Еще можно

   Мы покидали детский дом в ночь.
Еще мотались по Слепцовску и Карабулаку в поисках семьи Идиговых.
Вы их знаете по главе семейства Лечи,
который помогал нам в освобождении заложников.
Он тогда жил в чужом доме, но делал все,
чтобы мы ощущали себя в безопасности.
Лечи рисковал всякий раз, когда принимал нас.
       ...Почему-то сейчас мне вспомнилось,
как Лечи спас нас с Измайловым. Мы привезли гуманитарный груз.
Чеченская сторона решила выяснить законность нашей акции.
Представитель правительства связался с Шамилем Басаевым,
 и тот распорядился арестовать нас.
Вот тогда Лечи остался один на один с заместителем Басаева.
Когда разговор закончился, мы не узнали Лечи:
взъерошенный, доведенный до белого каления, лицо в красных пятнах.
А там, внизу, у дома Красного Креста, ждали нас наши чеченские друзья.
И среди них — шофер Руслан.
       — Вас бы не взяли. Некому было бы взять, — только и сказал Руслан.
       В руках он сжимал гранату.
      
       Мы нашли Идиговых на следующее утро.
В двух комнатушках располагались не то тридцать, не то двадцать человек...
На рваном тюфяке лежала, укрывшись с головой, мать Лечи.
Я дважды гостила в ее доме в Орехове.
Сейчас она ничего не знает ни о муже, ни о сыновьях.
Хава, жена Лечи, — моя ближайшая подруга.
Она плачет и плачет не переставая.
Тихо спрашиваю о ее давнем опасном недуге. Хава слабо машет рукой.
 Не до болезней!
 Иногда мне кажется, что она плачет еще и от радости,
что мы с Измайловым ее нашли.
Постоянно улыбается младшая дочь Лечи Риточка.
 Она улыбается еще с той, первой чеченской, войны.
 Получила сильную психическую травму.
 Старшая дочь Роза качает сынишку. Сама на сносях. Где будет рожать?..
  И все то время, что мы были в доме
 в одной, неизменно одной позе стоял пятнадцатилетний сын Лечи Арсен.
Надежда и гордость семьи.
 Он ничего не знает о судьбе своего отца,
которого всегда видел сильным и мужественным.
Отец Лечи успел отстроить в Орехове дом на месте разрушенного.
Бабушка с внуками бежали из этого дома.
       Арсен смотрит, как плачет мать,
как охает бабушка, как зябко путаются в лохмотьях сестры.
И вдруг мне сделалось страшно от одной мысли:
как может сложиться судьба Арсена?
Если бы я была Ельциным или Путиным,
я собрала бы всех чеченских подростков
и за несколько лет дала бы им хорошее образование.
 Опыт долгих блужданий по тропам войны,
 встречи с обездоленными детьми убедили меня,
что хороший учитель и книга могут оказаться спасительными.
Видела это и в Шуше, и в Абхазии...
Впрочем, о чем это я размечталась...
Во что выльется суровое молчание Арсена, как сотен других мальчиков,
видящих, как растаптывается достоинство их родителей и сестер?
       Не возьмется ли наша газета спасти хотя бы Арсена, сына нашего с вами друга Лечи?
      
       ...Я пишу об Арсене и вспоминаю раннее-прераннее утро в Шатили.
Грузинские пограничники разрешили мне бродить за заставой.
Как правило, беженцы появлялись из-за гор с первыми лучами солнца.
 В полукилометре от заставы они располагались шатром.
Спешно перекусывали, поправляли свой жалкий скарб,
меняли пеленки младенцам, растирали сбитые ноги.
Наши войска начали бомбить дорогу, ведущую на Шатили, именно тогда,
когда пошли беженцы. Уничтожены три переправы через Аргун.
       Так вот: отчаянно плакал годовалый ребенок.
 Мать со сбитыми ногами утешала свое дитя,
но интонация была угрожающей.
Я спросила женщину, о чем она так грозно причитает.
Она смерила меня взглядом с головы до ног,
а потом стала как-то странно стихать.
И уже совершенно спокойно, отчетливо произнесла:
«Как только сын начнет понимать, я расскажу ему все.
Он не даст спокойно жить России».

       Надо сидеть с ними на одной земле,
надо чувствовать эти горы, немые свидетели нечеловеческих страданий,
чтобы ощутить сказанное матерью как программу жизни сына .
Чтобы понять — другого выбора нет.
И еще: войне с Чечней не будет конца.
Но Арсена еще можно спасти.

20 января 2000г. "Новая газета".