Ещё раз - Нате!

Если бы мои приятели знали, что я о них думаю (хотя я редко скрывал от них это - да они же не придают значения!- настолько упоены собой и собственной значительностью) - если бы они всерьёз, а не в шутку воспринимали бы моё мнение об их «слабостях», с кем бы я попивал иногда да попевал под гитарку? Хотя в том-то и дело, в том и разница между нами, что я не спешу подпускать человека «близко к сердцу», тогда как они готовы лобызать любую дворняжку исключительно из жажды физического общения в ущерб общению духовному. Хотя уговаривают себя, тешатся тем, что это и есть якобы самое что ни на есть духовное общение: болтать на возвышенные темы, судачить о культуре, морали, литературе, сплетничать о пороках отсутствующих в данный момент, а в следующий момент - о пороках отсутствующих в следующий момент. Почти нет у меня друзей - тут Алёшка угадал. То есть слишком мало людей, с которыми жаждется говорить о чём угодно начистоту, признаваться как на духу и быть уверенным, что их это интересует и задевает за живое с той же мучительной силой, с какой и меня. Сколько я встречал людей, которые, как чувствовал их тогда, страдали внутренним одиночеством и непрочностью, ненадёжностью мимолётной иллюзии родственной души, которая тебя не оставит, не разочаруется в тебе, не покинет в следующий момент в угоду пошлому обстоятельству. Кончается срок: школы, армии, аспирантуры, житья в относительной близи, житья в холостяцкой независимости - и рвётся спасительная, животрепетная ниточка близости, порождая пошлую привычку и пошлое убеждение в эфемерности родства душ, порождая очередного циника или просто слепоглухонемого обывателя, озабоченного на всю оставшуюся жизнь проблемами желудка и достатка. Дальше начинается или усиливается в продолжении поиск руки, поруки, а не души, не человека. Или просто сгущается мрак смертельно раненной пошлостью обстоятельств души. Вплоть до мёртвой петли или штопора в непробиваемый асфальт…
А ведь скольким таким и я сам души не открыл до конца и руки не протянул, потому что занята была ручкой-борзопиской! И скольких потерял сам, а мир потерял - из-за меня! И тут - неразрешимое: как держать человека на уздечке души, находясь в разлуке с ним - временной или постоянной? Как усилить его верой в то, что я думаю о нём, живу воспоминанием и собеседованием с ним, жажду общения с ним, что он - неотчуждаемая частица меня самого? Если бы он это знал, если бы был уверен во мне, может быть, был бы столь же стоек перед жизнью, её искушениями и разочарованиями, сколь и я. А я - стоек. Эта стойкость со стороны выглядит, я чувствую, как абсолютная тупость и непрошибаемость - в чём не раз я слышал упрёки от людей, которым я был небезразличен. Простите, милые. Но и поймите, вглядитесь. Не тем ли я и мил вам, что чураюсь пошлости там, где вы перед ней пасуете?
Человек без дела - робот, раб, игрушка, которая металлически ждёт завода, пуска, нажатия на кнопку, чтобы двигаться и делать что-нибудь. Миллионы людей так и живут, успокоенные привычкой и ритмом команды и режима. Они кормят друг друга. Но и тут же - убивают друг друга, чтобы не отняли у них этот привычный покой, ритм, режим воспроизводства. Они тычут друг другу свои мозолистые ладошки и пеняют друг другу, соревнуясь в «честности» и «трудолюбии». У них руки тружеников, а души - тунеядцев. У них тело бодрствует, а душа храпит. Но часто и тело бодрствует, и душа… буйствует - от мучительного противоречия между жаждой жизни и неопределённостью её смысла. Сколько таких душ - буйных от слепоты и невежества! И скольких зрячих они ослепили и раздавили своей гнетущей массой по слепоте и невежеству! А как ловко и романтично изукрашивают они свою слепоту и невежество, своё не обузданное светом знания и понимания буйство, кичась так называемой удалью, размашистостью, широтой натуры! Это о них - «кому война, а кому мать родна». Это из таких выходят умилительные народные герои, это на таких держатся все хвастливые мотивы фольклора, мифа, легенды. Это из-за таких бесконечная протяжённость всех самых горестных и похоронных мифов, притч, песен и рыданий.
Миллионы, миллиарды людей живут в мёртвом, неподвижно каменном мире тысячелетних предрассудков, дышат зловонием и гниением легендарных трупов героического эпоса всех времён и народов. Стоит одному опомниться и воспротивиться - его тут же окоротят огнём и мечом Вечности и Большинства: ратной славой пращуров и гневным словом современников. Но кто же ближе к дикости: пращуры, по-детски непосредственные и необузданные во нравах и представлениях, или сверстники, искушённые и в праве и в нраве? Кому мир краше бойни?
Спрошу и ещё больнее: стоит ли христианская идея того, чтобы оправдывать защитой её новые крестовые походы - против кого угодно: мусульман, иудеев, язычников, безбожников? Стоит ли того и мусульманство?  Да полноте: разве не мировая корысть и похоть общественных корпораций прикрывается этими фиговыми листочками?
Но что там мировая! что корпорации! Спрос - с человека. Пока он в толпе - будь то площадная тусовка, будь парламентская, партийная, академическая, производственная - он спрашивает не с себя: он в строю! он боец! он - пешка… Единственная возможность сбросить латы, униформы, рясы и ризы, мантии и спецовки - дома, перед лицом детей своих, жены-мужа, матери-отца, сестры-брата, - чтобы вновь стать человеком с собственным лицом, не искажённым гримасой бандитизма или верноподданничества. Вот тут-то и спроси с себя: что тебе слава пращура? что тебе вопли толпы соплеменников или современников? Во имя чего тебя зовут на смертоубийство? Во имя чего набивают твою душу мифами о героике массовых убийств и самоубийств? Почему не краснеют под красными стягами, увеча, калеча не только дело Христово, но и слово его? Задумаешься - поймёшь разницу между крикливой тусовкой на братской могиле и горькой стопкой в укромном уголке деревенского погоста.
В старину часовня возводилась не столько для юбилейных словопрений, сколько для охраны покоя усопших. Зона безусловной тишины и чистоты. Территория умиротворённой души. Пусть и под присмотром невзрачного попика. В наши дни это место узаконенных и приуроченных всенародных пьянок и торгов. Ханжества и хамства. Буйная радость по наличию повода. Праздное гулянье. Под сенью покосившегося державного креста.

29.05.98