Весна

Из стихотворного сборника "Соглядатай"


Песчаный пляж, блистающий залив,
мхи, серебристые лишайники на скалах
(«Не Бренгнарийль ли, скалы посолив,
их съесть собрался?» – эта мысль не отпускала
меня дней семь. Бродил ли я вдоль скал
или о скалах только вспоминал –
навязчивая сразу приходила
на ум: я думал: «Разгрызёт, подлец, и съест!
не вдруг, конечно же, не за один присест»;
она меня терзала и томила –
с ума едва ли не сводила, ибо я
один роман французский  перед этим
прочёл*, к тому же был так сильно пьян
в те дни, что надо мной смеялись дети);
глубокий ров (что за зиму промок,
но не просох ещё), сиреневый дымок
вдали, над голубым холмом; берёза
(которую всегда поэт берёт за
ствол и поглаживает: за душу берёт
она мечтателей, а это всё народ
наивный, бескорыстный, неимущий;
народ сентиментальный, водку пьющий,
ранимый, впечатлительный, идущий
куда глаза глядят, но всё-таки – вперёд!);
кап на берёзе (что или хохочет,
иль горько плачет, или рожи корчит:
зависит это от того, как освещён;
от места на стволе шершавом, где он
сидит; когда и как Природой сделан;
покрыт ли плесенью или обвит плющом
зелёным; от погоды, настроенья
смотрящего  и от воображенья
его); гнилые лужи и ручьи;
и гниль сама  (лоскутьями парчи
оранжевой и голубого шёлка
глядящая); плетёная кошёлка,
что на плече висит (оттуда холодцом
с горчицею несёт); моё лицо
(поглядывая на нос левым глазом,
я о лице сужу; а правый – ловеласом
в глазнице вертится); спортивные штаны,
в которых ходят ноги-шатуны;
лохматые головки ржавых кочек,
мать с сыном маленьким (смеётся карапуз:
он бабочку увидел!), серый гусь,
что к камню подплывает и гогочет;
сам камень, в воду уходящий; воробей,
вспорхнувший с ветки; высохший репей;
корявый, кривобокий можжевельник
(что между двух огромных валунов
стоит и как бы думает: «Живей мне
не стать: давно в нелепом положении
застыл!»); и парус яхты, и челнок
на водной глади, и две чайки – всё на солнце
живёт, трепещет!..
                На земле, в траве сухой,
стоит бледно-зелёных стрелок строй.
Построившись в каре, так копьеносцы
стоят, которых некогда Калло
изобразил в своих причудливых офортах**.
Но это – стрелки ландышей! – не рота,
не полк солдат!..
                Мизинец уколол
об острый стебелёк  (из прошлогодних,
по-видимому), как о копьецо…
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Нет, это – не бойцы!.. Из них бойцов
(что угостить готовы недруга свинцом)
не сделать! Им не крикнет ни полковник,
ни капитан: «Штурмуем этот склон
холма!..» Сам месяц Май не атакует
Природу: синевою небосклон
берёт, а землю – зеленью!..
                Кукует
кукушка где-то!.. Да о ком она толкует?..
Не обо мне ли?.. Слышу, слышу я: «Ку-ку!
Накуковать Луке лет долгих не могу я!
Довольно! баловать нельзя Луку!..
Ку-ку! ведёт жизнь скверную такую,
что лучше будет, коль его сам чёрт
отсюда поскорее заберёт!»

14 – 15 апреля, начало мая 2008


 *В романе Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» говорится о громадном
великане Бренгнарийле, пожирателе ветряных мельниц. После того, как он съел
все мельницы, он ринялся за сковороды, чугунки, горшки, какие были, и их тоже
съел. Вот я, прочитав обо всём этом, спьяна (а человек я впечатлительный очень),
подумал, глядя на скалы, покрытые серебристыми лишайниками, которые я принял
за соль: «Раз он съел все мельницы, сковороды, чугуны в своих краях, то не притащи-
лся ли он в Финдяндию, не собрался ли съесть скалы, перед этим их посолив?» Я упустил
совершенно из виду тот факт, что он умер от несварения, хотя, раз были драконы: динозавры,
ихтиозавры, птеродактили, то почему бы не быть и великанам! Кстати, автор не раз сам
подчёркивает, что, то, о чём он повествует, – чистейшая правда, а ведь он сам был одним
из участников похода, возглавляемого Пантагрюэлем, к оракулу Божественной Бутылки.
Да! я не учёл и того, что, если бы великан Бренгнарийль  и не умер в своё время от
несварения, то он всё равно умер бы давно, ибо жил почти 500 лет назад. А если
он и жив (джинны, кощеи, великаны могут быть бессмертны!), то вряд ли сменит тёплые
края на север дикий и поплетётся в Финляндию! А поэтому зря я томился и переживал
за скалы. Если бы этот великан (Пантагрюэль и сам был великаном, и автор, попав к нему
в рот, воскликнул: «Да здесь целый Новый Свет!») притащился  и съел бы скалы, почва
утучнилась бы и стала более пригодна для земледелия, открылись бы горизонты, закрытые
холмами и скалами.  (А душа моя томится, не видя горизонта! Меня с малых лет манила и
и манит к себе даль туманная.) Всего этого я с похмелья и не учёл, когда бродил и переживал за скалы.


 **Здесь, где я живу,  к концу апреля – началу мая на холмах, у подножия скал и на самих скалах
(в выемках, трещинах, где есть хоть какой-то слой почвы), поросших кустарником, соснами и елями,
на земле, покрытой прошлогодней листвой, появляются островки ландышевой поросли (лист ещё не
развернулся). Эти ландышевые стрелочки стоят так плотно друг к другу, что напоминают (особенно
если глядеть на них с некоторого расстояния) корьеносцев, стоящих с поднятыми вертикально вверх
копьями и построившимися в каре, с офортов Жака Калло.
Жак Калло – французский гравёр и рисовальщик, мастер офорта (ок. 1592 – 1635 гг.).