Зеленый остров

Берешь в душевной неразберихе собственной толстенный том поэта. Всякое чувство, всякое подобие даже мысли отталкивается непонятным внешним сопротивлением. Не читай! Не думай! А ты берешь этот том раз за разом. Читаешь чужие, не понятные слова. Листаешь вхолостую мертвящие страницы. Оторвешься – плачешь над музыкой Таривердиева, простодушными и вечными сценами фильма «Любовь и голуби»… Снова залезаешь с непослушным томиком в кровать – безбрежная загадка безмерного серого океана, без единого зеленого островка! Зато любой собачий всхлип за окном отвлечет. Подушка манит бездумно побаловать покоем голову. О кофе вспомнишь как о спасении от желе, аморфности, навалившемся бессердечии. Сашку вспомнишь с его «заботами» и беготней о ЖКХ – вечно русским, надмирным, все пожирающим монстром (и в таком бестолковом тонуть, думаешь; а завидуешь его неуемности, страсти «по пустякам»).
И каким семенами засеять эту поэтическую толщу, чтобы и для тебя что-то выросло, прорезалось?!
И вдруг – как в «Солярисе» Тарковского – по-лермонтовски зацветет зеленый остров на влажной поверхности океана. В серейшем обезличье зазвучит первая строка, первая строфа:
…И все-таки ангелы в небе летают
В холодную полночь, в полуденный зной.
И даже когда алкаши выпивают,
Темны и печальны они за спиной.
А за ними выстроится печальная и вечная история «дяди Сережи», которого, подкошенного питием, «ангел в печали беззвучно целует кровавые розы на мертвых губах». Так проступают твои уже родимые пятна в не чужой уже книге. Страницы маслятся, отмечая любимые стихи. Они легко потом сами открываются, «бесстыдно» предлагают себя вновь и вновь. И тебе приходится отвоевывать новые суши:
Хочется думать и плакать.
Что же случилось со мной?
Плачут котенок, собака.
Плачет петух вырезной.

Плачут оконные стекла.
Плачет безлиственный лес.
Плачет, как Дарья по Проклу,
Дымная прорубь небес.
… Читаю Логинова. Прорубаю «проруби» в его «Избранном».