Драгунские байки. Гусар и вурдалачка 4

Это были как раз те самые места под Майцевицами, где проходили мы, тесня француза, и где  в суворовские времена “сгинела Польша”. Я искал имения Бжебжинского весь вечер, и на ночь глядя совсем сбившись  с дороги въехал в лес, за которым, как мне казалось, и должна была наконец-то открыться  мыза старого добродушного Януша.  Я надеялся, что Януш и Полина  примут меня, как родные, чтобы оплакать и помянуть Першина.

Поплутав по лесу часа три и совсем измучив своего Стригунка, уже дичившегося от мелькающих в чащобе светящихся волчьих глаз, я спешился  не доезжая опушки. Сквозь черные  стволы дерев проглядывал силуэт особняка отстроенного в виде мрачного замка. Светились окна. За спиною выли волки. Они увязались за мною еще тогда,  как только я покинул бивуак  и  стихло вдали пение постового казака. Оглядываясь, я видел  зловещие плошки глаз, посвечивающие в ночи, где сквозь нависшие тучи едва проглядывала луна. Стригунок дичился, бил копытами. Но я не страшился этих тварей, потому как я надеялся на сидельные пистолеты да и видавшая виды шашка меня никогда не подводила.  К тому же я знал, что в местах, где происходили столкновения войск, эти мерзкие твари не голодали, имея возможность вдоволь насыщаться мертвечиною. Впрочем, они были ненасытны.  Они –таки настигли нас в этом еловом лесу—оглянувшись я увидел целый рой светящихся глаз-огней и несколько оскаленных пастей. Один волк, нагнав нас,  кинулся на Стригунка с боку, и, махнув шашкою, я  так рубанул его саблей по лапе, что  он завыл и кубарем покатился, других  я разогнал выстрелом из пистолета.

Завывание отпугнутых зверей и скулёж раненого теперь оставались далеко позади. С думами об оставленной в обозе цыганке Грушеньке, нагадавшей мне на дорожку червового интересу и, цепляя коготками струны гитары, проводившей меня песнею наподобие преследовавшего меня теперь волчьего завывания, я  вышел из лесу и  по  вымощеной валунами дороге проследовал  к угрюмому строению. В этот момент мне померещилось, что  мимо  меня прошмыгнула тень волка или собаки. Стригунок опять шарахнулся в сторону.  Мне пришлось повиснуть на уздечке, рвать удилами оскаленную пасть коня, чтобы унять его. И тут я обнаружил, что из бока моего боевого коня хлещет кровища.


 Шел дождь и, выйдя из-под полога леса,  я не только промок до нитки, но и весь был вымазан в крови коня. Словно нашептывающий что-то шорох дождевых струй в кронах елей, уханье филина, скрип сухих деревьев, тревожное ржание Стригунка, из которого лилось, как из  прохудившейся дождевой тучи, вой вдали – таково было музыкальное сопровождение    открывшейся передо мной панорамы. Силуэт ощетинившегося острыми пиками  замка над прудом. Кровенящие красноватым светом два стрельчатых окна в вышине. Это напоминало настороженно изучающее меня  приземистое великанье существо в каменной короне. Ворота -- прижатый к поблескивающей от струящейся воды гранитной кольчуге щит. Боковые башни—плечи переходящие в достающие до земли короткие, выложенные из циклопических блоков-булыг мощные руки.  В довершение ко всему, подходя к особняку, я должен был миновать кладбище, на другом конце которого на манер разинувшей клюв цапли, вонзался иглами шпилей в небо  темный  силуэт костела, в котором едва ли совершали молебны и бывал ксендз для раздачи облаток с причастием. Иной дороги здесь не было. Два  сухих дуба на бугре погоста довершали иллюзию, будто бы улегшаяся на спину гигантская цапля  впившись когтями лап в огромную, нависшую над ней жабу, стремится отбиться от  натиска скользкой бородавчатой уродины  раззявленным клювом, одной из половинок этого клюва был шпиль собора, другой – колокольня. 

Кладбище, начинающееся сразу за полукольцом пруда, маячило в темноте крестами, и они проступали сквозь темноту и дождь будто знаки на плащах тевтонов; железный забор с пиками решетки выглядел вооруженным  войском, наступающим на крепость.  Костел высился среди них горделивым  латником-крестоносцем. Сверкнула молния. Ударил гром, словно в ворота замка грохнула стенобитная машина. Тусклая вода в пруде кипела, как варево в ведьмином котле.  Продвинувшись по дороге к замку, я  увидел, как “цапля” сомкнула клюв, словно бы заглатывала кусок темноты, и, оторвав когтями дубовых крон изрядный клок тучи, готовилась заглотить еще. Вспученный брюхом бугор вздувался еще больше с каждым глотательным  движением: черная масса с кипящими в ней бесчисленными демонами-уродцами поступала в зоб -- и оттуда должна была быть либо выблевана, либо с бульканьем продвинуться в ненасытную утробу.

Видимо,  сказывалось действие гашиша – на дорожку я все-таки курнул с моей развеселой цыганкой Грушенькой и Садовским. Дождь припустил так, будто целое войско арбалетчиков выпустило стрелы. Во вспышках  голубых разрядов молнии,  осененные ими тучи казались спешащими на грандиозную битву небесными всадниками, верхом на бородавчатых жабах с волчьими пастями и глазами филинов, парящих благодаря растопыренным перепончатым лапам. Почудилось—отверзаются  надгробия –и из них  на последний бой жизни и смерти выходят покойники. Их похожие на сухие ветки руки хватали за края хламид воинов налетающих сверху орд и рвали их когтями  и скрежещущими зубами. Раздавался ужасающий треск, гремело, прокатываясь эхом, как будто  кто-то хохотал или икал. В голубоватом свете царил над  инфернальным войском  витязь с опущенным забралом, направленным в небеса копьем и крестом на развевающихся одеждах поверх мерцающего панциря    

 Мой жеребец продолжал фыркать, раздувать ноздри и дичиться, чего с ним никогда прежде не бывало. Он мог, задрав хвост, скакать по устланному трупами полю, а тут…Чтобы не добавлять шуму, я старался не греметь без надобности саблею и шпорами. Как только стихал гром –любой звук в окружающей нас тишине, которую прерывал лишь эхом разносящийся волчий вой, да шуршание дождя, казался громоподобным. И все же я вынужден был потревожить хозяина, так как буквально валился с ног и, ударив чугунным кольцом в тяжелую дверь, услышал шаги.