Сталин Грозный Сталин

Неужели  правда, что Серижа Умарова,
жена директора самашкинской школы, умерла?
 Умерла при первых ракетно-бомбовых ударах.
Старшие дочери Серижи — учительницы русского языка и литературы.
Такой русской речи, какой владеют девочки Серижи, я уже больше никогда не услышу.
 Еще тогда, в 1995 году, Луиза, дочь Серижи, сказала о войне:
«Запомните, Эльвира, это не война.
Это криминальные игры с плохими последствиями как для чеченского,
так и для русского народа...
Если это операция по вытеснению боевиков,
то почему свадьба боевика охраняется федералами? Вы не знаете?»
 Я не знала. Но отсюда, от дома Серижи,
начнется мое мучительное постижение странной войны,
смысл которой мне и по сей день не ясен.
Умаровы пережили три штурма, потерю родных и близких,
но каждый раз, когда я приезжала, они давали мне кров,
и лучший кусок на столе принадлежал мне, русской гостье.
  — Ты помнила о нас все это время? — каждый раз спрашивали сестры.
  Я помню о них и сейчас.
   А потом мы выходили на трассу Ростов — Баку.
Серижа строго выбирала из потока машин ту,
на которой я могла в безопасности доехать до своего любимого Ачхой-Мартана.
Когда она договаривалась с водителем,
я видела, как менялось ее лицо.
Серижа несла за меня ответственность.
«Я тебе принесу удачу, и ты приедешь еще раз».
 Какую удачу принесла я тебе, Серижа?
 Какова мера моей личной ответственности за все, что с тобой произошло?
      
       Если погибла Серижа,
если в страхе Асламбек Домбаев,
если безутешно плачет Хава
и застыл в молчании Арсен — так случилась гуманитарная катастрофа или нет?
      
 ...Хорошо помню, как проезжал через КПП Кошман.
И где они берут таких замшелых для Чечни?
Было это 11 ноября. Нас, то бишь народ, всех сметали, как мусор, с дороги.
Косяком шли бэтээры, прокладывая путь чиновнику в его служебную обитель.
Старух, беженцев с детьми сгоняли к обочине, как скот.
Все мы искажали батальный пейзаж.
Было как-то муторно на душе,
потому что ты чувствовал себя участником какого-то жуткого спектакля,
который нет сил прервать.
И выйти из него невозможно.
      
Есть еще одна мысль, которая не дает мне покоя.
Об этом страшно писать даже в личном письме. Но я напишу.
 ...В октябре 1996 года я бродила по Грозному в поисках телефона.
Центральный телеграф лежал в руинах.
Я опоздала на автобус в Ачхой-Мартан и начала метаться в поисках ночлега.
 На месте разрушенного многоэтажного дома зияла воронка.
 А на одной покореженной панели я увидела бумажку.
Каллиграфически ясным почерком было начертано:
«Международные и междугородные телефоны:
 Москва, Вашингтон, Ростов, Баку, Стамбул, Тель-Авив!»
 Я стала перешагивать через груды камней и обнаружила комнату.
Ну все в точности как в зоне в «Сталкере».
Да, да, это была комната посреди развалин.
Четверо молодых чеченцев обедали. Пригласили к трапезе...
 Действительно, можно позвонить в любую точку земного шара.
На мой вопрос о жилье откликнулся старший в этой группе.
 Ему принадлежала честь предложить мне кров, так я поняла...
 Разрази меня гром, если я заблуждаюсь:
ни мои проводники, ни те четверо, что предложили мне в Нью-Йорк позвонить бесплатно,
ни многие из тех, с кем я тихо беседовала потом,
не казались мне врагами.
       С террористами надо бороться. Это бесспорно.
 Но когда я слышу, как сужается кольцо вокруг Грозного,
я со страхом и болью думаю про тех,
кого мы не сумели отделить от бандитов
 и ровным счетом ничего не сделали для того,
чтобы с ними договориться и спасти их.
Неужели мы можем только убивать?
      
       P.S.
       Вчера на уроке я рассказывала про чеченского лесника,
 который стал боевиком, когда уничтожили одной бомбой всю его семью —
 жену и детей. Семерых мальчиков.
Один из моих учеников, родившихся в перестроечные годы,
тихо молвил: «Значит, было за что. Вот и убили».
       В голове мелькнуло:
каким коротким оказался путь от Сталина до Грозного и обратно.
      
       Эльвира ГОРЮХИНА
       20.01.2000