Приключения Счастливой Шариковой Ручки

Приключения Счастливой Шариковой Ручки.

История первая.
«С добрым утром!»

“А-ах, Стержень!” –  ещё не совсем проснувшись, слегка нараспев, позевывая и грациозно потягиваясь, позвала шариковая Ручка. Её все называли Счастливой. Когда её подарили её маленькому владельцу – Костику, ученику 6 «А» класса или попросту Коське,  его папа, Глеб Георгиевич, сказал:
- Дарю её тебе на удачу!
. А Костик ответил:
- Это будет моя Счастливая Шариковая Ручка! И подписывать я ей буду только самые важные документы, как ты, пап!
С  тех пор её так и называли.
 
Она была очень красивая и очень дорогая. Перламутровый зелёный  комбинезончик, перехваченный на талии тонким золотым поясом; позолоченная шляпка-кнопочка с изумрудным ободком для вызова несговорчивого Стержня и роскошные золотые волосы, собранные в хвост под шляпку. Все это делало ее неотразимой и давало право абсолютно на всё. Во всяком случае, она в этом была уверена. Единственное, чего ручка  не могла решить, какого именно она цвета: изумрудного или малахитового. Ей нравились оба слова.

-  Вставать пора. Слышишь? - чуть растягивая буквы на манер записной блондинки, обратилась она к мирно сопящему Стержню. Тот спросонок только заворчал.

 - Вставай, лежебока, - не отставала Ручка, - ты пока раскачаешься, разогреешься, у Костика уроки начнутся.
- Вон видишь, он уже умываться убежал, а ты всё храпишь… - уговаривала она Стержня, прихорашиваясь перед началом нового учебного дня. Она была очень аккуратная, внимательная и благовоспитанная Ручка.  Потом она привычно посмотрела в окно. Точнее на Окно.

Пластиковое окошко было совершенно новым. Его только на днях установили на месте старого деревянного окна, стоявшего там с самого заселения дома.  Старое окно все обитатели Коськиной комнаты ласково называли Старушка-говорушка. А теперь там красовалась Новенькая.
Стёкла у нового окошка были настолько прозрачными, будто их и не было вовсе. Конечно, они не радовали теми диковинными зимними узорами, глядя на которые так хорошо мечталось, так  хотелось поваляться в тепле ещё ну, чуть-чуть, ну, мам, ну ещё минуточку… Но зато сейчас видно всё, что творится вокруг.
Нет, нет! Ручка не была любопытной или там сплетницей какой-нибудь – фи! Просто, она считала, что за всё в ответе. А сегодня она особенно остро это чувствовала, хотя и не понимала почему. Наверное, потому что она не просто какая-нибудь, а Счастливая Ручка! Хотя Счастливой она была всегда, если только её не донимал этот зануда-Стержень.  И что-то всё равно сегодня было особенное. Но обо всём по порядку.

Итак, новенькое окно сверкало белизной рам, откосов, а подоконник был совершенно пуст и чист. Новенькая  молчала и была с виду очень строгой и неприступной. А наша Ручка была слишком хорошо воспитана, чтобы разговаривать с незнакомыми. Но она была слишком «счастливой», чтобы молчать. К тому же, все ещё спали. Должна же она была с кем-то поговорить! И она начала как бы невзначай, но при этом очень выразительно взглянув на Новенькое Окошко:


- Не то, что эта деревянная грязнуля, - совершенно бесстрастным голосом,  без тени осуждения – ведь она всё прекрасно понимала - возраст! – негромко, будто для себя, произнесла Шариковая Ручка, предусмотрительно забыв, сколько раз они со своим Стержнем выводили там каракули, ведомые бездумною хозяйскою рукой, обводили все бугорочки из закрашенных десятки раз  крошек и заноз.
– И сколько её хозяйка ни тёрла, ни подкрашивала, - продолжала своё повествование в никуда Ручка, - она всё равно норовила в чём-то измазаться, обо что-то исцарапать свои стёкла. Костик, конечно, помогал ей в этом… - она снисходительно и очень красиво улыбнулась. - Но ведь не в нём дело! Он шалун, конечно, но достаточно аккуратный, незачем на ребёнка всё сваливать!

Тут она вспомнила Старушку-говорушку,  которая, если верить её словам, помнила и маму, и папу Костика ещё детьми, такими, как Костик сейчас. Вообще-то Старушка-говорушка никогда ничего на Костика не сваливала, а скорее наоборот – готова была взять все его детские вины на себя, если бы могла. Это Ручка сейчас просто так сказала, на самом деле она так не думает, ну, просто надо же с чего-то разговор начинать. Да и не слышит её никто!


- Так вот, папа Костика, Глеб Георгиевич, рассказывала Старушка, был белобрысым и веснушчатым недотёпой, который вечно куда-то спешил, везде опаздывал, всё забывал и терял, но был очень смешной и добрый…
- Хм, врёт, наверное… - призадумалась Ручка, - ну, конечно же, врёт!
 И тут она быстро восхитилась своей догадливостью и так же быстро оправдала себя за то, что не догадалась об этом  раньше,
- Это же она Костика описывает! Ну, точно, прямо вылитый Костик, а я ей верила, - с упрёком в адрес Cтарушки проговорила Ручка, поджав  губки и сузив  очень большие и красивые глаза. Вообще-то Ручка была ужасной болтушкой и тараторила, как заправская сорока. Но иногда она очень любила поманерничать, растягивая слова и произнося их нараспев.

- Так вот,  - воспоминания сегодня всё утро так и лезли в хорошенькую шляпку  Ручки, - мама Костика тогда приходила в гости к папе Костика  – Глебу Георгиевичу. Это его квартира, они всегда тут жили со своими родителями, дедушкой и бабушкой Костика. Они сейчас совсем старенькие и живут в загородном домике, поэтому в гости приезжают очень редко.
- Ну вот, как рассказывала эта врушка, - теперь, когда она так убедительно убедила сама себя, Ручка уже не сомневалась, что Старушка-говорушка всё придумала. И она, Ручка, говорила об этом смело и открыто. К тому же, все спали.
 - Они, мама и папа Костика, залезали к ней на подоконник, он был очень широкий и просторный, сама видела, если не бывал, конечно, завален разным хламом, там Глеб Георгиевич дышал на стекло и рисовал сердечки.

 Всё это время Ручка внимательно следила за Новенькой в зеркало, которое висело чуть сбоку и, хотя было изрядно заляпано, но всё-таки отражало.

-  Или ещё, - продолжала тараторить Ручка -  они закрывались ото всех портьерой, тоже сидя на подоконнике, и Глеб Георгиевич рассказывал своей Элладочке, он тогда так называл Эллу Константиновну.
- Хм - перебила сама себя Ручка, - он и сейчас её так называет – сама слышала. Ой, ну врушка – сил нет! Ведь вместе с ней слышали, а она навыдумывала с три короба!

 Но остановиться от пересказа старушкиных «врак» Ручка уже не могла – должна же она была рассказать в каких ужасных и невыносимых условиях ей приходилось жить, и в каких кругах вращаться!

 – Так вот, Глеб Георгиевич рассказывал там своей Элладочке удивительные истории из жизни какой-то другой Эллады – она снова остановилась и спросила сама себя, - разве мог он рассказывать своей Элладочке про другую? Да он её, как огня боится! Я же говорю – врушка!

- Ну, так вот, - Ручка совсем вошла во вкус, - ещё он ей там стихи читал, в чём-то клялся и они там даже… целовались! – Ручка смущенно захихикала и всплеснула ручками, но тут же спохватилась. – Врёт. Всё врёт. Как она вообще могла не то, что сказать! - подумать такое про Глеба Георгиевича и Эллу Константиновну. Гадость какая! – от негодования Ручка сделалась пунцово-зелёной.

– Ой, и врушка! Ну и врушка! – на все лады повторяла Шариковая Ручка, мысленно любуясь производимым эффектом. – А я ей почти что верила. Ну, не так чтобы. Ну, слушала. Она болтала, а мне-то что уши, что ли затыкать.
   
«А эта Новенькая так, ничего, - подумала Ручка, наблюдая как новенькие стёкла искрятся и переливаются на утреннем зимнем солнце, - только уж важничает больно много. Не успели поставить, а уж вон «пятёркой» смотрит!»
Но Ручка была благовоспитанной и поэтому, как только её шляпки чуть коснулся солнечный лучик, она приняла это за приветствие и очень вежливо сказала:
- С добрым утром! –

Так с ними каждое утро здоровалась Старушка-говорушка. И они все к этому привыкли. Ведь именно Старушка-говорушка всегда встречала рассвет, улыбалась первым солнечным лучам или здоровалась с тучами, если была дождливая погода; договаривалась с Морозом, какой рисунок он сегодня нарисует, она всегда выбирала самые красивые! А летом? Летом она ругалась с пылью, чтобы та не липла к ней на стёкла и не лезла в открытую форточку – ведь там ребёнок живёт!
Именно Старушка приветствовала отблеском своих стёкол свет фар самых ранних машин, понемногу пропуская шум их моторов в комнату, и самых первых прохожих на улице и только потом уже она поворачивалась к ним и говорила каждому что-то своё, но всегда очень доброе. И они – все обитатели Коськиной комнаты, тоже говорили эти слова и ей, и друг другу. И как-то сразу становилось веселее, теплее, что ли… хотя всё это глупости.

Но Новенькая не ответила. Ручка хотела оскорбиться, но тут Новенькая молча и приветливо улыбнулась, и пустила в комнату солнечные лучи так, что наша Ручка заиграла всем своим перламутром и позолоченной отделкой. Она, конечно, тут же решила, что Новенькая прониклась к ней сочувствием за её трудное положение и таким образом решила её, Ручку, утешить. Сердце нашей Ручки было покорено навсегда!
 Наивная благовоспитанная Ручка не могла знать, что Новенькая, была «звукоизоляционной», то есть попросту – глухой. Поэтому улыбалась она каким-то своим мыслям, а Солнце? Солнце светит всем!  Но Ручка этого не знала и поэтому решила, что всё это только для неё! А  что может быть глубже и сильнее ощущения собственной красоты?! Что может так, без остатка захватить, кроме чувства собственной неотразимости?! Разве что досада, что тебя в этот момент никто не видит! И Ручка в сердцах пнула  изящной ножкой Стержня:
- Вставай, соня. Хватит спать!
- Да я и не сплю давно, -  неожиданно насмешливо и совсем не спросонок сказал Стержень. Ручка внутренне поджалась: «Этот Стержень, вечно он» - быстро пронеслось у неё в голове. Ах, если бы она умела писать без него!...   Но Ручка  отмахнулась от назойливой мысли, и, как будто не заметила ничего.
- Ага! Ой, ха-ха-ха!.. – Ручка покатилась  было со смеху, - о, поглядите на него. А чем же ты занимался-то всё это время?
- Тебя слушал, - коротко бросил Стержень.
- Да ну… - и Ручка осеклась.
Он всё время ей выговаривал за болтовню, и поэтому она предпочитала общаться с другими, пока он спит.
– Подслушивать, между прочим… - неуверенно начала она.
- А ты бы верещала потише, трещотка- оборвал её Стержень..

Ручка хотела было обидеться на насмешливое обращение,  но промолчала. Стержень – он и есть Стержень, что с него взять! Но писать-то она без него не сможет!  Без него никуда. Он суть её. Без него она просто красивая, изящная пустышка. Если вынуть Стержень, то кому она нужна? Даже Костик возьмёт её в руки,  пощёлкает кнопкой, а нету Стержня – и всё, начнёт искать другую ручку…
Она так крепко задумалась об этом, что перестала следить за выражением своего хорошенького личика. И как этот глупый Стержень всегда ей настроение портит! И сказал всего-то пару слов, но таких обидных, что она тут же почувствовала себя некрасивой, нет, даже уродливой и к тому же глупой болтушкой, чуть ли не сплетницей. Ей тут же стало так одиноко. Очень-очень одиноко! Вот, теперь и Новенькая от неё отвернётся, ведь как неуважительно он к ней отнёсся! А за что, спрашивается? И Ручка засопела от  обиды. Ей тоже вдруг захотелось наговорить Стержню кучу гадостей! Но она сдержала себя. Ведь она была благоразумной, а он всё-таки – Стержень!

«А может мне расплакаться?» - подумала Ручка,
 «Да-да, точно – разревусь! – она захлопала в ладошки и мысленно похвалила себя: «Всё-таки я – умница! Ох, сейчас как разревусь, чтобы ему стыдно стало, чтобы больше никогда, никогда не смел так со мной! Тем более, он терпеть не может, когда я реву!»  — и только она вдохнула побольше воздуха, чтобы сразу погромче зареветь, как Стержень, даже не подозревая о готовящемся на него нападении, спросил:
— Балаболка, сегодня какой день недели?
- Пон-недельник. – ответила Ручка, едва сдерживая неслышные пока горькие  рыдания.
- А погода как? – продолжал интересоваться внешними обстоятельствами Стержень. Ручка мысленно вся вознегодовала: да что ты вечно как не вовремя! Я плакать сейчас буду, а тут ты со своими глупостями!

- Мороз и солнце, - медленно проговорила Ручка.
И тут её осенило. «Ах ты, Стержень, Стерженёчек! – догадалась она, - Ты-то ведь без меня тоже не можешь! Вот защёлкнута моя кнопочка, и всё. И сидишь ты в темноте, ничего не видишь, ничего не знаешь! Ты-то кому без меня нужен, а? – Ручка втихомолку злорадствовала. – Ну, кому нужен один Стержень? Что, Костик тебя в школу возьмёт? Писать тобой будет, что ли? Нет. Или, может быть,  - и тут её словно прорвало, она затрещала,  хоть и про себя, но без остановки – может быть, Глеб Георгиевич позарится на такую роскошь? Это он нас с тобой прошлый раз брал, когда ему нужно было подписать важные документы только из-за меня, чтобы перед начальством не опозориться. Не простой же ручкой ему было подписывать приказ о собственном повышении! Если бы ты знал, о, глупый и бездарный Стержень, сколько заявлений на имена, каких людей исписала Элла Константиновна, чтобы добиться этого повышения для Глеба Георгиевича! Ты-то что - сидишь там себе во тьме,  и ничего не знаешь. Что тебе скажут, то ты и пишешь. А Я! Я всё вижу, всё знаю! И всегда, всегда все говорят: О! Какая у Вас красивая ручка, Элла Константиновна. О! Глеб Георгиевич! Где это вы урвали такую красавицу! А всё потому что Я! Я  – Счастливая Шариковая Ручка!»

Несмотря на всю свою запальчивость, Ручка всё же остерегалась  говорить вслух, чтобы её вновь не засмеял Стержень, но мысленно!.. Мысленно она продолжала бросать ему в лицо всю правду, упрёк за упрёком, насмешку за насмешкой, и, наконец, так разошлась, что, не осознавая, что делает, она  уже кричала во всё горло, вслух, не слыша самоё себя:
- Ну, что съел, Стержень Чернилович! Центр Вселенский! Насмешник недремлющий! Тоже мне - Ось земная! Шпиль Адмиралтейский! Башня Останкинская! Да спица ты, зубочистка! – прокричала, почти задохнувшись, Ручка.  И замолчала. Вокруг было как-то подозрительно  тихо. «Нет, нет. – Она отмахнулась от дурных предчувствий. – Это всё ерунда. Это мне просто показалось, что я вслух…» Она оборвала чудовищную мысль, не додумав,  но на всякий случай, зажмурилась,  закрыв ладошками своё хорошенькое личико.

Если бы у Стержня были настоящие глаза, они сейчас сделались бы по- настоящему большими и круглыми. Он удивлённо слушал, пока она несла немыслимую ахинею про какие-то башни, спицы, зубочистки, потом несколько обескураженно чувствовал бултыхания и прыжки, пока Ручка делала невероятные выпады, забавно взбрыкивая одной ножкой, против невидимого врага, сжав при этом в крохотный кулачок свои крохотные пальчики и отчаянно тыча им в воздух. От усилий она задела кнопочкой о книгу и Стержень выбрался наружу. 
Она, конечно, всегда была немного «того», эмоциональная, но чтобы так!?  Стержень не на шутку встревожился, поэтому тихо,  мягко и очень  вкрадчиво напомнил ей:
- Эй! Слышь, ты – Ручка, а не боксёрская  перчатка. И даже не шпага. Ты чего разошлась-то с утра пораньше, да ещё ни с того, ни с сего?
- Как!?? – Это было уже слишком!  – Как  ни с того, ни с сего??... Да ты же сам довёл меня до такого состояния! Ты же всё утро житья мне не даёшь!  Да ты, злодей!.. ты же, ты же, – Ручка задыхалась от возмущения, -  ты же всю кровь мне выпил (или – что там у Ручек?). Ты же всю жизнь мне испортил! Ты же всю пластмассу мне проел!  Ты же.. всю позолоту сколупал!..

 И Ручка снова зашлась в крике.
Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но в этот момент в комнату вбежал Костик. На неубранной постели мирно дремал глянцевый компьютерный журнал, он всегда засыпал под утро. И в целом вёл обособленный образ жизни - замкнутый, с непонятными словами и картинками, он вообще не принимал участия в общественной жизни.  А вот остальные обитатели затрепетали. Собрать  портфель с вечера у Костика всегда не хватало времени. Поэтому каждое утро грозило катастрофой для жителей стола и книжных полок. Вбежав в комнату, Костик с разбегу запрыгнул на кровать и потянулся к верхней полке.
- Ааааа! - раздалось сразу на несколько голосов и оттуда с грохотом и кувырканьем посыпались книжки и тетрадки.
«О! Я самая несчастная Счастливая Ручка! – возопила Ручка, пытаясь увернуться от летящих предметов — Что за утро! Когда же это кончится!..»

«Ну, вылитый Глеб Георгиевич, - будто бы наяву услышала Ручка привычный голос Старушки-говорушки, - Костик-то наш, говорю, копия – отец. Э-хе-хе…»
По комнате пронёсся лёгкий шелест, будто дуновение ветерка из старых оконных рам, все обитатели Коськиной комнаты заволновались. Шариковая Ручка слегка вздрогнула и стала медленно оглядываться назад. Ей казалось, что она непременно увидит всё то же старенькое привычное окно, со стеклами, доверху разрисованными зимним узором, с живописными дугами сосулек всё время тающих с краю, который ближе к батарее и, то каплями, то ручейками, стекающими на пол, и даже с сугробиками на подоконнике, наметёнными сквозь щели в рамах, которые Коська с Глебом Георгиевичем каждый год замазывали и никак не могли замазать – зима всё равно пробиралась в Коськину комнату…

Но она увидела там Новое Окно, и ей отчего-то стало очень грустно. Нет, нет. Не из-за этого дурацкого происшествия со Стержнем. Да и Новенькая была ей по душе. Просто, она вдруг поняла, что никогда-никогда не увидит больше  Старушку-говорушку, как её ласково называли все обитатели Коськиной комнаты, и удивительных новогодних узоров на её стёклах. И что больше никогда-никогда не услышит её бесконечных рассказов обо всех них, о том, как Глебушка с Элладочкой были детьми, про то, что Костик… хлюп-хлюп… и что никто ей больше никогда не скажет: «С добрым утром, красавица!». Так, чтобы не всем общее, а ей, именно ей! Как говорила только Старушка-говорушка… хлюп-хлюп…
И Ручка всё-таки заплакала. Она была, хотя и немного взбалмошной,  но всё же очень отзывчивой и чуткой. И Стержень знал это. В глубине его чернильной души шевельнулось сочувствие к Ручке: «Это же она по Старушке так убивается. Да только сама не понимает этого, вот и кричит всё утро. Глупая, но добрая..»
А вслух тихонько сказал ей, вытирая её горькие слёзы:
- Мы Старушку вспоминать часто будем и истории её другим рассказывать. Только не как ты сегодня! – он погрозил ей пальцем.
- А сейчас прекращай реветь – в школу пора собираться! Кто же теперь за Костиком следить-то будет, если не мы?    «Он ведь у нас такой рассеянный, ну, вылитый Глеб Георгиевич в детстве, э-хе-хе» – сказал он это так похоже на Старушку-говорушку, что Ручка рассмеялась, с благодарностью посмотрела на своего Стержня: «Не такой уж он и зануда, к тому же, ну, куда я без него!», потом повернулась ко всем обитателям комнаты и чинно сказала:
- С добрым утром!
Стержень усмехнулся, чуть-чуть прищурив один глаз, и подумал: «Ну, ничего, повзрослеет!..»
 
А Ручка уже понеслась командовать тетрадками и учебниками.  Ведь они без неё, ну ничего не могут! Они же все бестолковые, всё перепутают, кому не надо непременно в портфель полезут, а те, которые нужны спокойно будут спать на столе. Уж кто-кто, а она, Ручка, это точно знает. Ну, ничего без неё не могут, а всё потому, что она не просто там какая-нибудь, а Счастливая Шариковая Ручка!