Ген сибирского характера. 4. Совпадение тотемов

 

Несмотря на гибель Ермака,  Кучуму  не удалось и в дальнейшем  противодействовать успешному продвижению казаков. И, кто знает, может быть, причины таким образом сработавшего на пользу похода «встреч солнцу»  нужно искать в смутных глубинах коллективного бессознательного сибирских аборигенов? Тотем медведя отнюдь не чужд был и казакам с повадками «берсерков»(неистовых викингов в медвежьих шкурах).  А вот когда один испанец увидел в качестве божества морду зверя из семейства кошачьих, эта  горгулия языческого капища вызвала в нем непреодолимое отвращение. Существенная разница в восприятии.
Каким–то образом происходило братание русских пришельцев с остяками, вогулами, селькупами, кетами, обитателями татарских улусов. Почему-то абориген имел резоны для того, чтобы объединиться с пришлыми казаками против своего ненасытного начальства.  Не похлопывал  ли мансийский вождь  дружественно  по плечу царского посланца из-за Уральского Камня, называя его «русским медведем»? Не надо забывать и того, что казаки были такими же страстными  охотниками и рыболовами, как и  ханты, манси, селькупы. И хотя пришли они по государеву велению, ортодоксальными «государственниками» их вряд ли можно было назвать, ведь они были порождением казачьей вольницы с ее стойкими представлениями о народной демократии и справедливости. Вот и еще  точки сближения.

Важно было и не допускать перегибов во время присоединения  завоеванных. Не потому ли религиозный ритуал перехода в подданные православному царю подменялся воинским? В знак верности русскому самодержцу заставляли целовать казацкую саблю.
Алтайские легенды повествуют об Эрлике и Ульгене – Зевсе и Хароне  верований верхнеообских племен. Герои алтайского эпоса совершают дорогие сердцу простого люда подвиги «под приглядом» этих богов.  Образ казака-конкистадора вполне мог вписаться в подобные  представления. Тем более, что  истинный рыцарь(даже если его, как Ивана Кольцо, приговорили к плахе), жесток только в бою, а в перерыве между сечами – готов делиться своими победами с побежденными вполне в духе отказывающихся от всего мирского нищенствующих монахов. Не сбросишь со счетов и того, что  Ермак в конце концов стал проводником «расширительной» политики  наихристианнейшего Ивана Грозного. Иоанн прославился не только войнами с Ливонией или истреблением бояр, но и дипломатическими «ходами» сватовства к монаршим дамам европейских королевских домов.

Да, Иоанн  Великий  карал огнем  и  мечом. Но и он  же проявлял изощренную куртуазность  в искусстве сочинения писем Курбскому,  бывал непредсказуем в умении миловать приговоренных. Он великодушно амнистировал   Ивана Кольцо, которому вменялось «воровство» за уничтожение направлявшейся в Москву ногайской миссии.  Пожалуй, и Ермак не мог отказать себе в удовольствии  не только казнить, но и миловать,  ведь он был подданным своего великого самодержца. И в момент зенита славы, без сомнения, представлял собою величину близкую по значимости Малюте Скуратову с его опричным орденом  метлы(символ ведьмы) и собачьей головы( напоминающей о «псах бога»- доминиканцах). Мобильная инквизиция чуждого  рутинного иезуитского делопроизводства опричного войска – чем не «зеркальное отображение»  «силовой структуры», возглавленной Ермаком? Правда, задачи этих «экспедиционных корпусов» были диаметрально противоположными – опричное войско  направлялось на объединение путем жестокого подавления внутренних «оппонентов»,  ватага Ермака на присоединение внешних земель. И   то, что к православным были применены более жесткие меры, чем к инородцам – удивительно ли? Мансийский шаман не претендовал на роль  архиепископа. В то время как мятежный боярин был прямой угрозой трону. Бесспорно, здравый смысл при столкновении экспедиции с местным населением  торжествовал еще и потому, что   Ермак(Скуратов наоборот) забрался слишком далеко, и контролировать его действия Грозному было так же сложно, как и маршруты конкистадорских галеонов испанской короне. Писарро шел за сокровищами Инков. Ермак за таежной пушниной. И принимая те или иные решения, они исходили не столько из приказов центра, сколько из собственных представлений о благе.