Вареньем навеяло

Прохор Петрович медленно облизывал чайную ложку, и также не спеша, поддевал ею мелкие ягоды земляники. Варенье он ел всегда прямо из банки, не признавая хрустальных розеток и, убеждая домашних, что так вкуснее. Жена втихаря умилялась им, ведь, поев из узкого горлышка банки, Прохор Петрович завсегда оставался с липкими, сладкими руками, и похож был в такие минуты на ребенка.

Он окунал ложку в банку, которая пережила за свою стеклянную жизнь не только земляничное, смородиновое, сливовое, яблочное, черничное, а может, грешным делом, и варенье из лепестков роз, которое, помнится, пришлось не очень-то по душе законной супруге Прохора Петровича, о чем она любила напомнить ему при всяком удобном случае. И конечно же, как и в жизни всякой другой банки, не обошлось в ее полуторалитровой душе без соленых огурчиков, острой закуски и маринованных грибочков.

Наслаждаясь ягодным вкусом, Прохор Петрович прищуривал глаза и лениво размышлял о всяких пустяках. Например, как быстро стало нынче темнеть, и сколько сахара может содержаться в одной банке варенья. И о том, что серебряная ложка, которой он ел, была подарена ему его крёстным в честь знаменательного события под названием первый молочный зуб. Самого вручения, вследствии малых лет, Прохор Петрович, а тогда просто Хоря, конечно, не помнил. Но факт, как говорится, на лицо, а на данный момент, прямо во рту.
Отложив ложку, подумал он еще, как много с тех пор воды утекло, вместе с молочными и дюжиной коренных зубов. Да и ложка потемнела так, что не сразу было можно поверить, что сделана она из серебра.

Вспоминал он, как хорошо было в детстве, как весело было залезть к крестному на плечи и погонять его как лошадку, вцепясь ручонками в мягкие волосы-гриву. И как жалко было отпускать его от себя, когда мать отправляла спать, и он уходил к себе домой, не успев рассказать сказку, но смешно корча рожицы на прощанье. И как вместе ходили на замерзший пруд, хотя мамка не велела, и как провалился крестный по самое не могу в ледяную воду. И как никому они об этом не сказали. Ну или почти никому, соседский пес Лентяй, который проводил их, мокрых, настороженно-оторопелым взглядом, не считается.

Да, было времечко... И подумал вдруг Прохор Петрович, а что не было за жизнь у него преданней друга, чем этот невысокого роста, с небольшими, но распахнутыми, и как-будто всегда изумленными глазами-бусинками, человек мужеского пола. И захотелось вдруг Прохору Петровичу непременно ему об этом поведать. Прямо сейчас, сегодня, сию минуту, тем более, что он и не говорил ему этого никогда.

— Когда к крёстному-то пойдем, проведаем? — спросил он у жены, месившей во время его раздумий тесто для пирожков, и вздрогнувшей от внезапности.
— Когда пойдем-когда пойдем, теперь уж по весне, когда снег растает. Под таким снегом разве найдешь кого.