Про бабье лето

«Хотя в этот день и был занят Дмитриев (Дмитриев-Льговский),  но  плохое состояние дорог не дало  возможности  подтянуть  сюда  тыловые  части  48-го танкового корпуса и способствовало затягиванию критического положения». (Гейнц Гудериан. Воспоминания солдата)
Отцу моему было 12 лет, когда началась война. Он вспоминал, как в его деревне назначенный фельдфебель «гауляйтер» ушёл в соседнюю деревню к такому же «гауляйтеру», и они там на пару запили. Приехавший немецкий патруль долго разбираться не стал, согнали всю деревню под пулемёт. Мальчик постарше его на год, хорошо учивший немецкий язык в школе, понял, что сейчас состоится акция возмездия за убийство «гауляйтера». Насколько смог, он объяснил немцам на их языке, что фельдфебель шнапс пить ушли. Патруль оправил на разведку посыльного, и через пару часов всех разогнали.
Мой дед по отцовской линии вернулся с фронта с прострелянным лёгким.
Моей маме было 3 года, когда началась война. Она помнит, как во время оккупации они семьёй жили в погребе, дом заняли немцы.
Мой дед по маминой линии в первые дни войны попал в плен. Бежал, вернулся в военкомат. Его снова взяли на фронт, снова попал в плен. Из лагеря пленных был отправлен в Прибалтику на работы. Работал у помещика по сельскому хозяйству. Он говорил, что когда доил коров – через соломинку отпивал из ведра молоко, поэтому и остался жив.
Бабушкина сестра прошла войну медсестрой. Вспоминала, как по несколько суток стояла у операционного стола. Её муж закончил войну капитаном артиллерии. Под Сталинградом был тяжело ранен.
Я родился в 1970 году в Дмитриеве-Льговском. В ночь с 6 на 7 октября 1941 года в Дмитриеве-Льговском после осенних тёплых дней выпал первый снег. 8 октября  1941 года его заняли фашисты.

Переставлю слова в куплете,
вот уже и не тот напор.
Были слёзы о бабьем лете,
а теперь просто так – набор.

Поменяю пиджак на куртку,
станет больше чуть-чуть тепла.
Посмотрю на пятно окурка
издымившегося дотла.

Перемерю тома на полках
слева вправо и сверху вниз,
и отдельные втихомолку
послюнявлю края страниц.

Вот устройство автомобиля,
о настойках и о вине.
А вот тут целой кипой были
о Второй Мировой войне.

В них про битвы и про героев
полководцев и про солдат,
к фронту шедших походным строем
в настоящий свинцовый ад.

Про голодное время тыла,
оккупацию, лагеря.
Как ослепшая смерть косила
не раздумывая подряд.

Среди многих погибших прочих
из статистики боевой –
парой мелких холодных строчек
и про деда про моего.

Хрустнут зубы и вкус солёный…
Заколотит в груди левей.
Про погибшие миллионы
не вмещается в голове.

Пробежит холодок спиною,
переносчик тоски немой,
между Богом и сатаною,
между светом и между тьмой.

Перетёрлась и износилась
послужившая кобура.
Где ты славная дремлешь, сила –
сила разума и добра?

Превратила война просторы
в перемолотый кровезём.
Где ты прячешься жалким вором,
не приставленная при сём?

И, пока ожидаешь часа
неоткупленною виной,
этот маятник чёрной массой
гулко двигаться станет вновь.

Выйди, правда моя святая,
и за совесть и за испуг
разгони эту волчью стаю,
пресеки бесконечный круг.

Никого не поставь мишенью,
сердце собственное сорвав.
Не введи нас во искушенье.
От лукавого нас избавь.

Посижу, не включая света.
Забирается темнота.
Вот и кончилось бабье лето.
Горько думать, что это так.

2010