Драгунские байки. Гусар и вурдалачка 3

Об этой инкунабуле он говорил с особым благоговением, возлагая большие надежды на содержащиеся в ней заклинания и каббалистические знаки. В обретении этой рукописи он видел весь смысл участия в военных кампаниях  лейб-шампанцев. Как только к нему в руки попала эта, надо сказать, добытая нами в тяжелейшей самовольной экспедиции книга, он  начал препарировать еще и летучих мышей, собирая которых его Семен облазил чердаки всех замков, домов, ветряных и водяных мельниц. Порой  мне казалось, что наш эскадрон затягивает под какое-то мельничное колесо, перетирает между жерновами фантазий и неумеренных притязаний овладеть тайнами бытия  Садовского.  Останавливаясь на ночлеги и фуражировки, мы селились как раз в таких местах, чтобы угодить его прихотям, эксперементами которого заинтересовался сам полковой командир, князь Вульфендорф. Он одобрял его, потому что  после его любительских операций у раненых все заживало как на собаках, а после лечебы у других лекарей бойцы пухли от гангрены, умирали, либо становились калеками. Мы шли с боями, отбивая у неприятеля один город за другим. Утехами лейб-шампанцев и Семена стали дочери и жены    мельников, мещанки городских мансард, похожие на призраки дочери вырождавшихся дворянских родов, которые встречали нас, как избавителей от Наполеона. Все больше вчитываясь в обретенную инкунабулу, Садовский грезил возможностями трансформации человека в волка, летучую мышь и обратно.  В качестве практического доказательства реальных возможностей этого, он показывал лейб-шампанцам вырванный у “цыганского барона” заболевший зуб, на месте которого, кстати, скоро вырос новый. Садовский сравнивал этот  зуб с клыком матерого волка и утверждал, что они идентичны.  Особая ценность обретенной им  рукописи, называвшейся “Руководство по практическому оборотничеству и вампиризму”, виделась ему еще и в том, что она во многом перекликалась с известными упоминаниями Иосифа Флавия о фактах кровопития после гладиаторских боев: римские старцы  спешли на арену к умирающим с кубками, чтобы, нацедив в них крови, пить в надежде омоложения и жизни вечной. К тому же и известное исследование Галена расписывало—какие  человеческие органы годятся для излечения каких болезней.

 Ну а уж  Парацельс  рекомендовал пить кровь от любых хворей. Иногда, хлебая походное варево, я призадумывался: а не приготовлено ли оно по рецептам Ежи Садовского, который знал толк в  французской кухне и частенько брался удивить лейб-шампанцев то отбивными, то кровяными колбасами, приготовленными Семеном. Если до некоторых пор я сомневался в том, что Садовский давно попробовал человеческой крови, то с тех пор, как застал его после боя припавшим к трупу агонизирующего молодого французского драгуна – сомнения мои истаяли. Он, конечно же, был членом масонской ложи, как впрочем и  практически все лейб-шампанцы, кроме в ту пору скептически относившихся к ритуалам вольных каменщиков меня  да теперь уже лежащего  в земле сырой Першина. А Лунской, Краевский, Лунской, Краевский, Рюмин  все давно были посвященными, уверовавшими в свою неуязвимость, ищущими бессмертия  “совершенными”.   Некоторые, увлекшись хирургией, даже ассистировали  Садовскотому. В том, что кровь пили и остальные – я пока не был уверен. Но в том, что устраиваемые Садовским зловещие ритуалы все больше становятся всеобщим достоянием—сомневаться не приходилось. 

 Однажды во время грозы,  Садовский  произвел оживление мертвого француза, к туловищу которого  он пришил готову и лапы волка. К другому телу он пришил голову быка. К третьему голову козла.  Жили эти исчадия недолго—входящего в них электричества хватало лишь на то, чтобы  подняться, сделать несколько шагов огласить округу воем, ревом или блеянием – и упасть. Но и это вызывало всеобщий восторг и ужас. Кроме, понятно, удалявшегося в свою повозку отца Кирилла, возившего с собою в походной часовне не только небольшой алтарь, старинную Библию на греческом с серебряными застежками, но и доски с красками. Он писал лики святых и раздавал их там, где мы бывали. В этом заключалось его миссионерство.

Желтоволосый, голубоглазый, похожий на вечного отрока с едва пробившимся пушком бородки над девичьими губами, подбородке и скулах, Кирилл  был дорог мне еще и тем, что до прихода французов он служил дьячком в соседнем с нашим имением златокупольном соборе и  знал Аглаю. Видя во мне единственном поддержку осуждения исканий Садовского, тогда-то он и изготовил мне медальон из застежек Библии. Помню ту ночь.  Обозный кузнец-подковщик  растопил застежку в горне и влил ее в форму в виде пули.  Потом, распилив, эту пулю, он сделал из нее медальон на крошечном шарнире с застежкою. Кирилл изобразил внутри  портреты -- мой и Алины, а я повесил этот амулет рядом с православным крестиком. В случае, если нечисть станет домогаться меня – я должен был стрелять в нее из этой пули. И это средство должно было помочь. Будь-то вудкодлак, вурдалак или перепончатокрылый упырь  --  он должен был истаять от попавшей в него серебряной пули.       
 
 Куда девал Садовский своих Големов – мне было непонятно. “Гунны” говорили, что он  их натирает мазью и они становятся вечными, готовыми материализоваться по первому велению Садовского духами, повсюду следующими за ним.  Мази делали их невидимыми. А заклинания могли вернуть им зримость – все это  было записано в инкунабуле.  Понятно, почему Садовский  высказывал сомнения насчет того, что я побоюсь отлучиться от бивака, в обозе только и было разговоров о шатающихся по лесу покойниках и полулюдях-полузверях. Но   боялся ли я когда-нибудь, кого –нибудь?  Тем более, что  при мне был крест и  серебряная пуля –медальон.