной, - подслеповатой, взбалмошной неврастеничкой и техничкой заодно. Она наводила порядок в его квартире, стирала белье, иногда готовила обеды или ужины. Инка прижилась у Хайнца, подобно Шельме при
«Катконефти», скрашивала его досуг вечерами и, конечно, ночами. Хайнц купил ей однокомнатную квартиру и сделал в ней качественный «евро»ремонт собственными руками. Постепенно квартирка наполнилась мебелью, посудой, появился телевизор, прочая домашняя бытовая  начинка. Инка оборзела и стала Хайнца поколачивать. Мне приходилось покупать то рубашку, то новые очки своему незадачливому другу, восполняя пробелы в  личном имуществе, приведенное в негодность нежной женской ручкой.
   После сдачи офиса, или раньше? – Хайнц уехал домой и прислал Инке вызов к себе в Берген. Та на радостях продала квартиру, денежки часть частично растранжирила, часть отдала великовозрастному сыночку Андрею, не работавшему к тому времени в связи с появлением у мамы иностранного «спонсора», и – рванула в Германию. Вскоре я узнаю, что в отсутствие Хайнца Инка ушла налево, - нет, мягко говоря, «сошлась» в квартире Хайнца с бывшим немецким зеком, имевшим, кроме всяких достоинств, госдолг в 30 тысяч тогдашних марок. Когда Хайнц приехал домой с отдаленного объекта, его слегка побили и выгнали из дому. Как это по-русски!
   Правда, инцидент погасили, Инка ушла с дружком, неведомо куда. Хайнц восстановил отношения в семье и больше меня звонками по Инкиному вопросу не донимает. Прежде жаловался на ее проделки. Хайнц возмущался, излагая события, а Инка давала свою интерпретацию:
- Сидела, сидела дома – Хайнца нет. А должен был уже приехать. У меня сигареты закончились, в доме запасов табачных никаких. Я оделась, вышла на улицу. Останавливала пару немцев, говорю: «Цигареттен, мол, дай! Мои, так - перетак, аллес!». Они от меня, как от чумной! А я ведь по-немецки им, сучкам! Ладно. Время позднее, прохожих нет. Я к урне: авось, бычок найду? Нету. Экономят фрицы, даже хабарики
докуривают донельзя. Вдруг меня по плечу: хлоп! Во, думаю, щас стрельну закурить. Оглядываюсь – полицейские. Что-то спрашивают, а я не врублюсь. Взяли
меня под ручки, вежливо так, в машину посадили, и – в участок. Хорошо, я Хайнца телефон наизусть помню. Они позвонили, Хайнц приехал, меня выручил. Больше вечером одна не хожу.    
      Наши барышни, которые за иностранцев замуж вышли, изнывают от тоски и безделья в веселом зарубежье. Мужья зарабатывают для семьи средства, русские жены ведут хозяйство. На работу их не берут по причине незнания языка и нежелания учиться. Что характерно (или это совпадение?) мои знакомые иностранцы до женитьбы на русских дамах, обзавелись на родине семьями и детьми, а у нас «приобретали в семейное пользование» женщин с детьми. Русские дети быстро осваивали язык, ходят в немецкие школы, дома говорят по-немецки, а мамы лишь хлопают ушами: их знания языка дальше магазинного лексикона не распостраняются. И матерятся девушки по телефону по-русски, чем выражают возмущение и бессилие.
  А в глазах встреченных мною в Германии земляков видна тоска зеленая и скрытое
сожаление. Видно, рек молочных они не обнаружили, а кисельные берега достались другим.
      Наш офис строила фирма «Братья Корнильс».  Строили как? По-немецки, то есть один из братьев, Фридрих, заказывал чертежи, составлял сметы и прочую документацию, заказывал строительные детали по всей Европе, второй же, Ганс, обеспечивал доставку материалов заказчику и руководство строительством немецкими (и не только) специалистами, что называлось «шеф-монтажом». Иными словами, спекуляция плюс подбор волонтеров, желающих хорошо заработать, пребывая  некоторое время в краях, от цивилизации значительно удаленных.
   На стройке появился Виллем Фуге, быстренько прибравший дело в свои руки и удаливший Хайнца в сторону Фатерланда. Это был настоящий строитель-руководитель! Он с утра до вечера метался по зданию, орал, ругался со всеми и угрожал каждому карами небесными. Но наших горлом не возьмешь, не такое слыхивали! Больше всех доставалось Вере Николаевне Кулишкиной, нашему инженеру-строителю, имевшей несчастье руководить стройкой со стороны «Катконефти». С одной стороны брызжет слюной Виллем, с другой матерится прораб Илья Леонидович, а всех их кроет технический директор Вячеслав Андреевич.. Правда, Илья ругался в основном во время ретирады, чтобы Вера водочного амбре не унюхала…
   Скандалы начались сразу же после того, как было принято решение (кем?) о разделении стройки: подвал делается по русскому проекту, Нулевой цикл и выше – по немецкому. Началось! Подвальные разметки не совпадали с первым этажом, первый этаж заканчивали быстрее подвала, отверстия для труб и прочих коммуникаций оказались сдвинутыми… Наши не сразу сообразили, как строить каркас из трубных колонн, изготовленных в Белостоке, половина из них была в зеркальном исполнении, то есть -  сварены навыворот… Пришлось переваривать, пересверливать, перепланировать, а это нервы, деньги, время. На фасаде самарская бригада работала при – 34 по Цельсию. Один, «пьяное забвение оказав», залез на стеклянный купол крыши, привязался к доске-пятидесятке  и застыл. Хорошо, вовремя спохватились и сняли героя, спустив с той же доской на веревках. Алюминиевая обшивка фасада крепилась плохо, дело двигалась медленно. Словом, здание, офис-сказка, сдан через три, почти через четыре года, вместо десяти плановых месяцев. Сделаем скидку на климат, нарушение сроков поставок материалов и приплюсуем обычное    разгильдяйство и сделаем вывод, что стройка завершена, как
обычно в России,  качественно и в срок.   
                               
   А сколько потом возились Карен Симонян с телефонной связью, Линдкорст и Дитер Бюрен и другие с канализацией, лифтами – двумя в трехэтажном здании, - отоплением, водоснабжением, сигнализацией! Если вспомнить все перипетии, можно написать роман о трудностях строительства  в условиях дикого капитализма в одной, отдельно взятой стране.
   Вот: Кристиан, шебутной и взбалмошный, добрая душа, ушел в обеденный перерыв искупаться в речке – благо, до нее две сотни метров. Возвратился в плавках. Он, бедолага, разделся на берегу и поплыл по течению. Возвратился бережком и не обнаружил своих джинсовых штанов, кроссовок, футболки и – ну, конечно же! – портмоне, который на речке ему был крайне необходим.
   В результате иностранцам официально запретили купаться в открытых водоемах без
сопровождения  сотрудников протокольной службы … в связи с опасностью для здоровья и жизни». Эдакий пионерский лагерь конца шестидесятых прошлого века. Лихо!
   
   И еще вспоминаются достойные люди:
   Манфред Гутман, пекарь, готовивший к пуску линию на хлебозаводе, торопливо удирающий на кривоватых, тонких ножках от безобразно накрашенной пекарихи Любки, испугавшись не ее косметики, а грязного, серо-черного передника, при его пошиве бывшего белым,
   Умнейший доктор Зонненберг, научивший меня работать на установке с приборами и их компьютерным управлением, а я передавал эти знания сотрудникам санстанции.
   Канадец Фрэнк Молли по кличке Пингвин, смешливый и смешной, наглый и по-детски наивный. Фрэнк в ресторане снимал туфли и выкладывал ноги в белых носках на соседний стул. Это прошло у него дважды, пока у Старого не лопнуло терпение: он просто спихнул ноги со стула, при этом Молли ушибся  о стенку, обиделся и чуть не заплакал. Конфликт между Канадой и Германией не произошел.
   Как-то Фрэнк с руганью ворвался в наш кабинет и заорал, что русские у него на базе украли перчатки.
   Перчатки нашлись тут же, в заднем кармане его брюк.
   
    И длинная вереница людей, с которыми мне пришлось работать,  проходит перед мысленным взором: на станции техобслуживания, у геодезистов, геофизиков, в пожарной части, в аэропорту, клинике, столовых, на автопредприятиях, молокозаводе… Везде возникали забавные ситуации. Ведь иностранцы относились настолько серьезно, а наши так небрежно и снисходительно, что без иронии это воспринимать было невозможно.




   Глава третья. Вертолет, комары и сервис 

   Вертолет – вид транспорта неудобный (и потому, что без удобств тоже), - шумный, доверия не внушающий. Говорят, когда он падает, то переворачивается винтами вниз. И уже никакое чудо его от катастрофы не спасет. Не представляю себе, что испытывают во время падения люди, в нем находящиеся. Но, кстати говоря, мой знакомый пилот –
вертолетчик Саша рассказывал, что однажды он в своем вертолете падал, но не разбился, а сумел его поднять, выровнять и дальше полететь. Когда же я позволил себе в этом усомниться, он показал мне вырезку из газеты об этом происшествии. Оказалось, правда.
   Нам же предстояло лететь три часа. Разговаривать в геликоптере трудно, нужно орать в ухо собеседнику, да и то вряд ли тот был в состоянии что-либо из сказанного разобрать. Я, к примеру, в таких случаях делал вид, что внимательно собеседника слушаю, кивая, якобы соглашаясь. Спать непривычному человеку в вертолете (и привычному тоже) невозможно, а читать несподручно. Одни «не». Остается только терпеливо ждать приземления. Я пытался листать популярную книгу о компьютерах; автомеханик немецкого происхождения Дитер сидел, уткнувшись в детектив; остальные ребята безучастно смотрели в иллюминаторы, что было весьма неудобно: сиденья обращены спинками к окошкам. Все дремлют или создают видимость сна; иногда кто-нибудь
прихлебывают воду из пластмассовых бутылок, после чего на                какое-то время восстанавливается слух в заложенных гулом ушах и проясняется в голове.
   Вахтовый поселок Ловинка, куда устремлялись наши мысли и винты вертолета, находится невесть где, в сторону на сотни верст от Урая, в таежной глухомани. Поселок состоит из промбазы, десятка двухэтажных домиков, столовой и конторы. Никаких развлекательных и зрелищных заведений нет и в помине; да и зачем они, скажите? Люди работают по вахте, состоящей из пятнадцати рабочих дней по двенадцать часов, все желания  их после работы – помыться, поесть и выспаться до утра.
   Наши «орлы» из бригады гидроразрыва пласта – элита предприятия – набирали всегда с собой запас продуктов, в основном немецких консервов из столовой на базе Повха, у шеф-повара Франка Киндерфатера: мясных, рыбных. Масла чаю, сахару и прочего, вплоть до хлеба, сухарей, галет, мармелада; даже всяческая посуда была своя. Но местной столовой не гнушались, особенно в обед, а еще зимой – горячего варева хотелось всегда, такова натура пролетарская.
   В этот прилет нужно было срочно отремонтировать двигатель одной из тяжелых машин. Секрет техники заключался в том, что шасси этой машинерии были немецкие («Мерседес», МАН), а навесное оборудование – штатовское (Хьюстон, Штат Техас, фирма «Детройт Дизель»). Инструменты и необходимые запасные части мы с Дитером привезли с собой в двух больших и тяжелых алюминиевых походных ящиках. Это была не первая наша совместная поездка, и мы на горьком опыте убедились в том, что таскать с собой нужно все, вплоть до последней прокладки. В нашем тандеме я был и переводчиком, и вторым слесарем. Не по душе мне было стоять столбом и смотреть, как другие работают, особенно вдали от центральной базы, где разговоров было больше, а тут, возле одной машины, надо было работать, а не болтать. На базе в этот раз должны были остаться мы с Дитером и водители-операторы Василий и Николай,
эту машину обслуживающие, для ремонта. Остальная бригада ехала готовить технику к гидроразрыву.
   Разместились мы в общежитии, по моей инициативе – в двух комнатах, как велит протокол: я с водителями в одной, а Дитера определили в отдельную, как иностранца. А может, он вместе с нами проживать хотел?
   После прогулки по общежитию «в стиле барака» мы получили у кастелянши постели, застелили кровати, разложили вещи и стали обживаться.
   Зашел Дитер с полотенцем на плече, мылом в руках, и – ко мне:
- Ты в туалете был?- спрашивает.
- Нет еще, - отвечаю. – Не хочу.
- А ты все же сходи. Интересно будет.
   Я решил воспользоваться его мрачным советом. Пошел, и вот что узрел: в узкой кабинке из листовой жести стоял древний унитаз с безобразными потеками (нет, не то, что вы подумали: это осадок перенасыщенной железом и торфом воды). Сверху нависал уродливый, древний же, чугунный бачок с поводком-проволокой, закрученной на конце в петлю. Унитаз совсем закреплен не был! С обеих сторон лежали красные кирпичи, служившие, по-видимому, подставками, опорами этого шедевра канализационно-технической мысли.
   С удивлением обнаружил я еще один кусок проволоки, свисавший прямо с потолка, куда был забит гвоздь. Призвав на помощь свою сообразительность, я догадался, что эта проволока используется в целях недопущения опрокидывания с унитаза лиц, на него
взгромоздившихся. Изобрести нечто подобное можно, только обладая буйной
фантазией. Стыдно мне не было: сколько месторождений оснащено деревянными «клозетами типа сортир!».
   Вечером нас ожидало новое открытие. Отсутствовал гибкий шланг, вентиль и головка-рассеиватель в душе. Вода лилась прямо из трубы то тонкой струйкой, то водопадом, и регулировка напора и температуры не удавалась. Дежурная кричала нам из коридора:
- Свои шланги надо привозить! Так все делают. И воду-то спустите сначала. Иначе волосы ржавчиной зальет!
   Этому совету мы не последовали, поздно. Дежурная Нина Сергеевна была права: ржавый поток залил голову первого смельчака, затем окатил решетку и резиновые коврики душевой. Пришлось долго пропускать воду, чтобы отмыть волосы незадачливого купальщика, а потом смыть с пола и стен ржавые хлопья.
   Потом кто-то родил идею: мыться под душем можно вдвоем, сидя по очереди на плечах друг у друга, чтобы доставать до трубы и уменьшить удар падающей вниз струи, но мысль была забракована из соображений, что грязная и мыльная вода будет стекать с верхнего номера ни нижний, и им придется до бесконечности сменять один другого, не достигая столь желаемой степени помытости.
   Поужинали, выпили водки за приезд и успехи, а спать легли поздно.
   Духота в комнате, накаленной за знойный день, стояла невообразимая. Укрывались мы простынями, форточки были открыты. Это оказалось фатальной ошибкой! Комнату заполонили эскадрильи комаров, которые незамедлительно предприняли над нами кровавую расправу. Атаки, одна за другой, продолжались всю ночь. На утро лица, руки и ноги наши опухли, покрылись волдырями и чесались от укусов. Ведь, если укрыться с головой, ноги вылезали наружу, крыть ноги – голова становилась предметом посягательства кровососов. А ведь средства от комаров были, но никто из
нас не надумал ими на ночь воспользоваться, не из праздной лени ли? Или, может, под хмельком…
   К  утру стало легче, а на улице и вовсе легко, ветерок разгонял извергов, и к нам возвратилась обычная трудоспособность и подвижность. В мастерской было и вовсе легко: прохладно, полутемно, пахло маслом и дизтопливом. Это почему-то комарню отгоняло.
   Слепни и оводы менее опасны, они немногочисленны, их слышно издалека, по характерному гулу приближающегося бомбардировщика. Мы с Василием, в ожидании вертолета, на посадочной площадке соревновались в уничтожении этих «мессеров». Я
победил, укокошив за неполных два часа пятнадцать насекомых.
   За вертолетной площадкой, измученные ожиданием, атаками москитов, прочей летучей нечисти, нашли мы озерцо, возникшее, видимо, на месте песчаного карьера. Конечно, ухоженным его назвать было нельзя: коряги торчали, топляки, трава выглядывала всяческая, но вода была прозрачной и чистой. Мы с Василием и Николаем с удовольствием поплескались в прохладных водах – чем не Юг. Да и не привыкать нам к таким пляжам! Дитер же предусмотрительно ушел на взгорок, где ветерок ощущался сильнее. Понятно, что к таким пляжам он не привык, не внушал ему доверия малодоступный берег, неизвестное дно, эти коряги и наклонно торчащие из воды бревна… Хотя и пивал он с нами водку из баночек майонезных, едал всякую пищу алюминиевыми ложками и вилками в бытовках и рабочих столовых…
   Ничего, в будущем нам предстоит еще немалое количество таких поездок, и Дитер Штарке будет купаться с нами в незнакомых водоемах, развлекаться, как мы, - просто
и неприхотливо, - словом, воспримет, как должное, наш образ жизни в далеких от цивилизации условиях.
   Се ла ви.

          
     Глава четвертая. «КАТКОнефть»

В процессе рассказа я забыл подробнее упомянуть о том, как родилось совместное предприятие «КАТКОнефть», хотя его появление было спрогнозировано еще в 1991 году. Вначале все потуги вылились в зарождение УОДСП, Управление по организации деятельности совместных предприятий. Вот такая аббревиатура! Видимо, управление было стартовой структурой, накапливающей мощь для превращения в совместное предприятие? В период его существования мои задачи сводились к переводам документов предваряющих, готовивших базу для будущего совместного предприятия. Мелькали и другие бумаги: о приобретении оргтехники для затеянной ведомственной газеты « Нефтяник Когалыма», выпады в адрес ее редактора Войновича с его последующим исчезновением; материалы о переговорах, намерениях, прощупываниях, прочих дипломатических уловках, когда люди, словно опытные борцы на ковре, пытаются «вязать» руки друг друга, чтобы обездвижить, захватить инициативу, порою заметно нарушая правила. Но – дело новое, удивляться ошибкам не приходится…
               
   УОДСП (см. выше) постепенно расширялось: в кабинете, где располагались генеральный и технический директора, появились столы немецкого вице-директора (глава «Старый») и главного энергетика Штейгервальда. Последний попал в окружение руководства, и все с интересом наблюдали, как он организует международную телефонную связь через систему «Иммарсат», находящуюся в Норвегии. Мы связывались с обслуживающим персоналом системы: база находится где-то в северных морях. Связь с Европой установили за два-три месяца, удивлялись ее качеству, собственной находчивости, гордились собой, вспоминая стычки с лицами, от которых установка связи зависела, и которые, как принято в России, этому препятствовали.
   УОДСП занимало девятый этаж производственного объединения «Когалымнефтегаз», немцы это здание прозвали «Пентагоном»: оно обособленно стоит над рекой, вокруг него построек не было, и хотя пятиугольным не было, название чем-то импонировало. Штат набирался стремительно, в основной состав вошли люди из нефтегазодобывающего управления «Повхнефть», и чужие там вправду почти не ходили. Поэтому появившийся
вскорости Владимир Михайлович Пащенко, будущий начальник отдела труда и заработной платы, спросил, увидев меня, Наталью Йост, секретаршу:
- Наталья Васильевна, а это еще кто такой?
  Он тоже был выходцем из «Повхнефти», которой командовал прежде наш Генерал, и людей за собой потянул с умыслом, чтобы не стать новой метлой на незнакомом месте.
   Пробивались, словно грибы сквозь мох, новые службы: АХО, ОМТС, служба социального
развития, отдел геологии. Во всех отделах было по одному - два человека. Рабочий люд города, услыхав о возникновении одного из первых совместных предприятий, слетался  в отдел кадров, словно ночные бабочки на свет фонаря! В первые месяцы народу набралось – сотни четыре. Пащенко отбор вел тщательно и дотошно. Управленцы помещались в девяти или десяти кабинетах, по трое - четверо в                каждом, но на тесноту никто не жаловался: дело было новое, интересное, пахло романтикой, деньгами и перспективами.
   Про СП как таковое писать не хочу и не буду: всюду и везде, где скопились и что-то делают люди, есть трения и склоки, неурядицы; есть недовольные и обиженные, воры и хапуги, карьеристы, приспособленцы и прочая, и прочая; поэтому хочу в не совсем плавное повествование с приблизительным сохранением хронологии иногда вводить главки- рассказики из жизни сотрудников СП, родившихся в пределах необъятного СССР…и собравшихся на небольшом, болотистом клочке Западной Сибири, чтобы жить и работать на благо бывшей социалистической Родины, а по возможности и своего кармана.
               
               
                Автомеханик Пошманн

   Курьезы у нас – это норма жизни. Запланированное почти никогда не выполняется, мечты не сбываются, чаяния и мысли не оправдываются, а действительность превращается в то, что о чем ты ни сном, ни духом не ведал. Доказательств хоть пруд пруди. Все в пример не привести, но попытку сделать можно.
   Отправляли меня с автомехаником Пошманном в Урайский район, на отдаленное месторождение. Нам предстоял ремонт и техническое  обслуживание тяжелой техники, смонтированной на базе шасси «Мерседес».
   Об экипировке Михаэля Пошманна позаботилась служба социального развития. На складе он получил «пониженку» - фуфайку с искусственным воротником, шапку-ушанку военного образца, утепленные рукавицы, кирзовые  сапоги. В этом одеянии он сразу стал похож на отставного прапорщика бывшей Советской Армии, особенно когда подпоясался поверх фуфайки ремнем и опустил на шапке наушники.  Своей одежды у него было всего ничего, и я очень удивился, узнав, что о наступлении холодов в Сибири его в Целле, главном офисе компании КАТ, не предупредили. Или он до приезда в Россию был убежденным адептом партии пофигистов? Но – с погодой у нас шутить не резон в любой сезон.
   Начальство авторитетно заявило, что вся наша командировка займет два, ну - от силы – три дня, отсыпало нам денежек  ровно на это краткосрочное пребывание вне родных стен, оформило документы на чешский самолетик Л-410, маленький такой, туристический, двенадцатиместный, без туалета. Улетали мы вдвоем из Когалыма, при хорошей погоде и бодром настроении, в вахтовый поселок неподалеку поселка Советский, построенный то ли в тридцатые, то ли в пятидесятые, сталинскими «добровольцами». Тогда все новые поселения называли патриотически - коммунистически: Советский, Пионерский, Ноябрьск, прочая. Нас
               
ждал автобус с водителем и «сопроводителем», старым нефтяником Иосифом Лагно. Еще два часа езды после двух часов лета, и мы на месте.
   Встречали нас земляки-коллеги: бригада, командированная для работы в тяжелых зимних условиях на специально для них подготовленных скважинах. Впрочем, легких условий в этой работе нет: летом жара, комары, весной море воды, зимой морозы, а работать-то надо? И ребята работали.
   Ужин получился на удивление вкусным, а разговоры – интересными.
               
   Пошманн, в прошлом офицер бундесвера, успевший послужить в Штатах, Италии, еще невесть где, быстро улавливал нашу разговорную речь, со временем и в процессе общения с «русскими коллегами» разбросался немыслимыми обещаниями, был болтлив, а посулы тут же забывал. Врать он умел безудержно и вдохновенно, тему по любому поводу улавливал с одного слова, - и заливался соловьем, а точнее – орал петухом, когда тот
 сидит на плетне, закрыв глаза, и кричит дурным голосом, вытянув шею и слыша только себя. Тут упоминались: мафиози Италии, огнестрельное оружие, мотоциклы и автомашины, женщины и яхты, сумасшедшие деньги, бары, рестораны, - и все это якобы было у него в огромном количестве. К мафиозникам Италии Михаэля, с его слов, привел шурин, обеспечил его всем жизненно необходимым и научил правилам поведения среди грозных душегубов. Поэтому у него был дома «Ягуар», страшный мотоцикл «Харлей», больше похожий на всепогодный истребитель американских ВВС, множество всяких модных прибамбасов, которым цены нет.
   Он, частенько обедая и выпивая за мой счет, деньги отдавать забывал, что я приписывал рассеянности и незнанию нашей финансовой системы. Если он занимал у русских деньги, что случалось, - то путал почему-то купюры: 5 и 50, 50 и 500, 500 и 5000, но каждый раз в свою пользу, хотя цифры-то на каждой купюре написаны? Непостижимо, право слово…
   Началась возня со сломанной машиной. Ее разобрали, используя подручные средства, ибо инструментов Пошманн захватить не удосужился: тяжелые узлы снимали вручную, «на пупок». Дело со скрипом, но продвигалось вперед.
   Через два дня бригада должна была в полном составе уехать, а ремонт не был закончен. Машина осталась, ее необходимо было разбирать дальше – нашлись другие поломки – и доводит до ума, особенно двигатель. Мне пришлось выступить в роли слесаря: ну, не могу я стоять и спокойно смотреть, когда человек в одиночку корячится! Ребята смеялись: «Слесарь-переводчик без разряда!», что мне поначалу даже импонировало: я нужен, пригоден в деле.
   Но однажды Пошманн возился с выжимным подшипником, не удержал его и уронил мне на ногу, усердно ему, «спецу», помогавшему. С этого момента у меня напрочь отпало желание слесарничать. Кроме того, устанавливая узел на место, Михаэль его неправильно собрал. Даже мне, с высоты моего неначатого технического образования, была ошибка понятна. А ведь Пошманн хвастался, что знает «Мерседес» лучше таблицы умножения и своего кармана. Я перестал ходить с ним в столовую и мастерскую после визита в медпункт поселка, где фельдшерица Аня забинтовала мне ногу, сделала укол от столбняка и дала множество рекомендаций, а также пару таблеток, которые я выбросил в снег у крыльца, вспомнив Гесса и Уэсса из »Уловки 22» Норберта Мейлера, пичкавших слабительным всех пациентов, независимо от симптомов заболевания.
   Нога болела. Злость закипала. Пошманн надоел, и я в нем разочаровался полностью. Бригада не возвращалась, связи никакой не было, а без ребят, до их возвращения, нам –
               
двоим – вертолет все равно не дали бы, слишком дорогое удовольствие; ко всему еще, положение усугублялось тем, что задание не выполнено: машина неисправна, - хоть лопни, а помощи ждать было не от кого.
   В этом заброшенном вахтовом поселке мы просидели не два. А целых двадцать два дня! Почти без денег, почти без еды, без сменного белья, зимой, в морозы под минус 35.
   Когда деньги кончились, мне пришлось честно исполнять «интернациональный долг»: я кормил подопечного иностранца – благо, что ребята оставили консервы, шмат сала, масло, чай, сахар, варенье. Это Пошманна избаловало. Несколько раз в день он вначале просил, затем стал требовать чаю. Если бы он видел, как этот чай заваривался! Сколько воду из крана ни пропускай, после кипячения она без заварки давала стойкий коричневый осадок. Я пытался брать воду на втором этаже: там был фильтр «Родничок», но для этой воды его было мало, он собирал лишь крупные частицы ржавчины, но остатки торфа просачивались. За общежитием был источник, но как я бы туда дошел? Это парочка километров по снегу. Попросить принести воды было некого, общежитейские мужики на работе, да и не знал я тогда почти никого, а женщин просить не станешь, стыдно. Поэтому я кипятил жидкость из-под крана несколько раз, дезинфицировал кристалликом-двумя марганцовки, потом отстаивал, после чего заваривал чай. О его вкусовых качествах я молчу.
   У меня были с собой книги, большая инструкция к аналитическому прибору на немецком или английском языке. Я читал, писал, переводил – то есть, занимался своим привычным делом. Результаты были лучше, чем дома или в офисе. Тут не сбивали с толку никакие соблазны, не беспокоили телефонные звонки и бесконечные женские разговоры, ходить далеко не было нужды, страница перевода «выдавалась» за десять-пятнадцать минут. Пошманн истекал ядом злости, изводил меня вопросами: «Как это сказать по-русски?», носившими куртуазный характер. Он жаждал общения. Упросил меня написать на русском языке письмо какой-то знакомой, в котором рассыпался в любезностях и обещаниях благ неземных.
   Задолго до возвращения бригады я стал его панически бояться: уходил, хромая, подышать на улицу. Мороз был мене страшен, чем Пошманн в своем ватном бушлате, шапке-ушанке и утепленных сапогах. Образ российского сверхсрочника, непотопляемого, незамерзаемого и непробиваемого, преследовал меня. Весил парень больше центнера, плотно кушал – стал морозостойким. Со скуки он обучил меня нескольким немецким карточным играм, но и это занятие вскоре приелось. Сложилась ситуация. Как в рассказе О’Генри «Справочник Гименея»: кто не читал – полистайте, там два мужика оказались вдвоем в заметенной избушке на зиму. Понимаете всю безысходность нашего сосуществования?
   В дни сего «великого сидения» в общежитии мы познакомились с жившим на втором этаже, прямо над нами, мастером цементировщиков по имени то ли Ринат, то ли Руфат, который целыми днями сидел в комнате, поглядывая в окно, откуда, как на ладони, были видны цементные бункера, подъезды к ним, и цементовозы, движущиеся по дорогам. Иногда мастер исчезал и привозил на своей машине пиво, водку и даже шампанское.
   Наше появление за его столом легко объяснимо. Он своих подчиненных держал на расстоянии, а наше общество его вполне устраивало и развлекало. Мы были для него чужими - это первое, второе – вспомните дар Пошманна, - он пообещал Ринату (Рушату) пистолет, а на следующий вечер, проведенный в ресторанчике брата Рината (Руфата) Бориса (сомневаюсь, что его так звали!), куда нужно было ехать на «Волге» более ста километров,  в окружении представительных дам из деловых кругов, Пошманн пообещал пригнать из Германии мотоцикл, то ли «Хонду», то ли «Харлей» с «Цундапом». Все присутствующие               
                восторгались словообильным гостем, так и сыпавшим остротами и виртуозно повторявшим русскую матерщину из нескольких фраз  (школа Рината,  или же 
Ришата). У женщин выступали слезы от смеха и умиления, словно бы малый ребенок подражал словам глупых дядек. Русские женщины почему-то охотно слушают матерные выражения из уст веселых, раскованных мужиков, тем более иностранных, оперирующих ругательствами легко и без стеснения, как само собой разумеющимися речевыми оборотами.
   По дороге в наш поселок Пошманн подарил Борису плейер, но потом передумал и забрал обратно: Борис не смог уговорить женщину, в гостях у которой мы побывали уже после ресторана, оставить дорогих и желанных гостей на ночлег. Ее двухэтажная вилла произвела на Пошманна неизгладимое впечатление, да и я был немало изумлен тем, что в этой глуши можно жить настолько обеспеченно. Дама управляла каким-то банком и в ближайшее время намеревалась выйти замуж за иностранца с последующим выездом «за бугор».
   Возврат нашей бригады через три недели стал для меня великим праздником. Я едва сдерживал свои эмоции, любовно созерцая грязные, небритые физиономии ребят, прыгал вокруг них с неподлежащим объяснению телячьим восторгом. 
   «Мерседес» парни поставили на ноги за полдня. Без руководящей роли Пошманна. Он молчал и на происходящее реагировал безразлично, а на вопросы отвечал тупо.
   Посадка в вертолет и полет домой слился в одну триумфальную минуту возвращения.
   Наши боссы все предвидели? Они даже не потребовали отчета о выполненной работе. Они даже не посочувствовали мне по поводу отсутствия в двадцать два дня вместо двух. Это в порядке вещей – твой труд…
   С Пошманном контракта у нас не было.
   Он улетел в Германию.
   К моему удовольствию, с концами.




С.В. Стрику
 
                Знай наших!

  «Душа, да душа.…Замолчи ты, ханжа…»
                Василий Федоров

« Остается  только  желать,  чтобы  в 
        здоровом теле был здоровый дух».
Ювенал, 10-я сатира.

      О необъятной, непостижимой, необъяснимой русской душе написано множество произведений всевозможного толка. Но только в душе ли все дело? А не в единстве ли тела и души? И что, в таком случае, первично, а что – вторично? Смею позволить себе пофилософствовать на эту тему, приняв за основу приобретенные у жизни примеры.
   В году оны в городе не было спиртного в свободной продаже. По талонам же продавали мизерное количество горячительных напитков.                Процветало самогоноварение и бутлегерство, подозрительные граждане ужасающей наружности продавали сомнительные спиртные                напитки: самодельные вина, всякие наливки, настойки, в том чи-                сле – загадочный напиток «Тархун» ядовито-зеленого цвета, сумасшедшей крепости и со сногсшибательными свойствами. Подтверждаю характеристику: у знакомого в сумке с бутылкой «Тархуна» лежал паспорт. Сей напиток непонятно, зачем пролился, оросив собою паспорт – половину записей, сделанных спецчернилами, выело напрочь. Паспорт, пришедший в негодность, довелось менять. Паспортистки не поверили в агрессивность пойла из экзотической травки… А  ведь мужики его пили! Разводили крепким чаем, остужали, цедили и со скрежетом зубовным, стеная и содрогаясь, принимали в организм. Ужас! Но летальных исходов, как от нынешней, самопальной водки, не было. Вот что значит «экологически чистый продукт»!
   Бытовал анекдот о том, как американский капитан познакомился с российским. Россиянин решил угостить штатовского вояку упомянутой выше смертоносной жидкостью, при наличии отсутствия других. После застолья военные разошлись по местам проживания. Под утро бравого капитана, скажем - Иванова, с трудом и потугами растолкали парни из компетентных органов и весьма строго и раздраженно спросили:
- Ты чем, изверг, капитана Смита угощал? Его в номере мертвым обнаружили!
- Во! Поняли? Это все «Тархун» проклятый! А я подумал: отчего это полировка со стола слезла? От брызг да капель!
   В анекдоте фигурировали не полировка, а сапоги, и брызги на них, но не «Тархуна», но сути это не меняет – ядреное зелье было, это точно. И коль такое надругательство российские организмы над собою выдерживают, что уже о простой водке говорить? Недостойно упоминания. Но вертится на языке еще один пример, - яркий, сочный, эксклюзвно-неповторимый, о единстве и крепости душ и тел несгибаемых россиян. Представим себе картинку:
   Весна в разгаре. Сошли снега, ручейки свое отжурчали, воды речные пополнились и угомонились, зелень свежайшая прорезалась, солнышко ласковое, нежгучее, по небу, сколько ему положено, бродит. Благодать!
   Поэтому и по поводу выходного (а может, праздника?) собрались лучшие мужчины одного солидного предприятия на даче весну встретить, зиму проводить, а также души свои от забот разгрузить. Прикупили, естественно, «аква виты» (её, её, - в продаже появилась!), колбас. Тушенки, а главное – нежнейших помидор, огурцов, лучку, чего-то еще придумали - а, шашлыки!- от запахов головы закружились.
   Стол получился изряднейший, по мужским меркам. Расположились уютненько. Не по чинам, а по интересам и симпатиям. Пора приступать к долгожданной трапезе. Ан, стоп! Соли нет на столе. Самые подвижные начали дачу прочесывать, в столы и ящики заглядывать: какие овощи без соли? Трава голимая!
   Тут обнаружилась банка на полке с белым порошком, высыпали часть ее содержимого на стол и вкушать дары природы принялись, слегка «белой» припивая.
   У кого-то из присутствующих обнаружились задремавшие знания начал агрономии, и он, завопив: «Люди, это же селитра!», из-за стола и из дачи выпорхнул.
   Немая сцена. Присутствующие, выпучив глаза, друг на друга уставились, а затем мысленные взоры внутрь утроб обратились, выискивая нарушения, повреждения и «атасную» тревогу и беспокойство организмов.
   А что говорить? Сработало нерушимое единство российских душ и тел. Ни одного потерпевшего, даже банального расстройства желудка не потерпел.
   Так – то. 
   


               
    Взаимопонимание

   Шеф-повар Франк Киндерфатер просит начальника реммастерской Бориса Ивановича Мишина:
-  Борис, мне нужен шкаф копчильный. Мьясо, рыба копчить. Такой, - показывает руками ширину и высоту.
   Борис быстро чертит эскиз, спрашивает Франка:
- Такой?
- Да, да, и с кришка (то есть, с дверцей или люком).
   Борис интересуется:
- А чем коптить будешь? Дровами? Древесным углем? Ветками?
   Франк замешкался с ответом, потом говорит:
- Да, таким, немножко из дров!
   Борис нетерпеливо:
- Немножко? То бишь, чурками? Или корой? Или щепками?
   Франк ищет слово:
- Нет, немножко такое, из дров…
   Борис в недоумении:
-  Ну, как оно выглядит? Как палка, твое «немножко», или как?
Франк:
-  Ну, такое, как в столярке, на пиле делают, маленькое…
   Бориса осеняет:
- Опилками? Ну, наконец-то!
  На языке политиков: «Нашли консенсус».









                Американская кухня глазами россиянина

   Менеджер фирмы в Хьюстоне, штат Техас, США, возит Норберта и Бориса обедать в ресторанчики типа «фаст фуд»: шесть долларов США один обед. Выбор блюд огромный, неисчислимое количество всяких салатов из невесть чего, плюс всякие экзотическая дрянь.
   В одном из «кормопунктов» восточно-азиатского пошиба Борис выбирает то, что хотя бы внешне напоминает знакомую пищу, избегая всяких там жучков, червячков, змеюшек.
   Норберт советует: «Бери вот это. Должно быть, вкусно».
   Борис загружает на свою поднос-тарелку предложенное Норбертом, похожее на овощное рагу с кусочками якобы мяса. Сев за стол, пробует: оказалась покрытая жирком и политая соусом трава, но вкуса никакого: так себе, жвачка коровья.
   Борис и говорит Норберту:
- Дрянь какая. Полынь с тушенкой и осотом под горчичной приправой, что ли?
   Норберт в ответ:
- Я два года тому назад здесь, в этом ресторане, был. Это ел. Хороший вкус имел.
   А Борис ему:
-  Конечно, за два года любой продукт испортится, даже в Когалыме на морозе. Что ж американский харч-то осуждать?
     Подначил друга.



                EEW:   Erdoel-Erdgas Workover (Gommern)
   Это название фирмы - нашего партнера по капитальному и подземному ремонту скважин, бурению нефте- и газоносных скважин из города Гоммерн в бывшей ГДР. Мы сотрудничаем с 1992 года. В этом городке мне пришлось бывать в начале 70-х прошлого века. Смешно говорить!
   Люди из этой фирмы, проработавшие в России, то есть – в СССР, почти по два десятка лет, добрались и до Западной Сибири. Их руководители Эдвин Винкель, Ганс-Юрген Герман, Вольфганг Мельцер были приятно удивлены оказанному им приему и молча возмущены традиционными задержками в оформлении, перевозке по железной дороге, доставкой колесным транспортом на месторождение их «кемпа», состоящего из 50 (!) секций и почти 100 (!) единиц техники. В составе кемпа – столовая, душевые, туалеты, сушилки, орг - и бытовая техника, прочее, чему несть числа.
   Хитрый лис Мазур спровоцировал меня на встречу с Эдвином Винкелем: нужно было разведать возможности поживиться «бартерным» способом, а точнее – узнать, что можно у немцев урвать на халяву. Кто ведал, что они русский знают! Встреча состоялась без помпы в квартире по улице Мира. Винкель пил мало, отвечал по-немецки, краткими фразами. Разведка успеха не имела, расстались мы прохладно, а на следующий день в офисе Эдвин беседовал с «генералом» Эккертом без моей, переводчика, помощи. А можно было предвидеть, что коли он «менеджирует» по Руси давно, то и язык знает, и хитрить умеет не хуже русских.
   Мазур был в обиде:
- Ты бач, курва нимецька, яка хитра! Обдурыв! – хотя Эдвин ему ничего и не обещал.
   Просто обмануть его удавалось мало кому, и это фиаско он воспринял, как личное оскорбление.
   Тринадцатый куст Повховского месторождения, где разместился филиал  Ердёль-Ердгаз Ворковер Гоммерн (см. выше), стал называться еще и «Ворковер», и всем льстило это иностранное название, хотя оно соответствует немецкому SOR (Sondenreparatur) и соответствует русскому «КРС – капитальный ремонт скважин»),
   Тяга к иностранщине неистребима!

      Однако долго процветать ЕЕВ – «Ворковер» не пришлось: чартерный рейс Берлин - Когалым оказался накладным, подвоз продуктов из Перми, где была перевалочная немецкая база продуктов питания  фирмы « Ойрест», накладным, координация совместных с русскими предприятиями усилий заморочливо-противоречивой: указаний немецких супервайзеров русские выполнять не хотели, ссылаясь на собственный опыт; ответственность за ошибки делить пополам – фигу с маком, а шишки валить на немцев, как те ни уворачиваются, наши   таки умеют. Поломки, проколы, обрывы, аварии.
   А впрочем, «оба хороши».
    Немцы обучают поварскому искусству группу чехов и словаков (это недорого), и направляют нам в столовые, построенные на базах  Повха, в Лангепасе, Покачах, Тевлине. Что это были за столовые! Картинки! Новые здания, прекрасное оборудование, хорошее меню, качественные продукты, трехразовое питание, в том числе – вывоз горячих обедов-ужинов в термопорах (изолированных термосах) на месторождения. Чего еще пролетарию желать? Питание по талонам с 50-процентной оплатой за счет предприятия. Это не шмат сала
и луковица в грязных от мазута руках помбура, не закоптевший чайник на плите в вонючей бытовке, где смрад от робы и сохнущих портянок смешивается с запахом «Доширака». Микроволновки и электрочайники в кульбудках с кухнями и спальным отсеком, вагончики с саунами…
   Были конфликты с одним чешских поваров по кличке «Бельмондо»: полутораметровый мужичок с рожей Квазимодо швырнул нож вслед русской посудомойке. Та подняла визг, телега пошла в Германию. Приехала комиссия из фирмы «Ойрест» с шефиней и ее замом. Чеха Франтишека  убрали.
   Один чех  женился на русской, жил в одной из квартир фирмы, немцы жили рядом – скандалы привели к изгнанию чеха на родину.
   Вскоре столовые закрыли, потом продали вместе с базами. В одной из них теперь зал заседаний какого-то предприятия. Какая работа, сколько глупых денег ушло невесть куда!
Оставшуюся столовую выкупили частники, теперь из тружеников выкачивают деньги «по полной программе», и люди позабыли о божеских ценах, против которых они поначалу протестовали, но помнят меню, которое составляли немцы ежедневно, для каждой из столовых, почти не повторяясь, исходя из возможностей склада, теплицы фирмы.
  Состав «Ворковера» (ЕЕВ) уменьшался с пятидесяти до тридцати, затем до пятнадцати, двенадцати, десяти – осталось шестеро: две бригады по три человека, в результате «реформ» - четверо: Вольфганг Мельцер, главный механик,
Манфред Баммель,
Франк Пишель,
А в автослесаря подались на главную базу Повха
Норберт Царлинг, Ральф Фишер и Вольфганг Гесснер,
   И филиал ЕЕВ – Гоммерн покорно прекратил свое существование, вольясь в «КАТ – Катконефть» и иже с ними. Базу ЕЕВ тихонько свернули, отобрали оргтехнику и привилегии, сократили и состав русских рабочих.
   Вследствие чего оставшийся шеф-механиком по капитальному ремонту скважин Вольфганг Мельцер стал напоминать мне ГАИшника из анекдота с царицей- Мухой: «Сделай так, чтобы я сидел и ничего не делал!». И он какое-то время сидел перед компьютером, считал стоимость заказов на запчасти, которые генерал с техническим директором урезал наполовину, а директор по соцразвитию и транспорту Сарычев – еще на треть. Мельцер давал советы и указания, не настаивая на их исполнении, позволял пользоваться за плату своим сотовым телефоном и жил, как русский, от отпуска до отпуска.
   Когда Мельцер затронул вопрос о перерасходе средств на заказы – скажем, автобус куплен за одну цену, а оплачен совсем по-другому; масло и горючее разворовывали без зазрения совести и с чьего -  либо ведома; запчасти на иномарки оседали в частных гаражах мелких начальников от транспорта и снабжения; инструменты исчезают с концами, приборы и оборудование заведомо и сознательно выводят из строя… Мельцер попал под опалу,
вытеснен из зоны влияния. Теперь, не выпросив машины в свое пользование для поездок в несколько сот километров, купил себе авто за свои деньги и обслуживает теперь филиалы «Катконефти». Один раз его тормознули сотрудники ГАИ и оштрафовали за то, что у него не было российских прав, а были международные. Пришлось переводить права на русский и заверять у нотариуса. Теперь права признали, как законный документ, но протокол был составлен, обратного действия не имеет, Вольфганг штраф заплатил и возит заверенную копию с собой. Копия, еще одна, хранится у меня. На всякий российский случай. Чем черт не шутит… 

           « Коротко и ясно»
                (чуточку о своих)

                Барин, уезжая на бал, предупреждает слугу:
        - Я буду домой поздно. Приготовишь мне постель.
        Коротко и ясно. Понял?
                - Понял, вашбродь!- ответствовал слуга и постелил
                ему … на подоконнике.
    (Анекдот из старинной жизни).

Персонажи:
ОНА – представительница администрации, бюрократка средней руки, но с запросами и претензиями.
ОН – представитель администрации, бюрократ средней руки, но с гонором и амбициями.

                Стоянка

   ОНА часто пользуется служебным транспортом лица более высокого ранга для целевых поездок (на рынок, на массаж, проч.) по городу на расстояния, превышающие сто метров. Вот и сегодня у нее предстоит выезд на четыреста метров за пределы офиса, и появиться она должна там на иномарке. По крайней мере, она сама себе вдолбила, что этому Её nobless oblige*.
   ОНА набирает номер внутреннего телефона и спрашивает:
- Слушай, А.А., у тебя внизу ничего не стоит?
   Служебные автомашины паркуются на въезде: стоянка их внизу, её же кабинет расположен на третьем этаже, наверху. И вопрос относится к средствам передвижения.
   А что А.А., директор фирмы по социальному развитию, подумал?
* Nobless oblige  (фр., ноблесс оближ) – положение обязывает


                «Пусто!»
   ОНА заглядывает в кабинет, где о чем-то громко беседуют мужчины, дымят сигаретами и энергично размахивают руками.
   ОНА разогнала дым папкой, посмотрела, пожала плечами:
- тут тоже никого нет!
   Ну, женщин, очевидно, нет: поболтать, чаёв погонять не с кем…


                Аристократы духа

ОНА ведет светскую беседу с ним:
- Вот Вы возмущаетесь моим вопросом о повышении заработной платы, говорите, что я получаю довольно приличные деньги, ибо позволяю себе ездить в отпуск четыре раза в год. Но поездки-то эти вынужденные, обусловленные семейными обстоятельствами. Я беру отпуск так часто не потому, что с жиру бешусь. Просто сын живет с моей мамой,
здесь нет никаких условий ни для нормального развития ребенка, ни у меня  личной
жизни – я женщина молодая, видная. Поэтому мне нужно бывать среди солидных людей в Египте, на Кипре…  Но ведь и вы частенько вояжируете вне нашей страны?

ОН:
- Иногда так хочется отдохнуть от этих гнусных плебейских рож, серого быдла, оказаться в кругу людей интеллигентных, воспитанных…
ОНА в ответ вздыхает:
- Мне они тоже так надоедают! Ничтожества…
  И ОНИ расходятся, - родственные души, удовлетворенные и вдохновленные друг другом:
 ОН – бывший штурман Одесского пароходства, начальник отдела труда и заработной   платы, -  составлять табель выхода тружеников на работу.
 ОНА – вчерашняя школьная  учительница, начальница протокольной службы, - писать график отпусков своих двух подчиненных на будущий год.
  Труд, требующий огромного интеллекта и высоты духа.

                “Status quo”

                “Status quo” (лат.) – положение, о сохранении или восстановлении
       которого идет речь».
                «Словарь иностранных слов», ОПИПМ, 1997.

   ОНА посидела несколько минут в кабинете, напряженно что-то обдумывая. При этом взгляд ее был устремлен в постоянно присутствующее на столе зеркало. Вздохнула, встала, вышла.
   В кабинете осела тишина. Даже телефон замер, словно террорист в засаде. Назревает событие. Что-то будет!?
   ОНА возвращается через час-полтора, румяная и оживленная, с веселыми, сияющими глазами. Над высоко и гордо поднятой головою вьется легкая дымка алкогольных испарений.
ОНА напыщенно заявляет:
- Я достигла такого статуса-кво, что могу свободно выпить на работе!
   “Lingua Latina non penis canina”. ( «Латинский язык – не….»), - студенческая поговорка.
   Ее знание, как профессионального филолога,  языка древних мудрецов и философов убедительно впечатляет.









                « Я с АСУ!»

   У НЕЕ на столе звонит телефон. Лень, но трубку она снимает лично, не позволяя делать это никому другому, хотя телефоны параллельные: приоритет начальника.
   Раздается голос:
- Здравствуйте! Понимаете, я с «АСУ- Нефть»…
  Звучит ответ:
- Ну, и соси себе за здоровье…
   Трубка возвращается на место. Разговор закончен.
   На двусмысленный вопрос дан отлуп в духе отечественного чинуши. Без размышлений и даже улыбки.


          
                «Мексиканец»

      Борис Мишин и Норберт Царлинг, как говорилось, прилетели по делам в Хьюстон, штат Техас, что в США. На предприятии фирмы, поддерживающей деловые контакты с нашим российско-австрийским предприятием -  где, кстати, работают русские, немцы, канадцы, и чехи, - а тут трудятся в основном в качестве дешевой рабочей силы мексиканцы, и Норберт заводит с ними оживленный получасовой разговор. Когда Норберт подошел, наконец, к Борису, тот спросил:
- Слушай, ты с мексиканцами, на каком языке-то разговаривал?
   Норберт ухмыльнулся:
- Сам не знаю. Но было интересно.
   Дополним старинную поговорку и скажем: «Знание иностранных языков – сила!».
   
   Народ у нас ушлый и находчивый. Местами даже грамотный, и владеет слогом не хуже любого стряпчего времен чеховских. Но строгости и запреты часто будоражат свободолюбивую, бунтарскую душу россиянина, и он пускается во все тяжкие, так как запретный плод всегда сладок.
   Вот образчик красноречивой исповеди-объяснения о служебном проступке, который попался мне в руки с подачи кадровых работников. Стилистику я сохранил, лишь слегка пройдясь по пунктуации и изменив место действия. Ясно, что речь идет об одном из
подразделений нашей фирмы:
   При наличии отсутствия жилья я решил податься в ЖЭКи – да не в зеки, слушать надо! – и устроиться на любое трудоустройство, не озираясь на наличие у меня среднего специального образования. О чем свидетельствует соответствующее свидетельство, почти диплом! – о  присвоении мне квалификации менеджера, то есть управляющего грузо-товарными единицами (читай: »вагонами») в пределах евроазиатских регионов бывшего СССР. Испокон веков  эта профессия называлась «составитель поездов».
   В ЖЭКе меня приняли слесарем-сантехником с правами дворника, прочитали лекцию по технике безопасности (ТБ), выдали рукавицы и ключи от объектов (подвалов).
   В головном подвали я, сразу же, вычистил ржавый унитаз, заменил негодные в употреблении стоки. Покрасил скамьи, которые были сильно поржавевшие на внешний вид.
   Затем последовала тщательная уборка в кладовой комнате для хранения вспомогательных инструментов.
   Так как я не жалуюсь на болезни ни одного органа, как внутреннего, так и внешнего, то я незаметно для себя проработал два месяца работы.
   Вскорости я оборудовал для себя комнату для жилья: поставил диван, тумбочку с телевизором, и стал спать и смотреть телепередачи, а также принимать пищу и питье по распорядку дня.
   Однажды я обнаружил в своем жилом помещении женщину. Она спала и смотрела телепередачи на моем диване.
   На плитке отсутствовала кастрюлька с пищей, а из угла исчезло питье в виде бутылки водки на 0,25 л, заготовленные с утра.
   Женщина обратилась ко мне с просьбой остаться на моем диване немножко пожить и поотдыхать, смотря телепередачи, и была так мила и непосредственна в этой своей просьбе ко мне, что я, как истинный джентльмен, был вынужден уступить ей в просьбе  совместном отдыхе и просмотре телепрограмм со мной с моего дивана. «Возможно»,- думал я, - «Это
начало большой дружбы, которая в дальнейшем может перерасти в нечто большее».
   Но затем случилось непредвиденное.
   Я приводил в порядок сауну и объекты соцкультбыта одного смежного предприятия. Ничего подобного (я имею в виду объекты) нет ни в «Ватойле», ни у прочих иных шведов; я не заметил, как госпожа Р., временно прижившаяся на моей служебной жилплощади, тайно похитила из плохо закрытого бара соцкультбыта несколько бутылок спиртного и коробку с продуктами питания, была со скандалом задержана охраной и поставлена пред ясны очи начальницы, назовем ее г-жой Н., чтобы избежать огласки, а также в интересах служебного расследования и высокой морали.
  Я побежал к г-же Н., но так как она была сильно уставшая, очень утомленная и потная, решила принять душ и заставила меня ждать.
   Минут эдак через тридцать я элегантно постучался в двери душевой. В полуоткрытую дверь высунулось рассерженное лицо г-жи Н., которое в резкой форме осудило меня за бестактность и сказало, что она должна воздать мне меру наказания, соразмерную с содеянным.
   Вскоре г-жа Н. вышла из душа, одевшая и начала вести со мной длительную беседу.
   Я проклял тот день и час, когда разрешил незнакомой г-же Р. Совместный со мной отдых и просмотр телепередач, но спокойно и внимательно слушал г-жу Н., что явилось признаком тактичности прилично воспитанного слесаря-сантехника на правах дворника.
   Ранее г-жа Н., обладая изяществом, грацией, высоким воспитанием, умела морально поддержать, с ней становилось легко, хотелось выплакаться на ее груди.
   После отповеди г-жи Н. я отчаялся. На этот раз грудь г-жи Н. оказалась колючей и холодной. Она как серебряным кавказским кинжалом нанесла мне коварный удар значительно ниже пояса, предложив мне убираться на все четыре стороны и там отдыхать и смотреть телепередачи и принимать питье со своей пассией, г-жой Р., которая за версту чует дармовую поживу, и что мне больше нельзя работать дворником по морально-этическим соображениям.
     Я решил, что лучше я один приму смерть от руки г-жи Н. Г-жа Р. Еще молода, подрастет, и ей станет мучительно стыдно за свое поведение в годы своей юности.
   Если отменят мое скоропостижное увольнение с работы, я обязуюсь относиться к своим обязанностям с немецкой педантичностью – а она является основой могущества и экономической мощи великой Германии, - этот принцип равно полезен всем…
   Что? Поздно? Какой поезд ушел? Мой? Жаль.
   Вот и верь после этого всего в доброту и человечность, всепрощение и душевную чистоту!





                Сумки

   За покупками перед отъездом в Европу Борис и Норберт отправились в крупнейший супермаркет Хьюстона. Накупили всякой всячины, в руках не помещается. Решили приобрести сумки, а сумок этих – целый торговый зал! Норберт с Аидом знатока выбрал две, прямо с витрины. Благо, в Штатах это просто: хочу  – и все, дай! Сумки были сложены вдвое-втрое-вчетверо, но, судя по их виду, товарный облик не утратили, были вместительны, подходили к размерам покупок, и цена умеренная.
   Когда друзья в гостинице развернули сумки во всю ширину и длину, оказалось, что никакие это не сумки, а чехлы под клюшки для гольфа с дном-сеткою для мячиков.
   Норберт оправдывался, спасая германский авторитет, толковал возмущенному Борису:
- Вот тебе и United States! Фигня! Сумку толковую сделать – и ту не умеют!
   Борис согласился – он Германию любит тоже. Да и Россию, хотя там и таких сумок нет.
   Выпили. Напряжение спало. Сумки они поменяли в супермаркете на другие. Без доплаты.
   Норберт был реабилитирован в глазах российской общественности, представленной Борисом.

                «Одноногий» 

   В операторской, где возле входной двери слева стоит стол с телефоном, рацией, рабочими журналами, банкой из-под кофе, служащей пепельницей, располагается еще и компьютер. На стене перед столом развешаны графики и схемы, список телефонов. Он дополнен записями разноцветными ручками и карандашом. На стуле сидит машинист Айнур. Через день его место займет машинист Василий. В соседней комнате стоят столы: кухонный с бачком воды
для мытья рук и посуды, стол механика Михалыча рядом со шкафом, - там лежит одежда слесарей Сергея и Александра, а также – мои вещи и Михаэля Мёсса, немецкого наладчика. В углу приткнулся холодильник, и, наконец, стол, за которым обедают, пишут, решают кроссворды слесаря, сварщики, монтеры КИПиА, а также мастер Рустам.
   В морозы здесь курят, некурящие смолят пассивно и молча, дым застилает окна и ест глаза, но жалоб нет: все терпят друг друга, готовы к взаимным уступкам, без обид сносят подначки. Куда тем космонавтам с их психологическим тренингом!
   Михаэль, увидев под столом у Михалыча приткнувшийся среди прокладок, болтов, гаек, полумуфт тряпок и прочей необходимой рухляди, огромный серый валенок с непомерной галошей, ужаснулся:
-   Неужели у вас, в России, на насосных станциях даже одноногие работают? И это в Сибири! Куда профсоюз смотрит?
   Ну, как ему объяснить, что сменный машинист Вася под струей воды из ППУ намочил один валенок и поставил его сушиться, и на такой случай у него их - валенок-то, - три?












                Памяти Ю.Э. Иоста

   Дороги у нас теперь хорошие, но длинные, скучные. Развлечения – карты и разговоры. Я предпочитаю последнее, лишь бы собеседник был хороший. Частым попутчиком и рассказчиком был Юра Иост, хороший нефтяник и отличный собеседник. В контраст иностранцам, Юрий был человеком серьезным, но не занудливым, а чувством юмора обладал бесценным. Родом из Самары, он, конечно, скучал по родному Поволжью и часто вспоминал разные веселые историйки из времен юности. Вот парочка из его
               
                Деревенских баек:

                Березка

   Виктору, отчество которого в памяти не сохранилось, наверняка далеко за шестьдесят, так как он воевал еще в Отечественную. Высохший, смахивающий на мумию, с бронзовым лицом, редкими зубами, манерами, весьма ярко напоминающими характерные черты деревенских героев Михаила Евдокимова… Он – человек из породы тех, кто не дает скучать своим близким и знакомым зимними вечерами, особенно, если «ящик» отсутствует, к чтению тяги нет, а темы разговоров с женой давно исчерпаны или приелись.
   Семья Виктора проживала в старой избе, срубленной еще в послевоенные годы. И вот Виктор размахнулся на новую, попросторней: дети выросли, настала пора внуков, на воспитание деду с бабкой поступающих, нянчить. Детки могут поддержать материально и физически, то есть – деньгами и участием в строительстве. Хорошо! Изба получилась, как во снах виделась: светлая, просторная, с новыми, веселыми окнами.
   Виктор повествует:
-  В отпуск собрались, а тут старуха моя Катька, значит, и вспомнила, что она чегой-то в старой избе забыла. Не помню, что. Но, кажись, чижолое, потому как меня с собой поманила,
чтоб подсобил, значицца.
   Зашли мы в сени, и там я вдруг какой-то росток заметил. Растет из-промеж половиц зелень тонюсенькая. Я хотел срезать, а  Катька, - баба моя, значить, - не велит. Пусть, - говорит, - растет, есть не просит. Может, путёвое что. А нет – приедем, тогда удалим. На том и порешили, уехали. Отгостевали у родни, домой засобирались и прикатили вскорости. А в старую избу-то ни одна душа за все время зайти не удосужилась. Тут мне чегой-то там понадобилось, я и решил заглянуть. Знаете, что я там увидел? В сенях-то? Не угадать ни в жисть! Ага? Березу! И какую: вымахала, потолок трухлявый пробила и уже крышу подпирает.  Это за неполных семь дён! Ну, что остается делать? Хоть и жалко сильно было, да спилил я ее… Эх, а ведь на пне, что от березы той остался, я теперь огородину, мясо да курам головы рублю.
   Во как.

          Гудок

   Катька, баба  моя - разиня, - в карьере работала. Когда взрывники заряды закладут, ей сообщали, и Катька должна была за веревку дергать, которая к паровозному котлу была привязана. Точнее – к гудку, чтоб тот гудел, а люди понимали: сейчас взрыв будет, и надо, значит, прятаться.
   Ну, вот. А тут Катька, баба моя, значит, как на грех, замешкалась, и сигнал вовремя подать забыла. Еле взрывники до нее доорались: камни в двери будки швыряли и вспоминали непотребные слова, пока она не очухалась и за свою веревку дернуть додумалась. А пару в котле столь накопилось горячущего – аж гудёт всё, а выходу-то нет? Катька за шнурок потянула, пар в свисток прянул,  - да как шибанул вверх! Свисток напрочь вырвало, подняло вверх,  ракетой пронесло над деревней и куда-то в болото шмякнуло. Взрывники с кочегаром его целую неделю искали, да так и не нашли. Пришлось новый гудок или свисток из району выписывать, а это до-рого! В нем меди одной с полпуда будет. Хотели с Катьки моей, дурехи, деньги за утерю гудка высчитать, да в бухгалтерии пожалели: какие там у нее доходы? Тьху!
   Ага. Дак вот забрел я однажды в лес: то ли на рыбалку шел, то ли на охоту. А может, по грибы или ягоды. Короче говоря – замечтался, залюбовался благодатью: солнышко вот тут, над головой, висит, птички поют, листочки на деревьях шелестят, комаров нетути… Вдруг слышу – свистит что-то, где-то. Пошел я на свист, до болота дошел. А вода в нем чистая, прозрачная. А свист становится все громче, а я подхожу, все ближе.. И что бы вы думали? Лежит в болоте на дне гудок – и свистит, и гудит! Прям спасу нет. Во, сколь в нем пару понакопилось, почти на всю неделю гудеть хватило.
   Вернулся я в деревню, доложил начальству в контору. Начальство, конечно, радо-радешенько: два гудка теперь есть. Мне, понятное дело, - премию, да подрывники под эту марку пол-литру поставили…
   А как же? Заслужил.


                Кобыла

   Виктор знает толк в животных, и это его одна из приятнейших  тем для разговора:
   - На войне была у нас кобыла в роте. Больше года служила, работы всякие хозяйственные справляла, лямку тянула – не жалилась. А как в Кенигсберг вошли, попала вдруг наша кобыла. Мы ее цельный день всей ротой, как боевого товарища, искали. И таки нашли. В подвале. А подвалы у немцев огромадные были, цельные дворцы подземные. Лошадь наша тоща была, кожа да кости, а тут! Округлилась, будто жерёбая. Оказалось, в подвале среди добра всякого и хлама была бочка открытая с квашеной капустой. Скотинка умяла половину бочки той капусты, разнесло ее – выйти из подвала не может. Мы ее и тянули, и толкали, и понукали – нет, и все тут! Ни в какую! Старшина наш, человек хозяйственный, походил вокруг, поглядел, сообразил: веревку ей одним концом на рога накинул и привязал, а другой конец к «Студебеккеру» прикрепил. «Студебеккер» - машина сурьезная: ка - ак дернет! Думали, рога отпадут. Ан нет, вылетела буренка из подвала, будто  пробка из бутылки, да с каким еще выстрелом! И тощая совсем, как допрежь, стала. Что такое? А это ее в тесных дверях зажало, и стало ей, видать, совсем невмоготу. Вот она и бабахнула: стена за ней будто ощикатуренная оказалась. Я чё, «бурёнка» сказал? Кака те разница, всё одно – животина, жалко ведь.
   Чего ты:  «гы-гы»? Тебя бы так.
    

   
                О знаменательных датах

                К 10- летнему юбилею «КАТКонефти»

   В мае 2002 года подошло время празднования первого крупного юбилея предприятия – десятилетия. До этой даты корпоративные праздники проходили скромно, без помпы: сотый гидроразрыв пласта, пятилетие фирмы, которую злопыхатели и недоброжелатели хоронили по нескольку раз в году; дни рождения боссов и их друзей; традиционные государственные и немногочисленные светские, отмечавшиеся корпоративным застольем; отдельные дни рождения, - эти праздновались в более узком кругу.   
    В дни рождения «крупных» усилиями Людмилы Григорьевны, начальницы административно-хозяйственной части, до 1991 года бывшей Сорокиной, а с приходом немцев ставшей Краузе (чем не 1941 год!), и за счет… виновника торжества, всегда накрывался приличный стол в конференц-зале, говорились речи, читались написанные мною почти для каждого отдела «поздравлялки» к событию, а их адресанты слушали славословия с подобающей скромностью и почтительной снисходительностью, присущей людям не амбициозным.
   Итак, я не помню, отмечали ли мы как-нибудь заметно пятилетие существования предприятия, но в начале марта упомянутого года Вячеслав Викторович Сарычев, трехкресельный заместитель генерального директора (социальное развитие, снабжение, транспорт!) озадачил меня внедрением в жизнь моей идеи 2001-го года: составить книгу о «КАТКонефти» и подготовить что-то вроде сценария для видеофильма.      
Затрудняюсь сказать, как – но за месяц материал был собран, сделано несколько сотен
фотографий; написана песня на мои слова, - она есть в видеофильме; в книгу вошли стихотворения Н. Выбороновой, У. Суворовой, Н. Мельниковой, а в фильм еще одна песня – Льва Лещенко «Мой Когалым». Тираж книги – 3000 экземпляров. Книгу и видеофильм получил каждый сотрудник «КАТКонефти», а также гости к годовщине фирмы. В библиотеку города и в читальный зал я отдал свой экземпляр.
   На банкете среди гостей из ФРГ побывали Анна Бринкманн, уже в качестве «хозяйки», Рольф Бартельс, управляющий, Ирина Шварц, секретарь и переводчица, русская из Когалыма. Она вышла замуж за немца и попала в Целле. Анна Бринкманн, бывшая переводчицей, затем менеджером по продажам, вдруг стала нашей хозяйкой, заменив на посту Фолькмара Шютце, которого сопровождала в Когалым в далеком 91-м. Ирина Шварц стала важной персоной: переводчица, секретарь-машинистка по совместительству, женщина, отвечающая за телефонные звонки, факсы, входящие-исходящие, «кофе подан», вдруг оказывается в числе благородных гостей, званных и желанных, на юбилейном пиршестве… Метаморфозы в духе времени, когда женщины оказываются на коне, часто не только благодаря своим деловым качествам.
   Банкет был поставлен, как хороший спектакль. Было множество именитых гостей и знаменитых в пределах России артистов. Все уехали из Когалыма осчастливленные поистине царскими подарками: от автомашин до … бесконечности.
   Лучшие пролетарии гуляли до утра. Тон празднику задавали ребята из службы гидроразрыва пласта.
    Конторские пыжились и дулись, но после отъезда гостей праздник принял воистину российский размах, и плясали и пили, пели и ели, уже не рядясь по чинам.
       «КАТКонефть» получила в подарок сотни букетов цветов, пару дюжин картин (пейзажи, виды на любимые болота), какие-то еще подарки в запечатанных коробках, исчезнувших в подвалах АХО, вотчине фрау Краузе, бывшей некогда Сорокиной,
уроженки Куйбышевской области, то бишь – Самарской губернии, немки, не знающей латинского алфавита.

   О пятнадцатилетии вспоминать не хочу. Я сам, проработав пятнадцать лет в «КАТКонефти», попал на банкет по милости секретаря Натальи Иост: кто-то сдал пригласительный билет, и он милостиво был перевручен мне. Спасибо.
  В зале КДЦ «Ягун» преобладали гости, которых я за всю свою беспорочную трудовую деятельность увидел впервые. Там было десятка полтора «чужих» иностранцев, вице - и зицдиректора, какие-то содоучредители, московская братия, а из истинных тружеников пребывал почти в одиночестве Вольфганг Гесснер, неуютно трезвый Рольф Бартельс, а за столами, пока не подпили, до трех десятков «ветеранов», жены и родственники «первых лиц» преобладали количеством и качеством нарядов. Обслуга вела себя соответствующе. Оставлю слова комментария при себе.




                ЭПИЛОГ

    Мою повесть можно писать бесконечно, как летопись: ежедневно происходят какие-то интересные события, каждый день кто - нибудь  из иностранцев приезжает или уезжает; предприятие давят со всех сторон, пытаясь придушить, вырвать из рук кусок хлеба, а из тела - шмат мяса; конкуренция и обычные русские подножки постоянно имеют место быть. «КАТКонефть» изворачивается, ищет пути не только выживания, но и развития, расширения, даже  в сторону Полярного круга – на газ Нового Уренгоя и Ямбурга, нефть Казахстана, согласны мы были и на Северную Индию, и к арабам, хотя это, скорее всего, блеф и несбыточные прожекты…



ББК 84Р6
Ч 15

Чайковский М.

Ч 15  Приключения иностранцев
в Западной Сибири: проза, повесть.
Михаил Чайковский. - Ленинск-Кузнецкий:
НКО “ФПЛТ И К “Кузбасс”,
 2010. - 80 с.