Василий Коробков. Гости. Поэма

                Анатолию Чеснокову

Шагаю с другом по дороге.
Грустит осенняя пора.
В душе печалится тревога –
зима у сельского двора.
Поля, пропахшие бензином,
и лес Теньковский без грибов.
В селе в калошах из резины
нас встретит бабка без зубов.
Мой друг – взволнованный немного,
в его глазах я вижу грусть.
Он эту сельскую дорогу,
как видно, знает наизусть.
Он здесь родился, в этих далях
мечтал мальчишка о медалях.

                2

Мой друг, непризнанный поэт,
суровой жизни неудачник,
пятнадцать самых лучших лет
носил за пазухой задачник.
А счастье бродит за углом
и не даётся ему в руки.
Пропив учительский диплом,
познал дружок большие муки.
Он песни пел, как соловей,
он много выпил мутной браги,
и в сельской местности своей
ему знакомы все овраги.
Он двадцать лет бродил по свету.
А счастья не было и нету.

                3

Мой друг - мужик уже матёрый,
и тёртый, видимо, калачик.
Сгорела юность метеором,
и он давно уже не мальчик.
И он на родине своей
здесь не был много-много вёсен,
он не поёт, как соловей, -
в душе его настала осень.
В руке несёт он альманах,
лицо горит загаром лета.
Виски и кудри в сединах,
а в альманахе три куплета.
Двенадцать строчек золотых
за двадцать лет, почти пустых.

                4

Он говорит мне:
- Друг Василий!
Прошедшей жизни не жалей.
Где черти только ни носили,
а дом в деревне всех милей.
Сегодня мать свою увижу,
стишата ей преподнесу.
А я когда-то здесь на лыжах
хитрил хитрющуя лису…
Идём, а в небе плачут утки,
и лес берёзовый молчит.
Не видя за спиной попутки,
мой друг на жизнь свою ворчит.
И десять вёрст пешком шагая,
идём-бредём мы, жизнь ругая.

                5 

И вот мы видим деревушку.
В закате солнечных лучей
стоят угрюмые избушки,
а возле них бежит ручей.
- Ну, вот она, моя Теньковка,
разграбленная городами!
Идти по улице неловко,
идём-ка, милый друг, задами!..
Идём задами, друг за другом,
к ботинкам липнет чернозём.
Из города в деревню друга
гостинец даже не везём.
Мне стыдно, на душе тревога.
Мой друг вздыхает у порога.

                6

Открыл калитку друг печальный,
вошёл во двор, я вслед за ним.
И вид двора первоначальный
и мне здесь кажется родным.
Я родом также из деревни.
В душе моей не позабыт
ни этот вид избушки древней,
ни этот жалкий сельский быт.
Во глубине двора, в сарае,
мы видим бабушку. Она,
навоз лопатой ковыряя,
колхозных дум была полна.
Мой друг сказал ей:
- Здравствуй, Мама! –
И вынул руки из карманов.

                7

Старушка глянула устало
в сарае, крытом старой толью,
и тихо-тихо прошептала:
- Сынок приехал, Анатолий! –
Лопату бросила и к сыну
качнулась пламенем свечи.
Запахло свежею осиной
и сладким дымом из печи.
Засуетилась мать седая
и, приглашая в тёплый дом,
едва от счастья не рыдая,
с волненьем справилась с трудом.
И, открывая дверь в избушку,
нас приглашает в дом старушка.

                8

Заходим, дверь закрыли туго.
На кухне столик у окна,
а за окном деревня друга,
как на ладошечке, видна.
Большая печка, три окошка,
ковёр неброский на стене,
комод, а на комоде кошка
мурлычет что-то в полусне.
- Отец, встречай! –
Отец, встречая,
крестьянским тенором гудит
и, головой седой качая,
на сына блудного глядит.
И он, глазам своим не веря,
застыл, как мумия, у двери.

                9

Мой друг, непризнанный поэт,
мечтая стать большим поэтом,
ушёл из дома в двадцать лет,
грустя о нём зимой и летом.
Скитался друг по всей стране,
искал любовь в подлунном мире,
грустил о сельской стороне
за пьяным столиком в трактире.
А годы мчались чередой.
Сгорела молодость-ракета.
Он в сорок лет уже седой,
и, не желая быть аскетом,
он пропивал в чужом краю
и жизнь, и молодость свою.

                10

У нас в России много дури,
но есть законы о труде.
Один играет на бандуре,
другой играет на дуде.
Один ворочает лопатой,
другой глядит-руководит.
И не случайно в день зарплаты
Россия-матушка гудит.
Стакан обыкновенной водки
всегда найдётся под рукой.
Закуска: хлеб и хвост селёдки,
и льётся песня над рекой:
«Шумел камыш, деревья гнулись…»
                ------------------
Уехали и не вернулись. 


Василий КОРОБКОВ.
Из книги «Краюха чёрного хлеба»,
Ульяновск,
«Симбирская книга»,
1997 г.