Зеркало

Сон, привидевшийся мне в ту ночь, был омерзителен. Я бежал по людному переулку, а за мной, тряся брылами, гнался толстый представительный мужчина в огненном исподнем. Его парик сполз набок, и весь он был потно-обтекаемый, тяжелый и неумолимый. Специально ради того, чтобы поглядеть на эти безумные скачки, время остановилось, и солнце было в зените, тени исчезли, как им и положено, в полдень. Мы врезались в зазевавшихся прохожих, и я чувствовал их запахи, мягкость и упругость их плоти, их души за капустными листьями одежды. О, это крайне погано - чувствовать душу человека, дай бог мне никогда не столкнуться с этим в реальности. Это все равно, как если бы видеть каждый раз, что за ублюдок вырастет из того или иного милого малыша. Видение души лишает иллюзий, а мы с вами на девяносто процентов состоим из воды и лжи. Так что обезложивание грозит смертью. Да вы и сами знаете, чем заканчивали правдолюбцы.
Ноги путались в грудах разномастного мусора - от костей и зеленеющего плесенью хлеба до газет и пахнущих все теми же людьми тряпок - бесплотные призраки из жизнедеятельности тут и там поднимались из помоев и буровили меня пустыми глазами своих прежних хозяев. Они старались сбить меня с толку, перегородить дорогу и их симпатии (впрочем, если у отбросов есть симпатии) явно были на стороне моего боровообразного преследователя. Сперва я пытался обходить их, огибать, но потом понял, что теряю слишком много метров, что полуголый господин уже близко, и я пробежал сквозь хламный и хладный призрак женщины лет сорока пяти. Каким кипятком эмоций, придуманных самой себе правил и никому не нужных умений меня обдало! Это было похоже на концентрированный сок, который невозможно пить не разбавляя - концентрированный сок женщины. Я дернулся, выбежал из ее образа и остановился, судорожно пытаясь вдохнуть из мира самого себя. Увы, безрезультатно. Меня уже поймал белопариковый джентльмен и сейчас вколачивал в мою голову кодекс мира сна томиком чего-то священного: то ли местной конституции, то ли библии.
Значит, теперь я состоял из одного лишь тела. Осознание этого нисколько не удивило меня, к тому времени я был уже пресыщен и борьбой за свою бессмертную душу, и убогими декорациями своей ночной грезы. Я сел на мощеную серыми булыжниками мостовую, прислонился спиной к белённой стене маленькой харчевни и принялся выковыривать из зазоров между камнями какую-то крохотную чепуху. Потом смотрел на свой руки, пока не проснулся.
Постель была горячей, покрывало скомканным. Я провел рукой по подушке - мокрая. Я не сентиментален, это не слезы - пот и слюни, думается. Сквозь неплотно задернутые шторы пробивался казенный свет фонаря. Часы утопал во мраке всеобщего сновидения, и разобрать время было невозможно. Я сел на колени, сбросив с себя одеяло. За тонкой стеной, в соседней квартире, кто-то проделал то же самое. Так же скрипнули пружины, скрипнули деревянные ножки старой кровати. Зашуршав, сползло одеяло в синтетическом пододеяльнике с чьей-то голой покатой спины. Странная конструкция дома - отдушина между двумя квартирами. И снова - такая тишина, какая бывает лишь в спальном районе небольшого городка, забытом дьяволом, между двумя и четырьмя часами ночи. Я пожал плечами. Скрип кровати - его и моей. Слушаю. Переворачиваю подушку, чтобы не лежать на мокром - мягкий и тяжелый шлепок семидесяти на семьдесят сантиметров пуха. Звук отскакивает от теннисной ракетки и летит обратно в меня. Аут. Я ложусь и накрываюсь одеялом, то же проделывает и он - я не четко слышу это, но явственно чувствую. Ночная сонная тишина, отвечая всем законам физики, является тем слоем вазелина между телом и головкой аппарата, что не дает воздуху скрадывать ультразвук. Только в этот раз роль УЗ выполняли шорохи - с моей и его стороны.
Когда я перекатываюсь с левой стороны на правую кровать трижды скрипит. Тоненько и коротко, перетекая из скрипа в скрип, как дважды проскрипела сейчас. Два тела, разделенные стеной, переместились в пространстве относительно точки отсчета. Я рывком сажусь, свешивая с кровати моментально покрывшиеся гусиной кожей ноги - из щелей дует холодом, крещенские морозы. Шумно нашариваю тапочки - без задника и с острыми носками, точь в точь как у соседа. Разделенные на две разные жизни, мы идем по тракту-коридору на кухню, не зажигая света берем за чуть оплавившуюся (о книги! вред и жизнь моя!) ручку чайник, наливаем чуть теплую с последнего вечернего чая воду и, грея пуки о стакан пьем, пытаясь придти в себя. Итак, он знает о каждом моем шаге (тащим табуретку, как мертвого, волоком, и одна из ее ножек цепляется о стол). Сидя мне не размышляется так же, как и лежа. Я не прав, у меня слуховые галлюцинации обширного диапазона. Нога на ногу, тапочек шлепается на линолеум. Довольно блестят восковые листья какого-то дивного фикуса, ловя на себя уличный свет; зло пожаловать, мы неожиданно начали погружение в шизофрению, забыв заправить акваланг. Интересно, когда к дергающемуся в конвульсиях в толще воды дайверу подплывет акула. Нет-нет, я это так спросил.
Я встаю, и мы синхронно поправляем пижамные штаны, задорно в рое звездном хлопает по животу резинка. Что, будем действовать СООБЩА? Я улыбаюсь, и мы бодро идем в большую комнату. Забавное, кстати, замечание. То, что мы всегда называли "большая комната" не зависимо от размера, имея ввиду исключительно назначение, теперь зовется "гостиная". Или так было всегда, а мы заблудились в семейные терминах да так и живем. Я достаю из книжного шкафа нечто первопопавшееся, и мы с alter ego раскрываем книгу где-то на двух третьих и вдыхаем запах книжной пыли. Потом ставим книгу на полку, и я тщетно пытаюсь уловить разницу звука - одинаково трутся друг о друга обложки плотно стоящих книг, сжимаются расправившие было легкие тома, чтобы забавы ради взятая мной книга вернулась в свою келью. Следующие полчаса моей жизни ушли на то, чтобы превратиться в надежду, то есть в ничто - я весь стал одним Огромным Ухом, роняя на пол книги, бросая ножи в доски пола, разрывая газетные вырезки и разбивая сувениры, эту череду милой дымчатой бессмыслицы, пропажу которой всегда трудно обнаружить, но не купить которую нельзя. Звуки были идентичны. Он тяжело дышал, уничтожая довольно толстый плед - думаю, на его руках напряглись жилы, как и у меня, покраснело лицо. Наконец я обессилел и сел на пол, подтянув к подбородку колени. Пищал брошенный нами по углам йо-йо, и стереоэффект был полным. У меня больше не осталось мыслей, да их и с самого начала не было. Пять тысяч - ноль в его пользу.
Часы - удивительны. А удивительны они тем что не слышишь их, пока на чем-то сконцентрирован. Но сейчас ход часов заполнил собой всю мою квартиру, просверлил мне мозги через ухо, сделав из них своеобразное жидкое конфетти, и собирался дойти до сердца. Ага, мистер Х, мне кое-что пришло в голову. Встряска пошла на пользу. Не сомневаюсь, что и вы додумались до самого простого решения. Письменный стол был весь расчерчен квадратами света - я не закрываю шторами кабинетного окна. За стеклом льда был мир, больной, чахлый и смешной до нервных тиков. По крайней мере, мне он нравился. Он точно напоминал меня - даже юмор схожий, даже чахлость. Парк - мне многие завидовали, приятно видеть деревья, они все время изменяются. Люди любят стабильные, не меняющие мир изменения и измены - для полноты иллюзии существования, так сказать. Хех. Ручка умудрилась потечь в самый неподходящий момент, чернила в колеблющемся недосвете выглядели кровью, а я не хотел таких ассоциаций. Да и черт с ними.
Напоследок крепко наподдав табурету и повис сантиметрах в пятидесяти от пола. Дважды скрипнул крюк люстры. Проваливаясь в хрипящее, жаркое, кровью налитое, отчаянно желавшее жить небытие я с удовлетворением слышал за стеной предсмертные хрипы соседа.
***
- Что значит "зеркало звука"?
- Ну, понимаете, гражданин следователь...
- Нет, не понимаю.
- Я и хочу рассказать.
- А вам больше и делать-то нечего.
- Да знаю я! - досадливо кряхтит, - Я изобретатель.
- Хреновый вы изобретатель, товарищ Кашин.
- Ну, я изобрел "зеркало звука". Вы знаете, что такое зеркало?
- В общих чертах, - иронично.
- А этот аппарат отражает любой звук. Как зеркало. Я его днем испытывал, а на ночь забыл выключить. А что случилось-то, вы мне скажите наконец?
- Вы знали своего соседа?
- Видел дважды, что ли.
- Ну так он умер.
- А я тут при чем?
- Он повесился из-за вашего "изобретения". Это хренотень всю ночь повторяла все производимые им звуки.
- Да он просто псих!
- Не без того, он всю мебель погадил - звуки сличал.
- Товарищ следователь, а что мне теперь будет? - жалобно, как котенок, ныл изобретатель Кашин.