Дэвид Герберт Лоуренс. Ласки и борьба

Я раздавлен, я измучен болью,
я стерт злым дыханием этого века.

И все же я знаю: жизнь дана для восторга
и для блаженства,
когда крошечные волны на море,
привстав на цыпочки, ловят утренние лучи
и учат нас неисчерпаемости счастья.

Жизнь дана для восторга и для блаженства,
когда белое солнце целует море
и поигрывает с волнами, как с детенышами пантера,
касаясь их мягкой лапой
в ударе, который есть ласка
и поцелуй этой лапы с убранными когтями.

И еще жизнь дана для страха, для темного рока,
для сил, отделяющих нас
друг от друга,
которые рушат нас и бросают к земле,
и уже наперстянка, таволга, мальва
расчленяющей осенью разорваны на части
и развеяны ветром, и к приходу зимы
нет уже и следа цветенья.
Но сохранны корни внизу в черноте,
буря и вражда имеют свой срок,
свой предел - до черты, не дальше.

Жизнь дана для ласк и борьбы,
для ангелов рая и ада,
светлых духов и черных сил,
вкуса меда и соли у губ.
Но она не дана
для тщеславия мертвого познанья, или пустой
напыщенности превосходства, или дурацкой
претензии быть вне жизни,
или детской игры в парадоксы
вроде того, что снег черен, а желание - зло.

Жизнь дана для ласк и борьбы,
для ангелов рая и ада.
Может быть, в неведомой смерти
мы, наконец, найдем
целость и безжеланность.
Но зачем умирать, если не кончена жизнь?
А пока она есть, и ее ласки продлятся,
и приступы борьбы, конечно, тоже.



KISSING   AND   HORRID   STRIFE         


I have been defeated and dragged down by pain
and worsted by the evil world-soul of today.

But still I know that life is for delight
and for bliss
as now when the tiny wavelets of the sea
tip the morning light on edge, and spill it with delight
to show how inexhaustible it is.

And life is for delight, and bliss
like now when the white sun kisses the sea
and plays with the wavelets like a panther playing with its cub
cuffing them with soft paws,
and blows that are caresses,
kisses of the soft-balled paws, where the talons are.

And life is for dread,
for doom that darkens, and the Sunderers
that sunder us from each other,
that strip us and destroy us and break us down
as the tall foxgloves and the mulleins and mallows
are torn down by dismembering autumn
till not a vestige is left, and black winter has no trace
of any such flowers;
and yet the roots below the blackness are intact:
the Thunderers and the Sunderers have their term,
their limit, their thus far and no further.

Life is for kissing and for horrid strife.
Life is for the angels and the Sunderers.
Life is for the daimons and the demons,
those that put honey on our lips, and those that put salt.
But life is not
for the dead vanity of knowing better, nor the blank
cold comfort of superiority, nor silly
conceit of being immune,
nor puerility of contradictions
like saying snow is black, or desire is evil.

Life is for kissing and for horrid strife,
the angels and the Sunderers.
And perhaps in unknown Death we perhaps shall know
Oneness and poised immunity.
But why then should we die while we can live?
And while we live
the kissing and communing cannot cease
nor yet the striving and the horrid strife.