Муки творчества

МУКИ ТВОРЧЕСТВА
(этюд в чеховском стиле)

- Но ты только подумай, какие мы с тобой оба дураки: ищем у ягнёнка сердце, а никому из нас и в голову не придёт, что у ягнёнка-то ведь сердца не бывает.
- Э, - сказал святой Пётр, - да это ты что-то выдумываешь! Ведь у каждого животного имеется сердце, почему же не быть ему и у ягнёнка.
Волшебные сказки народов мира,
 М., 1992 (стр. 381)

Молодой, длинноволосый поэт Зяблик Ахалкин решил писануть какой-нибудь шедеврик. (С тех пор, как он стал поэтом, он решил писать исключительно шедевры.) Он сел с задумчивым видом у окна, и его рука, будто бы независимо от тела, вывела:
Безнадёжно воет на Луну
Одинокий волк в седом тумане…
Зяблик судорожно закусал кончик ручки. Мысли не шли. Проклятая Луна с волком заводили его в тупик. Он понятия не имел с чем их связать.
«О любви, может, написать?» - Зяблик быстро сменил позу на ещё более задумчивую, и через минуту появилось:
Я всегда любил тебя одну,
О тебе одной лишь думал, Таня…
Посидев ещё минуту, Зяблик принял самую задумчивую из своих поз, и пришёл к выводу, что так не годится.
«Лучше написать «Аня». Лишнюю букву всегда можно приписать, если что… Чем потом зачёркивать».

Аккуратно переписав, Зяблик с удовольствием поставил точку. Затем окинул четверостишие умилённым взглядом автора и, одновременно, суровым взглядом критика. Такова уж была его широкая поэтическая натура.
«Да, - подумал он, - смотрится стильно. Но при чём здесь волки? Стихи, вроде, о любви, а не о санитарах леса».
При мысли о санитарах, Зяблик поёжился.
«Такое высокое и светлое чувство и, вдруг, - волки воют. Хорошо ещё, змеи не шипят…»
Впрочем, Зяблик был не из тех людей, которые расстраиваются по пустякам.
«Можно ведь, в конце концов, принять это за метафору… за гиперболу какую-нибудь».
Успокоенный таким объяснением, он продолжил свой творческий процесс, на этот раз вдохновенно глядя в потолок:
Не поверишь? Правильно, не верь
Ты словам – вместилищу обмана…
«Что же дальше-то?»
Зяблик попытался смоделировать ситуацию. А что бы он сказал в таком случае?
«Не поверишь… Тоже мне, принцесса на горошине!.. Ну, так проверь!»
Зяблик почувствовал какое-то колыхание мысли. Секунд пять он старался понять, что именно гениального было в его последней фразе, а потом написал:
Ты в глаза мои взгляни – проверь,
Что среди словесного тумана…
«Вот оно – проверь!»
Как-то так случилось, что Зяблик сначала написал, а потом уже осознал написанное: «Проверь!.. А что
проверять-то?»
Зяблик призвал к повиновению весь свой поэтический арсенал, но ничего достойного для своего шедевра там не нашёл.
«Эх, грехи мои тяжкие, да неверие в благодать…», - Зяблик, чувствуя, что застрял надолго, прибег к испытанному приёму чукотских кудесников слова: что вижу, о том и пою:
Я играл симфонию любви
И застрял как раз на этом месте…
«Застрять-то застрял, а две строчки уже прибавилось», - Зяблик попытался представить себе, как он играет эту симфонию на рояле, при свечах и зеркалах и, вдруг, умолкает, чем-то, как громом, поражённый. Но его прихотливое поэтическое воображение рисовало ему причину застревания в том, что клавиш на рояле всё же больше, чем пальцев на обеих руках.
«Эх, сыграть бы в четыре руки!» - Зяблик чуть было не подумал: «или ноги», но решил, что такие мысли должны быть чужды его таланту принципиально.
Вдохновляясь порывно, он взялся за перо и поставил в своей симфонии последний мажорный аккорд:
Но, что мы отдельно не смогли,
Мы, конечно, доиграем вместе.
-Ай, да Зяблик! Ай, да сукин сын! – хлопнул он себя по колену и пошёл кружиться по комнате.