Эфемерный мужчина

   

Я лежу на футоне. Настырно  и нудно ковыряю  пальцем бумагу на раздвижных окнах.   Сквозь    это рваное отверстие светят фонари на проспекте  Сёва-дори.

Император укладывается спать в одиночестве в  императорском дворце, что в пятнадцати минутах езды на велосипеде от моего дома.

Императрица недовольна, но чувства свои скрывает.
Она пожелала потомку богини солнца Аматэрасу  спокойной ночи,  поклонилась в пояс, выпрямилась, вздёрнула подбородок, повернулась и засеменила  в свою спальню, шурша белыми шёлковыми таби по чёрному полу императорской опочивальни.

Император раскрыл французскую книгу и погрузился в чтение. «Gobineau», «высокие белокурые долихоцефалы», «длинноголовые», «брахицефалы», «короткоголовые», «краниальный индекс»…

По  сырому асфальту проносятся  автомобили.
Вижу, как через дорогу перебежала женщина с банными принадлежностями в халате, голова повязана полотенцем.

Я знаю, что сейчас вздрогнет телефон, и заботливый женский голос  как всегда спросит:

«Ты не спишь?»

Я как всегда отвечу:

«Нет ещё. Вы хотели что-то спросить?».

Она:

«Нет, просто хотела пожелать спокойной ночи, но вот подумала…»

Что она могла подумать перед сном?
Я хочу опередить её мысль и торопливо говорю насмешливо:

«Вы, наверное, хотели спросить: «Не мешает ли мне спать шум проезжающих машин?»

«Я об этом подумала только. Какой ты забавный! И вправду,  у меня  не шумно, если ты придёшь ко мне, то мог бы выспаться хотя бы на выходные… У меня есть холодное пиво… Ах, ты спутал меня. Я хотела спросить другое… Ну вот, уже забыла… Старая стала… Мне грустно… Я совсем не слышу добрых слов от тебя…Тебе как будто жалко сказать что-то доброе…»

«Ну, как же! Я ведь каждый вечер желаю вам доброй ночи».

«Я просто хотела услышать  твой голос. Когда ты говорил по-русски с той женщиной по телефону, у тебя был такой голос, которым ты никогда не говорил со мной…»

«Хотите, чтобы я снова ей позвонил?»

«Если ты позвонишь ей, я этого не выдержу».

«А давайте я буду вам звонить и говорить по-русски?»

«Ты будешь говорить так же как с ней?»

«Ну да!»

«Как бы мне хотелось…»

«Тогда кладите трубку, я перезвоню…»

В телефонной трубке загудело.  Я лежал и думал, ковырял сёдзи.   Отверстие становилось больше.  Прошло уже несколько минут.  Мысли были не о том, что сказать моей благодетельнице, спасительнице, покровительнице, волшебнице, тоскующей печальной деве у моста Удзи,  чёрт-те знает что!

Сам бы хотел понять о чём я думал… В моей голове звучала музыка.
Вы хотите послушать? Это бой барабанов. Моя грудь выступала в качестве инструмента. Как перед выходом на арену. Я должен победить  демонов моей госпожи  своим словом.  Сказать ей, что у неё «очень большой живот». Хуже всего со словами. Их никогда нет в нужный момент. Они, умные, появляются уже после того, как все сказано, но ничего не вернуть.

Императору не спалось. В его голове возникла танка, он встал, вынул из ящичка изящную японскую бумагу, сделанную ручным способом в северной провинции, инкрустированную травинками и цветами фиалок. Его величество написали стихотворение. Император вложил в конверт и отправил пневманической почтой в соседнюю спальню императрицы.

…Я придумал!
Был одиннадцатый час вечера.
Я набрал номер телефона моей госпожи.

«Моси-моси».

У меня в руках была книга Сэй-сёнагон «Записки у изголовья».
Это был красный том  из шестидесятитомного собрания  «Японская классическая литература»  с золотыми иероглифами на широком корешке…
Я открыл девятую главу и, подглядывая в текст,  стал  пересказывать русскими словами.
На досуге я сличал этот отрывок, выписывая старые грамматические формы, чтобы потом уточнить их значение у своего университетского преподавателя.
Это была история о горестной судьбе одной придворной собаки по имени Окинамаро.
«Пес вздохнул по-человечьи…»

В опочивальню императора пробралась кошка, титулованная госпожой Mёбу, любимица императрицы.
Она улеглась на худую грудь императора, выпустила коготки, заурчала,  и стала мять коготками его соски.
Императору почудилось, что кошка что-то прошептала голосом самой императрицы.
Она как  будто просила  прощения.

Детей у них не было, а стало быть, и наследников, и она, видимо,  чувствовала себя виноватой перед императором и японским народом, и правительством, и премьер-министром, и перед священной историей, и перед богиней Аматэрасу.

На том конце провода слышались  ахи, вздохи, причитания, всхлипы.
Читая уже по-японски, я тоже стал плакать, молча.    Жалко было этого полуживого пса Окинамаро.

«О чем ты мне рассказывал?» - спросила госпожа.

«Я рассказывал о своей жизни».

«Так подробно!»

«Да!»

«Никогда ещё я не был так искренен, как с вами!

«Ты выдал мне свои тайны?»

«Это произошло невольно, я освободил свою душу от печального гнёта».

«Как жаль, что я ничего не поняла! А потом, это ведь было что-то неприличное, да?»

«Я  был с вами откровенен как перед Богом. Он услышал…»

«Однако  тебя слышал русский Бог, а не японский! Он же не понимает по-русски».

«Они как-нибудь договорятся между собой на своём божественном языке».

«Ты знаешь, я всё-всё, до последнего слова,  записала на автоответчик. Твой разговор с Богом. Я буду его слушать всякий раз, когда… »

«Когда что?»

«Когда тебя не будет, ты ведь должен скоро покинуть меня. Я буду тосковать без тебя, вот и буду слушать твой голос, записанный на плёнку».

«А мои разговоры с той русской женщиной вы тоже записали?»

«Да, это случилось нечаянно. Я подняла трубку, когда ты разговаривал, и я не стала прерывать вас, и случайно нажала на «запись». Другой раз, когда прослушивала автоответчик, то услышала ваш разговор. Я не стала стирать. Меня это так  умиляет. Мне кажется,  ты её любишь. Мне стало так одиноко. Я хотела бы оказаться на её месте. В той далёкой и холодной России, быть той женщиной, которой говорят все эти слова… »

Кошка по имени Мёбу спрыгнула с груди императора и пошла из опочивальни. Император тоже поднялся и пошёл следом за ней.   Кошка привела его в  апартаменты императрицы.  Она лежала за прозрачным пологом, ниспадавшим  туманной дымкой  над постелью.

«Вы позволите, императрица, возлечь с вами? Мне стало одиноко без вас. Простите меня, это, наверное, по моей вине вы страдаете. Мне хочется осчастливить мой народ наследником. Ведь это наш долг!»

«Когда вы идёте исполнять свой долг, я не могу осмелиться воспротивиться вашей просьбе. Я покорно стерплю все ваши потуги, и буду молиться все время, пока  вы будете совершать своё императорское назначение. Как мне лучше расположиться?
«Знаете, чтобы божественное семя не пролилось,  удобно ли будет вашему величеству опереться на  конечности…»