Вертоград

Спускаюсь вниз и выхожу на маленький рукотворный мостик через ручей. Влажные еще с утра кисточки мха быстро подсыхают, и в них зажигаются белые, зеленые, бордовые огоньки. Я ласкаю их рукой. Ива сыплет золотую пыльцу в воду. Режуще, нахально, весело, штопором выкручиваются  листвяные лампочки из патронов почек. Вспарывают просвечивающей зеленью сумерки лесного ручья. Поднимают, несут зеленое к небесам. Булавки, иголки мальков тычутся в коллоидную взвесь ила. В том месте впыхивает светлое, и тонюсенькие струйки несет прохладным, быстрым. В солнечных оконцах ручья попыхивают звонким, блестящим, янтарным песок и камушки. Меня не видно. Не видно моей деревни. О человеке, о жилье напоминает ведущая меня тропинка да песня Марка Бернеса, плывущая над вертоградом.
Хорошо, что ничего и никого не видно. Кажется, грустный голос Бернеса всеобъемлющ им напитано все видимое мной и затаившееся в густейшем расцветающем ивняке, в донности этой, в сырости, в горящих лучинах света, расщепленных в кустах. Печаль песни словно не от людей, а от чего-то большого и необъяснимого. Каждая пора весеннего ветрограда пронизана ей, шепчет её, выталкивает ее. И я вижу ИХ, незримых, в голубых колодцах над собой.
Я выхожу из ивняка, поднимаюсь на угор. Сверкающие дали Вычегды. И вдруг мучительно, знобяще, как когда-то давным-давно свою смертность, ощущаю ВЕЛИКОЕ ОДИНОЧЕСТВО человека в великом вертограде мира.