Бегство господина голядкина

               
                Спит времени оркестр.
              Дирижёр пьян. Эпоха
                закончилась всеобщей инвентаризацией.      
  Мышь-картезианка
                прошмыгнула среди хлама чердачного,
                сундуков, этажерок, веников вязаных,
                забежала к соседке,
   посудачила,
                прошуршала фасолью на старых газетах,
                причесала чесночные косы.
  — О время, я знаю твой норов,
                ты убиваешь, не лечишь,
                сгораешь, как порох,
                плюёшься картечью
                — Эх, мышь-картезианка,
                ты меня срамишь! Скажи,
       зачем украла мой вирш?
                А ну-ка, брысь, в музей,
                к мумиям,
          а то и без тебя моя жизнь, что карма-карусель,
                без умысла — 
                а там, в музее, хорошо,
                как в закромах родины:
                жиреют мыслей жернова,
                пока волы жуют,
                тихонько пережевывая
        снопы времени.
— Ох, Господь,
           никакая мышь о тебе невозможна!
                Ах, украли стихи!
                «Какие стихи у крали?»
                Ну, так что ж,
                если кто-то присвоил строки
             и вышел с ними под дождь,
       коротая земные сроки.

             
                Ну, так что ж,
                не коня украли,
                не кораллы у крали по имени Грета.
                Ворковали
                они на губах —
                ну и пусть,
                что пропахли чужой
                сигаретой!
О время,       
           убиваешь ты,
                не лечишь.
                Здравствуй, Грета, мой свет,
                смерть моя,
                мой глетчер!

     Ты  похож на меня.
                Задыхаясь,  также бежишь за трамваем,
      без билета в кармане —
               от эпохи, по лужам,  как бомж, и, наверное, кем-то
                уже забываем.
                Световое табло над музеем.
                Что скажет оно о жизни ему?
                Эти буквы бегут, словно зебры,
        и навеки ныряют во тьму…

Пока не погасли огни,
                говори, говори, световое табло,
                и воруй мои строки, хоть они
                не рождаются там, где светло!

       Озари тебя, мышь!
                О мой лик, о мой лик — тьфу, тьфу, тьфу! — ¬¬
                как у зебры ебло...
            
       На ботинках его развязался шнурок.
             Чернильные лужи в пожарах дрожат,
                словно в них окунули перо.
                Над городом плыл дирижабль.
Серебром чешуи блистая,
                черную тень отбросило Слово.
                Посреди  молчаливой стаи
                он опять без улова.
   И мчатся мимо, рассекая ночь, трамваи.
               

                Окуни меня, о мышь,
                в мои печали, словно в омут чернил,
                очерни,
   виночерпий сердец,
                в зеркалах утопи!
                Отчего же печален я, а ты, мой вор, навеселе?

                Ползи, ползи,  улитка-эпоха,
                уступлю тебе, милая, дорогу,
                только, дурочка,
                не бодайся!
                Время всех нас украдёт…

                Август 1998