Жертв нет

Нас никогда не предупредят о ядерном взрыве, чтобы мы не подготовились и не попрощались.

Алфавит. Спотыкаюсь сразу на пятой. Не надо искать ассоциации и проводить параллели – у всех моих другие имена. И другие буквы.  Я умею читать и красиво выводить слова на бумаге, но зачем мне это, если я всё равно не могу читать мысли и красиво рисовать лица?

Мы разбазарили электроэнергию на то, чтобы кто-то в этом городе наконец-то увидел цветные сны. Чтобы кто-то не плакал, просыпаясь. В нас осталось чуть-чуть воды, соли, красивых слов и серого мха. Мы залепим ссадины зубной пастой, залечим раны настойкой белой глины, выпьем каркаде остывший и выйдем на улицу. Будет 6 утра, будет холодно и мрачно. Я достану сигареты твои и разбросаю в сторону восходящего солнца, которое мы не любим…которое нас не любит. Будет пахнуть кострами и будет осень. Мне будет тоскливо. Я опять стану делать фотографии «вдаль», писать слёзные письма в чужие квартиры и слушать песни-исповеди. В конце фиолетовых улиц всегда остаётся так мало памяти. Я нежно выжму твой номер из телефона на асфальт и пройдусь по нему боковым зрением. Руки, заласканные солнцем , так приятно прятать в снегу. Класть на ладонь длинные пальцы и таять о них снег. Именно это таинство и прятали боги в рукавах той осенью, когда мы забрались слишком высоко на башню. А ты думал, они ныкали гаш.
Все в этом мире мерится частотой. Частота сердцебиения. Частота колебаний сознания добротой. Частота работы затвора. А я боюсь. Частота – это возможность неповторения.

Кто когда-либо примерял на себя терновый венок,  знает, что если я говорю, что это невыносимо, значит это действительно так. И я не преувеличиваю. Это значит, что жить так больше нельзя, что стрелка терпения застыла на максимуме, а стекло над циферблатом сейчас треснет  под высоким давлением. Что ждать нечего, потому что то, что возможно не очень-то хочется, а невозможное «стоит в 125 раз дороже». И мне действительно плевать на то, что вы считаете, что любить чей-то призрак – ненормально. Просто есть вещи, которые я не хочу понимать. И не лезьте.   

Сердце моё, возвращайся ко мне (c). Вот сейчас заткнитесь. Слово «сердце» здесь означает то, что и должно означать – камеру хранения. Может ваше и может только качать кровь, а моё еще и работает камерой хранения. Кто был у меня дома (неважно в каком из моих домов), видел, что разводить хлам на столе – это смысл всей моей жизни! Почему с сердцем должно быть по-другому?  Там тоже пыльно и хламно. Нет  такого слова, но когда это мешало? С прошлого ноября я вообще живу неправильно...

Горизонт пошатнулся, но устоял. Птицы неровной стайкой слетели с дерева и исчезли в облаке. Собака взвизгнула и спряталась за пустую коробку.  Художник сделал неверный мазок, и портрет его жены стал похож на Кортни Лав. Неудачливый музыкант  накурился и хотел перерезать вены медиатором, но уронил его в унитаз. Старуха из дома напротив вызвала скорую к соседке, которая умерла неделю назад. Внутри меня словно запустили большое чёртово колесо с кабинками и детьми с мороженым. Где-то далеко, не доезжая до станции 10 километров, сошёл с путей пассажирский состав. Жертв нет.