Moscow. Youth

да, я занимаюсь спортом — внутри себя я танцую.
я занимаюсь музыкой — вешаю в спальне постеры Тома Йорка.
я отличный тайм-менеджер — трачу время на сигареты, хотя курить едва ли к лицу мне...
перед сном занимаюсь любовью, как все: я читаю поэзию Лорки.

и вообще я хочу быть как все — это, кажется, снова становится модным:
просто юбка, чулки, из излишеств — для губ пара прозрачных блесков...
потрёпанный деним, бывалые кеды, наушники, Фрай — этот лот уже много раз продан,
да и где отыскать мне в Москве хоть одно неизбитое место?

ведь по всем уже били — внезапно, неистово, толпами, по двое, мельком...
«35 миллиметров», «Билингва», джем-сейшны, дым «Винзавода»...
я хочу просто выпить с тобой тет-а-тет по ноль пять ирландского эля
и не стать маслом машинным в механизме единого культурного взвода.

я не знаю, куда себя деть от эстетики, ставшей мейнстримом...
чтобы стать интересным, ты обязан казаться и быть креативным!
продвигая себя, ты уже не способен выйти на улицу без маскарадного грима, —
но однажды себе самому, кем ты стал, ты становишься просто противен.

возвращаешься в дом, где когда-то, в семнадцать, всё начиналось,
где за тонкими стёклами — шум окаянного, нежного неба в антеннах…
а в пропахшем корицей шкафу, в синей чайнице — чая на донышке, самая малость...
и если ты до сих пор не вернулся сюда, то однажды, конечно, придёшь непременно.

запах простынь, запутанных яростью наших объятий…
тихий лифтовый ход между крышей и вертикалями лестничных клеток…
два бокала вина опустевших, застывших у низкой кровати,
и мечты, как рванём в Коктебель, — ведь мы точно останемся вместе до лета?..

как бы ни было грустно — этот ком ностальгии в душе шевельнулся
не к месту:
ты-то должен быть весел! в отличной машине, на правом колене —
рука твоей новой знакомой...
только что-то не то: будто это не твой человек, кто-то левый здесь справа на кресле…
и есть вроде чувства — но крутится мысль: с ней ты — словно не дома,

а где-то в чужой, неприютной квартире: сдаётся по суткам, по деньгам — нормально,
но здесь никогда не проснуться в любимой постели и всё всё равно не родное,
и не будет ни снов, ни признаний в любви на рассвете сквозь сон в этой временной спальне,
и сердце как раньше, когда ты глядишь на неё в полутьме, уже не заноет.

и ты остановишь машину и скажешь: «Ты выйди, мне нужно побыть одному и подумать».
глаза опустив, вдруг добавишь: «Прости, но, по-моему, больше не надо...» —
и бросишь машину, и в паб — но один, без наушников, бледный, угрюмый,
и думаешь: столько ведь времени... нет, она точно мне будет не рада.

и вдруг — за соседним столом её профиль. одна, без шарфа, с Куприным вместо модного Фрая,
и волосы так же, как раньше, спускаются вниз, на открытые плечи, —
и взгляд — очень светлый, без лишних глубин, но притом и без края…
и ты понимаешь, что полным кретином был тот, кто сказал, будто время всё лечит!

и ты догоняешь: подумать, побыть одному — это жуткая глупость на самом-то деле,
и весь этот чёртов артхаус и пафос придуманы нами для тех, кто не может влюбиться, —
а с тем, кого любишь, родными становятся автозаправки в Клину и пустые отели...
и ты остаёшься, до боли известный тебе Коктебель не меняя на Рим или Ниццу,

и снова приходишь домой, с ней вдвоём, отпираешь зелёные двери, за которыми прячутся
чудо,
и лифт, и балкон, и бокалы с предпраздничным, сладким игристым...

когда перепробовал весь андеграунд, то вдруг понимаешь: мейнстрим — это всё-таки круто,
особенно если ты на волне среди тех, чей стабильный плейлист —
это Леннон и Йорк,
а не Витас и Фриске.

24/11/2010