Прадед Гавриил и дед Михаил

...Мой прадед Гавриил был заводским молотобойцем (работал то ли в кузне, то ли на большом заводском молоте) в Буйском. Это Уржумский уезд Вятской губернии… Наверное, можно где-то найти подробное описание таких молотов, а я нашёл вот такой маленький отрывочек в "Преданиях и легендах Урала":

"Раньше молот не паровой был, а на воде работал. Там не скажешь "стой!" Вода хлещет и хлещет. Вот тогда и ушибало кричников-то. Карп Федотович работал подмастерьем в Дощатой. Правили железо кровельное, которое из Сылвы привозили. Когда остановить надо молот, под молот подставку ставят. А Карп с рукой-то и попал. Руку подставил, ему и придавило. Он как бешеный забегал. Побежал в больницу… Фельдшер помог маленько".

В сорок лет (42?) прадед угорел у себя на заимке. Мать пишет: "Зимой 1872 года Гаврила Титыч взял с собой сыновей  (старшего 22-летнего Гавриила и младшего 8-летнего Мишу) и пошёл в лесную избушку попроведать пчёл, может быть ещё и силки проверить. Там жарко натопили печь и легли на полу спать, но, видно, рано трубу закрыли. Ночью младший Миша проснулся от головной боли, тошноты, стал будить отца и брата. Брата кое-как разбудил (зажгли лучину, другого освещенья не было), а отца разбудить не смогли. Он так угорел, что и дети не спасли, хотя открыли дверь, впустили свежего воздуха. Сами кое-как отдышались. Утром вернулись в Буйское без отца".
(Как интересно: между смертью прадеда и моим появлением на свет лежат 69 лет… а мои внучки долго жили вместе со своей прабабушкой.)

Недавно прочёл у Василия Ивановича Белова, как могла выглядеть та давняя прадедова лесная избушка: "Крестьянскую жизнь на севере нашей Родины трудно представить без леса. Хлебопашец нередко сочетал в себе охотничье, рыбацкое, а также промысловое лесное умение (сбор живицы, смолокурение, заготовка угля, ивовой и березовой коры, ягод, грибов и т.д.). Лесной покос тоже вынуждал не только ночевать, но и неделями жить в лесу. Поэтому избушка была просто необходима. Рубил её не каждый крестьянин, но пользовались ею все, начиная от бродяг и нищих, кончая купцами и урядниками, если стояла она невдалеке от дороги, соединяющей волости.

По-видимому, избушка в лесу – это самое примитивное, сохранившееся в своём первоначальном виде древнейшее человеческое жильё. Квадратная клеть с одним окном, с потолком из плотно притёсанных еловых бревёшек, с плоской односкатной или не очень крутой двускатной крышей. Потолок утеплялся мхом, прижатым слоем земли. Дверь делали небольшую, но плотную, с деревянными из берёзовых капов петлями, надетыми на деревянные же вдолбленные в стену крюки.

Широкие нары из тёсаных плах ожидали усталых работников. В небольших избушках вместо нар устраивали обычные лавки.

Посредине, а то и в углу чернел, приятно попахивая теплом и гарью, таган – очаг, сложенный из крупных камней.

…Чем больше была каменка, тем меньше требовалось дров и тем теплее было в избушке. Угар исчезал вместе с потухание углей. Дымоход в стене закрывали и до утра оставались наедине с теплым и смоляным запахом. (Наверное, прадед его рановато закрыл. – Борис.) Шум ветра в морозном ночном лесу заставлял ценить тепло и уют…

Летом, в пору гнуса и комарья, дым легко выживал из избушки эту многочисленную тварь, а остальное зависело уже от самих себя. Не зря про хорошего плотника говорят: "Косяки прирубает – комар носа не подточит" (Повседневная жизнь русского Севера. Очерки о быте и народном искусстве крестьян Вологодской, Архангельской и Кировской областей. М., 2000).

Детей у прабабушки Аксиньи Антиповны – восемь, а кормилец помер. Поэтому восьмилетнего Мишу отдала в люди, где его приспособили нянчить младенца. Он и сбежал домой. Скоро завод в связи с реформой как-то там прогорел и закрылся, так что народ подался на новые земли -  в починки. Аксинья поселилась в починке Соколовском (на другом берегу  - Лебедевский) вместе с Мишей и старшим Лукьяном. Самый старший Гаврила погиб на русско турецкой войне в Болгарии. Ну вот... Михаил Гаврилович подрос, женился (сосед дал напрокат полушубок, когда ездили свататься), а потом служил в армии.

Земли было много: ему сдала свои десятины в аренду овдовевшая женушка убитого на войне брата, жившая в Буйском. Да еще тесть Бусыгин Василий Евдокимович помог, хозяин мини-мастерской в соседнем селе Русский Билямор (делал там косы и серпы; сейчас-то село почти вымерло, а в начале ХХ века там стояли 400 домов). Это мой прадед по бабушке, а прабабушку звали Мария Андреевна… Так что к концу Х1Х века был готов кирпичнейший дом о две комнаты. Кирпичи делали сами три года, потом наняли каменщика класть стены. Через год – штукатурили. Переехали туда из клети, куда входили по доскам. Бабушка Аксинья Антиповна Маркова нянчилась с первыми внуками: Ваней, Александрой (появилась на свет после того, как Михаил Гаврилович отслужил 6 лет в армии), Анной; померла бабушка в 1900 году.

Старшая моя тётушка Александра Михайловна свидетельствует: "А когда разделились все братья (да и делить нечего было), дяде Лукьяну досталась изба, а нашему отцу – клеть. Вот они из клети и сделали себе избу. Лошадь досталась отцу нашему, а телеги не было. Но как-то всё-таки приобрели телегу, и мама рассказывала, как они были рады, что есть телега. Поехали с навозом в поле, и оба пошли рядом, чтобы порадоваться на телегу. Земля была новая, хлеб родился хороший, стали держать скотину, много овец. От всего доход. Много годов готовились, чтобы выстроить дом"…

Мать моя пишет: "Кирпичный дом наш был пятистенный, шесть окон на улицу, разделен капитальной стеной на две половины. В большой комнате на три окна отгорожена дощатой переборкой кухня с одним окном. В кухню выходило чело русской печи, там стоял стол, на котором мама стряпала. Вдоль стены у окна стояла широкая скамья, а на переборке висел посудник для всяких мисок. Было ещё два окна во двор, вдоль стен у окон стояли широкие скамьи, крашенные охрой. Скамьи сходились в переднем углу, где около них стоял большой прямоугольный стол, покрытый клеенкой. Наверху в переднем углу была божница с двумя иконами, обе в киотах – родительское благословение во время женитьбы. Перед иконами висела лампада…

В простенке между окнами размещалось небольшое зеркало в раме, а у переборки стоял простенький старый шкаф-буфет для будничной посуды. У задней стены стояла широкая деревянная кровать с соломенной "периной". Перина была покрыта домотканной дерюгой и домотканным одеялом. Две подушки в холщёвых наволочках. Всю заднюю половину избы на высоте, превышающей человеческий рост, занимали полати. С двух сторон они ограничивались стенами (угол), третья "граница" полатей выходила на печку, а четвертая (передняя) была украшена перилами из деревянных точёных стояков-балясин, окрашенных в чёрный цвет. Вход на полати был с печки, куда поднимались по лестнице - между печью и задней стеной дома. А от верха лестницы вдоль печи и стены были плотно настланы прочные доски – до следующей стены, так что сначала с лестницы вставали на эти доски, а потом – на печь. На полатях спали зимой дети, там места хватило бы человек на пять, самое меньшее.

На печь (около порога во двор) вела глухая лестница, ступени забраны с тыла. От верха лестницы и до двух стен и печи плотно и основательно лежали доски. Это место – такая площадка – называлось "казёнка". И когда мы были совсем маленькие, отец садил кого-нибудь себе на ногу и распевал такую вот песенку:

Песенка, песенка,
Есть на печку лесенка…
С печи на полати
на казёнке – нырок!
И при этих словах, бывало, подбросит на своей ноге...