Последняя Редька

( по мотивам рассказов моей бабушки Елены Ивановны)

Где-то идёт война, а пацаны посредине улицы играют в зоску. Потянуло испорченным воздухом.
- Ребя, кто редьку жрал?
Все дружно стали отпираться, а Митька Лямкин для пущей убедительности добавил: « А мы вообще ещё вчера последнюю редьку съели». Воздух вскоре очистился, а кличка к Митьке так и прилипла – Последняя Редька да Последняя Редька.
Кончилась война, Митька стал парнем и пошёл по плохой дорожке – дружки-жиганы, пьянка да разбой. Но сколько веревочка не вейся, а конец будет. Убили они человека, и посадили Митьку аж на двадцать пять лет.
Митькина мать, бабка Лямчиха, сидя на завалинке, чуть не каждый день певала старухам одно и то же:
-Вдругорядь гусь во сне привиделся, будто летит от лога, видать, нашего арестанта скоро выпустят.
Но арестант не возвращался, лишь иногда приходили от него короткие весточки из Магаданской области, Сусуманского района.
Тянулись годы. Лямчиха померла, а осиротевшая избушка растворила печальную скрипучую дверь и приютила Таську, посудницу из столовой. Тут через год случилась амнистия, и вернулся Последняя Редька под родную крышу. Вернулся старик-стариком, весь выпукло-вогнутый: спина и скулы выпуклые, а грудь и щеки  вогнутые.
Таська встретила его тепло. На встретины собрались соседи:
- С возвращением, Дмитрий Василич! Как там на Магадане, поди, и медведей белых видывал?
Отгуляли. Затосковал Митька. Выйдет к ограде, навалится грудью, глаза в землю уставит и курит. Таська принесет вечером винца – напьется, проспится и опять к ограде.
В одно воскресенье собрала Таська еду и выпивку, повела Последнюю Редьку на пруд разгуляться. Выпил Митька и пошёл купаться, нырнул и не вынырнул – утонул. Так и не стало Последней Редьки, будто и вовсе не было.