Летописец

Как мне, рабу божиему, вечному иноку  все это в ум взять? Беру перо в руку, а мыслями совсем не там, где надобно бы.  Далече блукает разум мой, разбредаясь смиренными поломниками на четыре стороны света. И  блазница мне - поломники те и у стен Иерусалима, и в далекой Индии, а то возомню себя древним греком или славным римлянином.То возомню себя в городе, уставленном соборами с крышами как шила, коих не утаишь в голубом мешке неба, или  у ступеней китайского храма с драконами вместо охлупней. Как в волшебном сне пребываю. 

 Струится песок в стеклянных колбах часов, перебирая песчинки, аки монах чётки. Бесовские мысли лезут в голову. Оплывает, слезясь, свеча. Время то ползет черепахой, то мчится оперенной стрелой, не ведая пределов. Собственную тень на стене принимаю за  царя Ирода. Прикорну на топчанчик – и отлетаю в страны и времена неведомые. Сны с явью путаются. А намедни у знахарки …  зелья принял, так  и вовсе отлетел  в пределы неведомые. Глянул на неё, а то не она, а   - царица   Савская. Недаром,знать, баяла: примешь отвару, побывашь  и в неведомых временах, и в странах нехоженых. И как в воду глядела, ведьма. Не даром  бесноватый, как застоялый жеребец, канонник  к ней присматривается, докладывает епископу,   глаголя про её проделки. Но не католик я-православный. А ведьма эта мне про своих недругов литовских поведала . Объявили они охоту на болезную, слухи распускают, что она подеревням коров портила, посевы ржи изводила приговорами да бесплодила тамошних баб. Ну а уж бредни про полеты на метле при помощи обмазывакния телес жиром младенцев-обычное дело. Начитались иезуиты Шпрингера с Интситорисом...

Да и я -грешен, не скрою. Даже стеклянные колбы, пережатые в осерёдыше осиной талией и те кажутся не подобающим немалым годам моим  образом призрачной девы. Танцует дева, кружа  юбками, похохатывает, звеня монистами.   
 
Шибко много начитался я манускриптов да кож исписанных  уставным письмом. 
Сбивают с толку все эти «аше» «оше», юсы с ерами глаза застят, голос архиерейя ерихонской трубой возглашает «Отче наш!» - и рушатся стены Илионские моих грез, а  хотелось бы мне писать обычливым языком, каким ихъяняется люд на ярмарках.
Рука ведет «глаголоаше же», а в ушах  звучит  «бають», «гуторят», «балабонять». Мамин  разливистый  голос зовет, напевая о подвигах богатырей, красной деве в когтях  огнедышащего змея,  набаюкивает о говорящих зверях и исполняющих желания рыбах. Татарин, не спеша выпустить из  толстых пальцев серебряную монету, торгуется за отрез льняного полотна, перемежая исковерканные русские слова с неведомыми. Чухонец, оглаживая  бобровый мех,  напевно толдычит на своем.  Каркают промеж собой вороним граем, два надутых купца из Гамбурга. Как выразить все это?