Поэма воскресное, таинственное, осеннее путешестви

      


   Из цикла «Мерцательная аритмия»

   


Воскресное, таинственное,  осеннее путешествие



 1.
Воскресным осенним утром я поломал ритмы.
Я выбросил из окна двадцатого этажа
разноцветный бисер замученных рифм.
Я вышел из клана бисерных вышивальщиков.
Я стал вольным, смелым художником.
Теперь я рисую тем, что мне подвернётся
под руку.
Из коровьей лепешки я слеплю вам сомбреро.
Из барабанных палочек, которыми
держал ритм,
я приготовлю вам акварельные спагетти,
приправив их волшебным дурманом
своих разбитых иллюзий и легких фантазий.
Из жевательной резинки цвета радуги
я надую великолепный воздушный шар.
Я отправлю вас в прекрасное,
воскресное путешествие.
Наслаждайтесь!
Но главное, не прилипнете к резинке.
Иначе, потом вы рискуете ещё долгое время
неуправляемо путешествовать
на воздушном шаре цвета радуги.
А он, всё-таки, однажды лопнет где-нибудь
над Ладогой.
Что, в общем-то, само по себе не так и плохо –
всё лучше, чем шататься по пыльным комнатам
в заплесневелых, дырявых тапочках
серой бытовухи.

2.
Я набиваю рюкзак своими красивыми книгами,
страницы которых искусно вышиты бисером.
Книги мне больше не нужны,
я оставлю их в Летнем саду.
Я знаю, найдутся юноши и девушки, и не только..,
кому моя вышивка покажется очаровательной
и интересной.
Там есть, чему поучиться,
есть над чем взгрустнуть,
над чем посмеяться, что осудить, 
над чем подумать и отдохнуть душой.
Но возможно, что я излишне самонадеян.
Теперь мне всё равно.
Теперь это в прошлом.

3.
Я еду в метро.
Подземные реки
выносят меня на станцию «Невский проспект».
Солнце!
Казанский собор!
О, старый мой друг – зелёноглавый паук,
ты опять распростёр свою тысячу лап.
Чего тебе надо?
Ты хочешь обнять весь бедный народ
или заманить его в сети?
Сегодня много гостей у тебя.
Я вижу, ты рад воскресенью! –
Обязательно тебя навещу,
когда будет поменьше народа.
Я знаю, ты часто ревнуешь праздный народ
к дому Зингера...

4.
Чешуйчатая змеиная шкура набережной
канала Грибоедова.
Кольчужная, колеблющаяся рябь воды –
вкрадчивое движение сверкающей
доисторической рептилии;
рассыпанные искрящиеся лодки,
баркасы, катера –
нечаянно выскользнувшее
из рук бирюзового неба
яхонтовое ожерелье.
Спас на Крови стоит, словно
княжеская дружина в чудесных шеломах,
с червлёными щитами наперевес,
пылая Верой и Любовью к Отчизне.
Воздушные решетки Михайловского сада
взволнуют сердце своей тонкой работой
даже самого последнего антиквара.
Они похожи на позеленевшие
от времени, серебряные драгоценные броши...
Лёгкая, чуть-чуть печальная мелодия
немолодого музыканта тревожит и манит,
свиваясь в узоры, плывет фимиамом.
Я следую рядом.
Как много сегодня приятных улыбок!
И кажется, что лишь один неподкупен
Михайловский замок.

5.
Я в Летнем саду,
здесь ярче видна огнеликая, дивная осень.
Два лебедя белых,
как живое воплощение чистейших гармоний,
по глади скользят водоёма
изящно и с царственным блеском,
за ними их свита пронырливых уток.
Кругом золотые ладьи, гондолы,
пурпурные перья... –
подарок волшебного листопада.
Художники осень рисуют на серых холстах
и в красках мольберты.
Я б в жизнь так не стал рисовать:
картины, как мертворождённые сёстры...
Стоят, равнодушно глазея на эту мазню, –
герои и боги Олимпа.

Под сенью пленительных лип
и царственных клёнов
разбросаны груды
золотых императорских свитков,
прекрасных картин в изысканных рамах,
и древних икон пожелтевшие лики
видны среди орденов и медалей.
Как прежде, октябрь здесь – главный
маэстро невиданных фантасмагорий:
бери сколько хочешь,
и праздный народ восхищённо листву собирает!

6.
Иду вдоль Лебяжьей канавки,
украдкой кладу на зелёные лавки,
напоминающие малахитовые табакерки,
уже мне ненужные книги.
И листья, кружась, золотые
целуют чуть слышно их в вышитый бисер.
Глядят на меня благосклонные боги,
и клёны, и липы толкуют о чём-то.
И Феб любопытный, склонившись,
в кусты уронил золотую корону.
Корону поднял я
и в небо подкинул ему, улыбаясь беспечно.
Он мне подмигнул
и, взявшись за вожжи,
погнал колесницу на запад.

7.
Волнует янтарная осень
мне сердце пьянящим и терпким дыханьем.
И хочется выпить.
Но я ограничусь в кафешке одним мокачино.
Там рядом с Фонтанкой –
домик Петра, в котором ни разу я не был.
Он точно аквариум с тёмными стёклами,
где вяло по этажам
костлявые, старые плавают рыбы –
смотрительницы музея;
и всякий входящий за личные деньги –
для них бесплатная жертва.
Спиной повернувшись ко мне,
сидит на поеденном зеленью камне,
несчастных животных прижав толстым задом –
героев язвительных басен –
великий Крылов, обгаженный голубями,
слагает новые басни.
Не буду мешать, –
пусть старик сочиняет.
Под зонтиком пью мокачино,
болтаю с воровкой-вороной
присевшей на столик,
и радуюсь осени, свету,
и слушаю туш духового оркестра.
Кружатся в весёлом стремительном вальсе
довольные пенсионеры.
И клёны в коронах, и липы-креолки,
и золочёные свитки,
и даже иконы, медали, вороны –
всё разом вдруг закружилось.
Смотрели на бал с восхищением тайным
герои и боги Олимпа...
Но Феб златокудрый, присев на «Исаакий»,
ударил тихонько в ладоши:
и смолкли оркестры, ушли трубадуры
и люди убрались из сада.
Остался один я сидеть на скамейке
под нимфой Летнего сада,
и клёны в коронах, и липы-креолки,
и боги стояли недвижно.

8.
Когда осенний вечер серебряным ногтем месяца
приоткрыл опаловую шкатулку
Михайловского замка,
вдруг зазвучала Небесная Божественная
Литургия.

9.
И будто очнулась и вздрогнула нимфа,
взглянув на меня с удивлением,
прижала к устам восхитительный пальчик,
скользнула в прозрачной тунике
на листья и побежала,
сзывая по саду бессмертных Олимпа
на тайную мессу, мистерию танца,
туда, где сидел баснописец.
Я следом пошёл, таясь за кустами,
и вот, что пришлось мне увидеть:
на круглой площадке собрались богини
и боги в торжественном блеске,
и музы, и нимфы, Аврора и Флора,
и Янус меж ними двуликий;
Психея с Амуром и Марция с Титом,
и Юлий с самим Александром,
и даже сатир и вакханка
под «градусом» лёгким с «кривым» Диогеном
пришли, излучая сиянье.
В мерцании ночи не всех разобрал я,
но видно, там многие были...
Они танцевали вокруг баснописца,
смеясь, приглашали на танец.
Но только отверг он их предложение,
сославшись на занятость мыслей.
И стали дразнить его жирным обжорой,
кидаться песком и камнями.
Стояли безмолвно и клёны, и липы,
боясь олимпийцам перечить.
Однако, устали плясать уже боги
и нимфа Летнего сада
сказала:
«Довольно! Пойдемте купаться!»
И все побежали за нею.

10.
Когда никого не осталось,
Крылов приподнялся с зелёного камня,
пальто отряхнул,
и... таким грязным матом
покрыл олимпийскую братию,
что дрогнули липы,
и клёны погоны бросали ему на колени!
Поправив пальто, он промолвил чуть слышно:
«Уж скоро Россия восстанет из пепла!»
И словно с победы - уселся на место.

11.
Я шёл к водоему,
там шумно купались,
резвясь, обнажённые нимфы.
Монетки блестящие месяц горстями
бросал в водоём из лукошка.
Я по'днял одну...
Но тут я увидел на лавке под клёном
тунику прекрасной Авроры.
Запрыгало сердце, схватил я тунику
и бросился тенью из сада.
Боясь очевидной и страшной погони,
на мост Инженерный взбежал я
и Чижику-Пыжику бросил монетку,
желая убраться подальше.
Монетка упала на выступ гранитный,
и Чижик тряхнул головою,
потом обернулся неведомой птицей,
сказал мне:
«Садись поскорее!»
Я прыгнул, не глядя, и мы полетели,
что дальше случилось, не помню...

12.
Проснулся я утром, – стучалась Аврора,
просила вернуть ей тунику;
взамен обещала, что каждое утро
теперь навещать меня будет,
что буду в лучах её нежных согрет я,
что станет мне даже подругой.
Отдал я тунику красивой богине,
вздохнув, извинился за кражу.
Богиня сияла, надела тунику
и с поцелуем исчезла.
Но каждое утро с тех пор возвращалась
на чашку японского чая.
Теперь, как гуляю по Летнему саду,
Аврору всегда навещаю.

2 октября 2007
Санкт-Петербург