Обезьяний пиарщик

ОБЕЗЬЯНИЙ ПИАРЩИК

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ
ОСТРОВ

ВСТУПЛЕНИЕ ДЛЯ НЕПОСВЯЩЕННЫХ

Так уж сложилось, что практически с самого момента своего появления на свет человек интересовался своим происхождением: как, когда, где, от кого. В дохристианский период восточные и античные цивилизации сложили немало мифов, в которых различным образом описывается появление жизни на Земле в целом и возникновение человечества в частности.
Средневековая схоластика утвердила примат библейской версии происхождения человека, сотворенного Господом Богом по образцу и подобию своему.
Мысль Нового времени, отринувшая религиозный фактор, дала новый толчок развитию наук. И некоторыми учеными было выдвинуто предположение о «родственности» некоторых животных и человека.
Но настоящий переворот в умах людей совершил Чарльз Дарвин, впервые вычеркнувший Бога из дела сотворения человечества. Его теория о наследственной изменчивости легла в основу другой теории, теории происхождения видов. По ней-то человек и произошел когда-то от обезьяны.
В настоящее время научно доказано, что учение Дарвина является весьма противоречивым, и что эволюция из одного вида в другой вряд ли была возможна как миллионы лет назад, так и сейчас.  Ежегодно археологи откапывают сотни останков когда-то вымерших животных. Но среди них по-прежнему нет так называемых переходных форм, которые подтвердили бы дарвиновское учение. Нет ни жирафов с короткими шеями, ни мамонтов с маленькими бивнями. Как говорится, это факт. А факт, как утверждал один из героев бессмертного творения Михаила Афанасьевича Булгакова, очень упрямая вещь.
Однако несмотря на это, учение Дарвина является самым популярной теорией происхождения человека.
Эта история конечно же полностью придумана автором, равно как и «первобытный язык». В то же время главный герой представляет собой собирательный образ ряда отечественных и западных ученых, с некоторыми из которых автор лично знаком.
Надеюсь, что повесть не оскорбит чьи-либо чувства и мы вместе где-то посмеемся, а где-то и попереживаем над героями и событиями.

Александр Сорокин


"Питекантропы пересекали морские проливы на плотах, либо на связках тростника, либо на надутых воздухом звериных шкурах... На досуге люди каменного века философствовали, молились, смеялись, наблюдали за звездным небом, рассказывали разные истории, изрядно приукрашивая их...».
Из монографии Александра Евгеньевича

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Дул теплый ветерок, и березы, стоявшие на небольших расстояниях друг от друга, сплетались своими ветками и зелеными листьями. Странных волосатых существ было много. Одни из них прятались за стволами деревьев, бессмысленно пялясь на небо, другие же лежали в траве, третьи совокуплялись, четвертые ели. Они были очень похожи на обезьян, только были прямоходящими, хотя и горбились слегка. Некоторые из них были одеты в шкуры, которыми они прикрывали свои спины; грудь же была совершенно открытой, даже у женщин, некоторые из которых тут же кормили молоком своих детей. Другие же были совершенно нагими, и, судя по всему, это их нисколько не смущало. Росту они были среднего, где-то между метр шестьдесят-метр семьдесят. Лоб их был выступающим, как бы прикрывающим глаза надбровными валиками. Лица их были покрыты растительностью, но не шерстью, как у макак или шимпанзе, а обычной щетиной, как у многих современных мужчин, особенно таких, которые в некоторых документах именуются «лицами кавказской национальности». Подбородка у них почти не было, а из довольно массивных челюстей рвались наружу острые длинные клыки, делая их похожими на вампиров из дешевых ужастиков. На мощных шеях трех из них висели чьи-то косточки, подвешенные на веревку, сплетенную из волокон растений. У одного, самого важного, это была чуть ли не целая бедренная кость, очень похожая на человеческую, которая свисала у него до пояса. Хвоста у них конечно же не было, но сознание так и просило его дорисовать.
То тут, то там валялись всяческие кости, большие и маленькие. На траве валялось несколько звериных шкур, и две женщины и один мальчик соскребали с нее остатки мяса каменными скребками. Рядом дымился костер, около которого четверо или пятеро, жадно чавкая, поедали куски мяса, которое, наверное, еще совсем недавно бегало в лежавшей теперь отдельно рядом шкуре.
Был уже вечер, и невысокие горы, возвышавшиеся над островом, слегка были подернуты дымкой, а в розово-фиолетовом небе с двух противоположных концов опускались за горизонт два гигантских красных шара, утопая в воде, окружавшей остров и разделявшей его почти пополам так, что получалась буква «П».
                ***
Александр Евгеньевич пытался понять, что с ним такое, где он и что он. В лицо его дул ветер, а глаза никак не могли привыкнуть к свету. Он был совершенно голым, и каменная крошка неприятно впивалась в его ступни. От холодного камня под ногами и вокруг ему было более чем неуютно. Более того, он не мог произнести ни одного членораздельного звука, как будто рот был набит клейкой и вязкой кашей. Тупо глядя вокруг себя, он с некоторым безразличием, полубессознательно отметил, что он стоит у входа в пещеру, спиной к ней, и надо бы отойти, иначе надует. Ниже, под средней крутости спуском, виднелись обычные русские березы в полосатых бело-черных рубашках, а еще дальше виднелась вода, и ничего, кроме воды.
Слепо щурясь от багряного солнца, сурово смотревшего ему прямо в глаза, он сделал несколько шагов влево и непонятно зачем побрел, держась левой стороны, где каменистая порода медленно уходила вниз.
Надо сказать, несколько отступив от нашего повествования, что Александр Евгеньевич в свои сорок с небольшим лет был ученым, кандидатом исторических наук, преподавал в университете историю первобытного общества, изучал первобытную культуру и был ярым дарвинистом, что бы там ни говорили про учение великого Дарвина. Еще бы, учение это сугубо отструктурировано и систематизировано обобщает все знания и наблюдения человека о самом себе, и совершенно однозначно, что предком человека является «двуногое волосатое хвостатое существо», как учил Дарвин.
Как ученый, между нами говоря, он был так себе. Порой путался в терминах и датах, иногда вызывая тем самым усмешки коллег и даже студентов. Очень хотел прославиться, поэтому частенько мошенничал на археологических раскопках, куда его периодически командировал университет: «обнаруживал» «первобытные» каменные орудия, изготовленные при помощи молотка и других подручных средств. И очень боялся, что его ударят, если обнаружат подлог, так как он был не только тщеславен, но и труслив. Но была у него, как у других, настоящих ученых, пламенная страсть: вот уже лет десять Александр Евгеньевич изучал предка человека по имени питекантроп. И даже недавно написал целую монографию под названием «Питекантропы и их культурная и морфологическая эволюция», в которой, обобщив все сведения о питекантропах, воссоздал и реконструировал их быт, культуру, проследил их возникновение и исчезновение и выразил уверенность, что обильный волосяной покров питекантропов мог сохраниться только в условиях холодных температур, а значит, родина питекантропа — Россия. Дело в том, что очень уж ему хотелось обнаружить на территории России что-нибудь этакое древнее, чтобы утереть носы своим американским и европейским коллегам, которые разговаривали с ним свысока и половину слов которых он вообще не понимал, хотя еще в школе имел «пятерку» по английскому языку. И чтобы эта древность непременно вызвала такую же сенсацию, как в свое время обнаружение останков питекантропа на острове Ява. И завтра, то бишь в среду, 1 декабря 2010 года, он должен был выступить на ежегодной конференции археологов с основным докладом. Он уже приготовил все бумаги, с любовью провел ладонью по еще пахнущей типографией обложке монографии, выпил маленькую рюмку коньяку, лег в постель и приготовился заснуть рядом со своей любимой женой, Василисой Натановной, которая уже сняла шиньон, намазала свое лицо очередным чудодейственным кремом, больше напоминавшем белила, и крепко спала. Но черт знает каким образом он оказался на этом странном, если не сказать больше, острове, притом лишенным дара речи и способностью по-ученому, то есть логически и безапелляционно, рассуждать.
                ***
Чем дольше длился вечер, тем тревожней становились эти странные обезьяноподобные существа. Одни из них перебегали от одного дерева к другому, другие прятались в высокой сочной траве. В их бессмысленных глазах явственно проступало ярко выраженное возбуждение. Солнца закатились, и на небе зажглась россыпь алмазной пыли, среди которой подлинным бриллиантовым сиянием с голубовато-серебристым переливом зажглась одна звезда.
В водной глади, вклинившейся в остров, появилась жирная черная точка, медленно увеличивающаяся и приближающаяся к суше.
Если бы Александр Евгеньевич был в адекватном состоянии и увидел бы эту «точку» вблизи, то он с удивлением был констатировал тот факт, что «точка» эта — древнеегипетская барка, при помощи которой души умерших уплывали по реке из бренного мира в мир загробный.
Тем временем барка все приближалась к берегу, и уже можно было заметить масляный блеск черного массивного дерева, из которого она была сделана, а так же фигуры двух гребцов, стоящих с веслами на носу и на корме. Александр Евгеньевич наверное подумал бы, что у него начался delirium tremens, или попросту белая горячка, увидь он гребцов — их фигуры были точными копиями древнеегипетского бога Анубиса. Высокие тела, задернутые в черную ткань, шакальи головы с хищным оскалом, когти на лапах, сжимающих весла, - все это конечно очень расстроило бы нежную психику Александра Евгеньевича.
Наступила черная ночь, и лишь звезды разгорались на небе в причудливых то геометрически правильных, то ассиметрических рисунках. Барка тем временем вдруг куда-то исчезла, и от кустов медленно двинулась тень. Тень была волосатой и сжимала в здоровенной руке для безопасности большой толстый сук. Это был обезьянолюдь, решивший проверить, не пристал ли к берегу источник его возбуждения — барка с двумя шакалоголовыми. Он медленно и осторожно полз вдоль береговой линии, дыша в унисон шелесту листьев, и глаза его, уже не такие тупые и бессмысленные, как вечером, а внимательные и чуткие, отмечали каждый шорох. Барки не было, но это не придавало ему уверенности и облегчения.
Также ползком вернувшись в рощу, где его ждали другие собратья, он указал своей рукой на противоположный отросток острова в той его части, к которой должна была пристать барка:
Чу!1
Хе!2 - с некоторой злостью ответил его соплеменник, ткнув ладонью в направлении гор, возвышавшихся над островом.
Чу! Чу! - кричал первый.
Второй разозлился и сорвал со своей шеи кость, которая, по-видимому, заменяла ему амулет. Постукивая ею по ладони, как какой-нибудь милиционер в мире Александра Евгеньевича, он угрожающе стал двигаться в сторону первого. Тот набычился, выпятил вперед и без того выдвинутую челюсть с одним сломанным клыком и как заправский фехтовальщик закинул одну лапу за спину, а второй лапой, с зажатой в ней суковатой дубинкой, стал размахивать словно шпагой.  Остальные тотчас собрались вокруг, освещая импровизированный ринг факелами, зажженными от тлеющего костра, а какой-то  мохноногий малец выбежал из круга и встал между ними в роли рефери. Затем он дал отмашку и резво отбежал.
Обезьянолюди, выкрикивая непонятные ругательства на своем еще более непонятном языке, мгновенно пошли в атаку друг на друга. Схватка оказалась непродолжительной. Кость, будучи весьма почтенного возраста (по секрету скажем, ее обладатель отхватил ее у покойного родственничка на память), не выдержала мощного удара дубиной первого бойца. Но вот обломок, оставшийся в лапе второго, оказался достаточно острым, чтобы проткнуть ладонь первому и пригвоздить того к холодной ночной земле.
Остальные тут же стали заваливать его листьями, ветками и прочим лесным хламом. Некоторые, обнявшись за плечи, тут же стали исполнять канкан, пиная ногами побежденного и выкрикивая всяческие непристойности:
Хем1!
Ху2!
Хибиго хабало3!
Хем!
Ху!
Азбели обата4!
Победитель укоризненно покачал головой и ласково погрозил танцорам своим здоровенным пальчиком, а потом отвернулся и с нескрываемой радостью посмотрел в сторону горы.
Хеееем! - раздался его довольный победный клич, тут же подхваченный соплеменниками.
Хем! Хем! Хем! - скандировали они, салютуя победителю факелами.
Даже в темноте было видно, что над той частью острова разыгрывается настоящая буря — деревья трясло ветром, как эпилептиков в припадке, и шел сильный снег... Непонятно почему, но у победителя и его сторонников это вызывало щенячий восторг.

                ***
А что же Александр Евгеньевич? Вечером он медленно спускался вниз, но как только он дошел до края, заканчивавшегося обрывом, он понял, что напрасно проделал долгий и нелегкий путь, да и холодная ночь и стертые в кровь ступни давали о себе знать, не говоря уж о желудке, привыкшем к поступлению в него пищи через определенные промежутки времени. Он вернулся к пещере и с удивлением почувствовал, как на его волосы упали комочки снега. Дрожа и стуча зубами, он спрятался в пещере.
Инстинкты, жившие в нем от ученого, говорили, что надо как-то добыть огонь, чтобы развести костер и тем самым согреться.
«Искусственное добывание огня, вероятно, было связано с простейшими операциями по выделке орудий. При оббивании одного камня другим, например, кремня и пирита, летели искры, от которых могли воспламениться сухой мох, трава и листья... При изготовлении деревянных орудий дерево могло самовозгораться от трения», - так было написано в монографии Александра Евгеньевича об умении питекантропов добывать огонь.
Однако как ни оббивал Александр Евгеньевич камни друг о друга, как ни тер друг о друга сухие ветки над горсткой собранных листьев, тлеть, а уж тем более воспламеняться они никак не желали. По мере того, как он с неимоверными усилиями пытался получить огонь, сознание его, раскрепощенное физическим трудом, пробуждалось. «Это что же я, - думал Александр Евгеньевич, - неужели как навроде Робинзона Крузо, пытаюсь выжить в первобытных условиях?»
«Где я? И что со мной?!» - кричало его сознание. Но ответить было некому. Ученый полубезумно разглядывал, насколько это позволяла темнота, свое убежище – каменный мешок в горной породе, который явно куда-то вел, но идти вглубь которого не хотелось, ибо отдавало из каменных глубин зловещностью и негостеприимной мрачностью.
Он так и сидел, обхватив руками свои коленки, пытаясь сидеть так, чтобы можно было скрыть свою наготу. Хотя стесняться было совершенно некого. Усталость тем временем давала о себе знать, и он незаметно для себя уснул, крепко сжимая в одной руке палку, а в другой здоровенную каменюгу, словно скипетр и державу, как какой-нибудь царь наподобие Ивана Грозного.


ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

Утро наступило вдруг и разом, без какого-либо перехода от нежелающей уходить ночи к заливающему все вокруг свету.  Обезьянолюди проснулись и стали медленно выходить из кустов и травы. Их глазам открывалось удивительное зрелище: противоположный отросток острова был весь покрыт снегом, в то время как над этой частью острова не выпало ни миллиметра осадков.
Солнце, светившее над другой частью, тоже изменилось. Вокруг большого красно-желтого шара появилась черная траурная кайма, словно предвещая что-то нехорошее.
Очевидно, связав это нехорошее изменение окружающей среды с появлением прошлым вечером непонятно куда исчезнувшей барки, вожак обезьянолюдей (тот самый, что кричал «Хе!» ночью) схватил большой увесистый березовый сук и воинственно потряс им в сторону склона горы, чье подножье было запорошено снегом,  восторженно-ругательно восклицая:
Ыбыгг!1
Ыбыгг!! Ыбыгг!!! - подхватили его соплеменники, вооружаясь кто камнями, кто палками.
Все взрослые члены племени, за исключением женщин и детей, выстроились в неровную шеренгу по росту перед своим вожаком-генералом. Тот, размахивая палкой, как фельдмаршал жезлом, воодушевлял своих солдатов:
Мехено маэта! Эт вико фэката!! Халь!!!2
Халь!!!3 – дружно рявкнула шеренга.
Фэт мино могана! Летока ипала!! Халь!!!4
Халь!!! – и какая-то мелкая птичка, имевшая неосторожность присутствовать неподалеку от сего исторического события на ближайшей березе, свалилась замертво.
Лэ-ээк!1 – скомандовал клыкастый фельдмаршал.
Шеренга повернулась направо и мини-крестовым походом двинулась вглубь острова, маршем проходя мимо своей обезьяноподобной родни, которая в качестве приветствия усиленно показывала языки и махала лапами-руками.

                ***
Александр Евгеньевич проснулся от холода. С трудом разлепив глаза, он долго не мог осознать реальность, думая, что он находится сейчас в своей двухкомнатной квартире, светлой и просторной. Тут тоже было светло и просторно, только это была не квартира, а вход в пещеру на таинственном и непонятном острове, к тому же Бог весть каким чудом подвергнутом вчерашним вечером снежной бомбардировке. Грустно вздохнув, Александр Евгеньевич окинул взглядом свое временное убежище. С каменного свода пещеры что-то где-то капало, неприятно отзываясь легким стуком в ушах. На полу валялись несколько камней, веток и горсть листьев, притащенных им вчера для разожжения огня. А сбоку стоял странный коричневый предмет. Подойдя ближе, он возликовал: это был его любимый портфель, с которым он всегда ходил на работу! Новенький, из мягкой и гладкой коричневой кожи, которая приятно согревала ладонь, стоило только взять его.
«Уррааааааааа!» - вырвался вопль из груди его, и он даже сам себе удивился: «Ну вот и речь вернулась!»
- Аааа! Аа.. А… - отозвалось эхо.
Лихорадочно открыв портфель непослушными заледенелыми пальцами, Александр Евгеньевич обнаружил, что в нем ничего нет, кроме китайского фонарика (который был незаменим по вечерам, когда, по обыкновению, отключали электричество в уличных фонарях) и большой фляжки с коньяком, которую он тоже всегда носил с собой, так как любил выпить не только для успокоения нервов на ночь, но и в обед, когда от студенческих вопросов на семинарских занятиях у него уже начинала болеть голова. Вопросы эти по обыкновению раздражали его, так как сводились они в основном к ехидным подколкам по поводу недостающего звена в эволюционном ряду человека, то есть к тому, когда же наконец найдут ту особь, которая будет одинаково похожа и на обезьяну, и на человека и при этом будет признана стопроцентным предком человека. «Есть такая особь!» - обычно заявлял он студентам. - «Это питекантропус эректус, или, как вам все привычней, питекантроп, останки которого великий Эжен Дюбуа обнаружил на Яве в 1891 году». При этом он, правда, умалчивал, что найдены были лишь пара зубов, черепушка да бедренная кость, которые ученые признали питекантроповскими лишь на конгрессе в Лейдене спустя 4 года, долго споря, как, прости, Господи, в парламенте, кому они принадлежат: питекантропу, обезьяне или современному кретину.
Но мы отвлеклись, однако. Открыв фляжку, кандидат наук стал мелкими глоточками пить коньяк, дрожащим голосом приговаривая: «Наливаем мы коньяк, вспоминаем ориньяк!» Затем он вылил несколько капель благородной коричневой жидкости на ладони и стал интенсивно растирать свое тело. Покончив таким образом с завтраком и утренним туалетом, он вышел из убежища и, трясясь от холода, осмотрелся. Он был очень удивлен тем обстоятельством, что открывшаяся ему противоположная часть острова не была заметена снегом; напротив, там мирно шелестели березы, и должно быть, было тепло, как абсурдно это ни казалось бы на первый взгляд. «Впрочем, вся моя история со вчерашнего дня сплошной абсурд, - подумал Александр Евгеньевич, - так почему бы не быть такому чуду, я сильно замерз, да и голоден, однако».
Слово «однако» было чуть ли не самым частым словом в лексиконе Александра Евгеньевича. Из-за него его зарубежные коллеги часто не могли понять, что хочет сказать этот странный русский. Помнится, был случай, когда наш герой приехал на раскопки в Грузию, где, по слухам, обнаружили останки чуть ли не самого древнего на европейском континенте человека. Слухи оказались сильно преувеличенными, но Александр Евгеньевич каждый день там ругался, доказывая, что анализ останков был произведен неправильно:
Однако, это прародитель всех европейцев! И, однако, я настаиваю на проведении дополнительного анализа! Однако, это возмутительно!
Зачэм кыпятишься, дарагой, ну сказал жэ профэссор Адамс, что косты просто дэформыровалысь под зэмлей, поэтому и выглядят как у болэе ранней формы прэдка чэлавэка, - успокаивал его горбоносый грузинский археолог.
Услышав про козни профессора Адамса, Александр Евгеньевич со скоростью олимпийского чемпиона бежал к нему в палатку и высказывал все, что думает о западной науке вообще и о профессоре Адамсе в частности, на чудовищной смеси русского и английского языков:
- Мистер профессор! Ай эм грейт рашен исследователь! Ит из однако возмутительно! Ю дэд рашен энд уорлд хистори!! Ит из зе эншн скелет, однако! Ю варвар, профессор, однако!
Бедный профессор недоуменно хлопал ресницами и вежливо переспрашивал:
- Уот из ит «однако»?
Александр Евгеньевич краснел как помидор и, раздуваясь как жаба без воды, ни слова ни говоря, выскакивал из профессорской палатки.
Но мы отвлеклись, однако.
Редкая поросль на его ногах, груди, руках и даже на спине не грела его, и он с тоской подумал, что хорошо, должно быть, в такую погоду было его любимым, заросшим шерстью питекантропам. Он твердо решил обойти свою пещеру справа, а не слева, как вчера, и спуститься в ту райскую, как ему казалось, березовую рощу. Взяв валявшийся недалеко от входа сук, он пошел с гордо поднятой головой, одной рукой держа его как посох, а другой сжимая дорогой кожаный портфель.
                ***
Обезьянолюди медленно поднимались вверх, идя по тропе, ведущей к горе. Гора занимала довольно много пространства, в ней были пещеры, некоторые из которых были связаны друг с другом ходами-выходами, а некоторые вели неизвестно куда, представляя собой сложную и запутанную систему лабиринтов.
Пых!1 - указал фельдмаршал на вход в одну из пещер, когда они все наконец подошли к пункту назначения с твердыми намерениями осуществить свои неизвестные пока нам намерения.
Один из обезьянолюдей обмотал свою суковатую дубину сухой травой, второй зажал ее конец меж двух небольших камней и стал быстро-быстро тереть, и через пятнадцать минут конец ее затлел, а потом разгорелся. Другие поднесли к огню свои палки, предварительно обмотав их сухой травой, и процессия, освещаемая факелами, двинулась внутрь пещеры.
Она медленно наклонялась вниз, а метров через двадцать на стенах ее можно было обнаружить рисунки и знаки, непонятно кем высеченные. Среди прочих, там была целая первобытная картина: в центре - лодка, изображенная в бухте острова, как две капли воды похожего на этот своей П-образной формой, на носу лодки — существо, нечто среднее между обезьяной и человеком, с каким-то обручем, похожим на нимб, на голове, слева вверху — какие-то животные, среди которых были не то гориллы, не то шимпанзе, а справа вверху — обычные, современные Александру Евгеньевичу люди, только грубо и примитивно изображенные и, само собой, без какой-либо одежды, но с копьями, луками и топорами в руках.
                ***
Александр Евгеньевич все шел и шел, как евреи по пустыне, а горная цепь все никак не заканчивалась и понижалась очень и очень медленно. Правда, стало уже гораздо теплее, благодаря чему он воспрял духом, но ноги, его босые ноги не могли стерпеть такого длительного издевательства. Он остановился и решил перевести дух, когда вдруг заметил какое-то странное шевеление внизу между деревьев. К сожалению, он был близорук, а очков при нем не было, поэтому он не мог разглядеть причину своего беспокойства, но логически рассудив, что встреча с возможными соседями по острову вряд ли будет сулить ему что-то хорошее, он решил спрятаться в небольшой пещерке.
Посветив фонариком в своем новом убежище, он с удивлением обнаружил, что пещера была покрыта странными наскальными рисунками. «Ну конечно, - осенило его, - это же ярчайший пример классификации Ле Гурона символов на тектиморфные и ректангулярные!» Хотя сложно было сказать, в чем заключалась эта тектиморфность и ректангулярность, ибо рисунки изображали, как написали бы ученые в своих монографиях, «нечто похожее на половой акт между человекоподобным существом и кем-то, странным образом похожим на обезьяну».
Но так уж сложилось, что была у нашего героя довольно забавная привычка объяснять любые вещи и явления, особенно непонятные, всяческими заумными терминами. Студентам на его лекциях иногда даже казалось, что половину этих терминов и сам Александр Евгеньевич не знает и специально придумывает, чтобы не переходить на нормальный русский язык.
«Как же это я сразу не догадался! Это же колыбель всей нашей русской и европейской цивилизации! Произошел каким-то образом скачок во времени, и я оказался на древнейшей первобытной стоянке! Березы, наскальная живопись! Все сходится!» - ликовал в душе Александр Евгеньевич.
«Вот вернусь, сразу профессором стану!»- заговорило в нем честолюбие.
«Только как же я вернусь?! Мамочки! Это что же делается? Я тут, а там без меня конференция начнется?!» - проснулся в нем страх.
«Спокойствие, только спокойствие. Очнулся я здесь возле пещеры, а значит, она вполне может быть своеобразным коридором из моего времени в прошлое. Надо идти вглубь, и возможно я выйду в своем времени. Главное, не выйти прямо на конференции, а то я без штанов, и коньяком от меня пахнет», - подвела итог внутреннему монологу рассудительность.
Таким образом, после непродолжительного совещания с самим собою, Александр Евгеньевич решил идти дальше, вглубь каменного туннеля, освещая свой нелегкий путь фонариком.
Опора под ногами его неуклонно понижалась, а проход становился все уже и уже, настолько, что наш герой с трудом протискивался бочком, злобно ругаясь на латыни, но упрямо продолжая движение вперед.
Вскоре он был вынужден остановиться, перед ногами его зиял проем, ведущий еще дальше вниз; посветив фонарем, ученый обнаружил, что это подобие наклонной шахты с грубо вытесанными ступенями, по которым можно было спуститься вниз, при этом очень сильно рискуя свернуть себе шею.
Поскольку отступать уже было поздно, Александр Евгеньевич, обливаясь потом от нервного напряжения, стал осторожно спускаться вниз, опираясь на свой импровизированный посох одной рукой, другой же освещая при помощи фонаря тусклым желтым светом себе дорогу; портфель свой при этом он сжимал зубами, как голодная собака кость.
Наконец он спустился, отпыхиваясь, осмотрелся по сторонам, обводя пространство фонарем. Здесь было достаточно свободное пространство, воздух был необыкновенно свеж, и приятно и в то же время непривычно отдавал солью. Что было вполне объяснимо, ведь прямо перед Александром Евгеньевичем пролегала водная артерия, несомненно, вытекавшая в море, которое окружало остров.
Подойдя ближе, чтобы напиться и подавить живительной влагой бунт сухости во рту, из горла нашего путешественника исторгся вопль изумления. На водной глади стояла черная барка, точно такая же, как в Британском музее, в который Александр Евгеньевич хотел в свое время съездить, да жена не дала, отобрав поднакопленные средства на шубу, заявив, что так будет практичней. Но мы, кажется, опять отвлеклись. Вобщем, это была древнеегипетская барка из матового массивного дерева черного цвета. Это открытие окончательно запутало нашего ученого: «Это как же так, наскальная роспись, средняя русская полоса, остров и искусство Древнего Египта?! Мать моя женщина!»
Мать Александра Евгеньевича, конечно же, была женщиной, как и все остальные матери на свете, только этот бесспорный факт никоим образом не мог ему помочь. Ибо матушка его осталась там, откуда явился здесь Александр Евгеньевич, а если бы она и оказалась по случайности рядом, то обязательно в очередной раз заявила бы непутевому сынишке: «Сашенька, ну сколько раз я тебе говорила, не читай на ночь ученых книг, от них головка болеть будет!»
Окончательно ошалев от событий и фактов, он решил посмотреть, что там в барке. Поставив аккуратно портфель на холодный каменистый пол, одной рукой подсвечивая себе фонарем, второй он оперся за борт, подтянулся и очутился в барке.
Осветив ее фонарем, он обнаружил, что сидит ногами на продолговатом предмете, по форме напоминающем вытянутый ящик. «Сыграем в ящик?»- ехидно подкинуло ему мысль сознание. Спрыгнув с ящика к борту, он осветил его фонарем, чтобы найти, где он отпирается, ибо ученый он, в конце концов, или нет, а ежели он ученый, то он просто обязан провести исследование ящика по всем правилам науки. Ящик был таким же черным, как и барка, в верхней части его был выцарапан еле различимый при тусклом свете фонаря рисунок: раскинувшее в сторону руки человекообразное (и в то же время обезьяноподобное) существо в позе ветрувианского человека со знаменитого рисунка Леонарда да Винчи, над головой которого (существа, понятное дело, а не великого Леонардо) был нацарапан не то нимб, не то обруч с какими-то черточками, напоминавшими зубцы на раннесредневековой короне.
Осветив ящик по бокам, Александр Евгеньевич нашел большое его сходство с домовиной, или, попросту говоря, с гробом. Сжав ручку фонаря зубами, он аккуратно приподнял крышку и отложил ее в сторону.
Зрелище было не для слабонервных. Перед ним покоились останки человекообразного существа, несомненно, питекантропа, так как на это явственно указывало строение его черепа. Правда, лежал он не в позе ветрувианского человека, а в обычной для покойника позе, то бишь как солдат-новобранец ночью в казарме. Скелет был обильно посыпан буро-красной охрой, в точности, как на картинке в учебнике, изданном пять лет назад заведующим кафедрой, на которой преподавал Александр Евгеньевич. Пустые глазницы его в желтом (как стены в психиатрической клинике, куда однажды Александр Евгеньевич приходил навещать бывшего коллегу) свете безмолвно таращились на ученого.
Над черепом его лежал грубо сделанный обруч с редким подобием зубцов. Обруч был из желтого металла, и вряд ли это была анодированная медь, как на корпусе швейцарских часов китайского производства у Александра Евгеньевича, которые остались лежать дома в бархатном футляре рядом с обручальным кольцом.
Кандидат исторических наук бережно взял в руки импровизированную корону и надел ее на голову. Да, это были незабываемые ощущения! Голый, грязный, с истертыми ступнями, испытывающий чувство чесотки в самых разных местах, но в короне должно быть великого вождя питекантропов (иначе с каких заслуг ему корона, если он не вождь?), он чувствовал себя как английская королева, которую случайно застали в момент переодевания: немного неуютно, но в то же время очень величественно.
Он хотел было вылезти из барки, чтобы еще обследовать этот большой каменный зал на предмет подобных сюрпризов, как вдруг в одном из углов зала завидел отблески огня, а следом услышал топот и, уже пригнувшись и пряча свое бледное тело за бортами барки, он увидел странных существ и их лица в зловещем пламени факелов.
Это были питекантропы.
Точнее, они были просто на них похожи, но иначе и быть не могло: австралопитеки были по сравнению с ними слишком большими, неандертальцы слишком уродливы, а кроманьонцы слишком «человечными». Вобщем, питекантропы, и никак иначе. Даже в полутьме можно было заметить их выступающие подбородки, надвинутые на глаза надбровные валики и их характерную сутулость.
Выключив фонарь, Александр Евгеньевич, судорожно переведя дух, ущипнул себя, чтобы проверить, не сон ли это. К сожалению, оказалось, что нет.
Тем временем питекантропы заполнили собой весь каменный зал, осветив его огнем.  В свете огня можно было заметить теперь не только барку, легонько покачивающуюся на воде, но и каменный трон на небольшом возвышении пирамидальной формы в дальнем углу, к которому вели каменные же ступени. Спинка трона покрыта вырезанными на ней иероглифическими знаками, и если бы Александр Евгеньевич знал древнеегипетские иероглифы, то он бы перевел этот текст следующим образом: «В год, когда холод встречается теплом, а солнце надевает черное кольцо, мы приходим, чтобы похоронить Родителя и забрать себе нового».
Трон был пуст.
Обнаружив барку, питекантропы медленно и с некоторой опаской подошли к ней. Чувствуя их приближение, их запах и дыхание, Александр Евгеньевич весь затрясся.
Самый смелый перелез в барку и, натурально, обнаружил странного голого белого самца, о чем и сообщил остальным питекантропам:
Хик ега!1
Еще двое залезли в барку и стали вытаскивать оттуда «белого самца», то есть Александра Евгеньевича.
Хик ега! Хэк ега!! - кричали они.
Александр Евгеньевич с ужасом отбивался и никак не хотел покидать барку в компании столь недипломатичных господ, правда, это ему никак не помогло. Его вышвырнули на каменный пол, и вокруг него сомкнулось кольцо из любопытствующих питекантропов.
Другие тем временем достали гроб со скелетом, вынули скелет и стали ожесточенно раздирать его на кости, каждый стремясь отхватить себе кость побольше. Если кому это удавалось, то счастливчик тотчас прятал ее в недрах звериных шкур, оборачивающих его тело. Окружавшие ученого питекантропы, завидев дележ костей, не захотели оставаться в стороне и тоже присоединились к всеобщему безобразию. Уже почти дошло до драки, и, воспользовавшись этим, Александр Евгеньевич попытался улизнуть, но, к сожалению, его попытка побега не прошла незамеченной. Сильные руки схватили его за ногу, и он был снова повален на холодный каменный пол.
Хомо питекантропи амиго эст!1 - завопил он, забыв, что питекантропы латыни не учены.
Один из них подошел к нему, снял с его головы корону, задумчиво понюхал ее и даже пожевал, должно быть, проверяя, действительно ли она из золота, и снова одел ее на голову Александру Евгеньевичу.
Хуг!3 - грозно прорычал он.
Остальные питекантропы вдруг резко рухнули на колени, как подкошенные, а тот, который короновал его, сильно сжал ученого за ладонь, подвел того к трону, с силой усадив на него, и почтительно застыл у трона с факелом как часовой.
Хотелось пить. Да и черт его знает, что на уме у этих питекантропов. Один раз все же живем. Ученый рванул мимо недоуменных объектов своего научного исследования к любимому кожаному портфелю, который он оставил в уголке. По счастливой случайности, он не был замечен с самого начала и лишь поэтому уцелел. Обняв мягкую коричневую кожу, он едва не разрыдался от умиления. Прижав к себе, он торжественно и величаво прошествовал с ним к трону, уселся поудобней и достал фляжку с коньяком.
Запах благородного напитка оказал на питекантропов возбуждающее действие. Учуяв коньяк, они встали с колен и начали медленно приближаться к трону, жадно втягивая воздух широкими ноздрями. Почувствовав, что коньяку может угрожать опасность, ученый решил его спасти в своем желудке и сделал несколько больших, сочных глотков, после чего завинтил пробку до упора.
Фельдмаршал питекантропов, стоявший у трона, обалдело наблюдал, как резво двигается кадык на шее у их нового вождя. Он осторожно коснулся фляжки своей покрытой волосами рукой, и Александр Евгеньевич устроил ему мастер-класс профессионального дегустатора.
Он открыл фляжку и поднес ее прямо к клыкастому рту фельдмаршала. Тот выдохнул, как заправский пьяница, отчего все бактерии, до этого жившие на Александре Евгеньевиче, скоропостижно скончались. Выдохнув, он сделал глоток. Мгновение спустя еще один. Собратья с любопытством уставились на него.
Манга селаюуууу1... - запел он бархатными интонациями Элвиса Пресли.
Ученый засмеялся: он не ожидал, что крепкие напитки будут действовать на никогда не употреблявших алкоголь людей так же, как у него на Родине. Впрочем, людей — это сильно сказано.
Тем временем фляжка во всеобщем оживлении кочевала по лапам. В ней уже мало оставалось, и, почувствовав это, питекантропы стали цедить напиток буквально по каплям. Правда, этого тоже оказалось достаточно для всеобщего опьянения.
Маана канитууу2... - затянул песню самый невысокий из питекантропов.
Кааадала маана покакаааа3... - подхватил пьяный хор.
Ну что за репертуар у вас! - воскликнул Александр Евгеньевич, когда последний из питекантропов сделал свой глоток. - Нужно массовое что-нибудь петь, современное!
Наконец фляжка вернулась обратно к Александру Евгеньевичу, и он вылил остатки коньяка себе в рот, после чего полез обниматься с фельдмаршалом и, старательно набрав побольше воздуху грудью, запел:
 
Наш Федя с детства связан был с землею -
 Домой таскал и щебень и гранит...
 Однажды он принес домой такое,
 Что папа с мамой плакали навзрыд.

 Студентом Федя очень был настроен
 Поднять археологию на щит, -
 Он в институт притаскивал такое,
 Что мы кругом все плакали навзрыд.
Привез однажды с практики                Два ржавых экспонатика                И утверждал, что это - древний клад, -
         Потом однажды в Элисте
         Нашел вставные челюсти
         Размером с самогонный аппарат.

 Диплом писал про древние святыни,
 о скифах, о языческих богах.
 При этом так ругался по-латыни,
 Что скифы эти корчились в гробах.

         Он древние строения
        Искал с остервенением
         И часто диким голосом кричал,
         Что есть еще пока тропа,
         Где встретишь питекантропа, -
         И в грудь себя при этом ударял.

 Он жизнь решил закончить холостую
 И стал бороться за семейный быт.
 "Я, - говорил, - жену найду такую -
 От зависти заплачете навзрыд!"

         Он все углы облазил - и
         В Европе был, и в Азии -
         И вскоре откопал свой идеал,
         Но идеал связать не мог
         В археологии двух строк, -
         И Федя его снова закопал1.

При этом он не только пел, но и выделывал замысловатые па в стиле, про который в свое время незабвенный Никита Сергеевич Хрущев изволил заметить журналистам: «Оказывается, то, чем я занимаюсь ночью с женой, называется фокстрот».
Халь!! Халь!! - восторженно кричали зрители, пытаясь повторить эти безумные пляски.
Фельдмаршал что-то радостно просопел, и его новый начальник в хмельной щедрости водрузил ему на голову свою корону, которая у фельдмаршала еле держалась на макушке.
Фельдмаршал вмиг стал важным и даже надул щеки, как какой-нибудь африканский лидер из тех, что именовали себя Сыновьями Неба и Отцами Нации.
Но тут же, словно опомнившись, бережно водрузил ее на ученую голову.
Александр Евгеньевич не знал, что и подумать. Было очевидно, что благодаря этой короне питекантропы приняли его за вождя или даже за живое воплощение какого-то божества, но вот как вести себя в такой ситуации, он, честно говоря, не знал. Нет, наверное можно было какое-то время потешить свое самолюбие, повелевая питекантропами, заодно и научные исследования провести.
«К черту все», - подумал с пьяной тоской новоиспеченный вождь питекантропов, и по щеке его стекла слеза, прочерчивая дорожку по грязной щеке. - «Все равно так и не получилось вернуться назад, видать, суждено мне здесь остаться и стать такими, как они». При этой мысли ему захотелось зарыдать в полный голос, потому что оставаться здесь насовсем никак не входило в его планы. Да и питаются они наверняка черт знает чем. Вождю, конечно, лучшие куски полагаются, но антисанитария здесь наверняка ужасная, подцепить кишечную палочку запросто можно. Опять же и супружница вождю полагается, а может, и не одна. А жена Александра Евгеньевича личиком хоть и напоминала немного питекантропа, но все же не была такой волосатой, постоянно принимала душ, пользовалась косметикой, за слоем которой ее «питекантроповость» не особо вдавалась в глаза, и регулярно приносила домой зарплату.
Безмолвие, однако, затягивалось. Питекантропы стояли на коленях, а Александр Евгеньевич ужасно хотел есть и поскорее выбраться отсюда.
Он встал и начал колотить себя кулаками в грудь, как горилла, крича похабным голосом:
Жрать хочу, гиббона мать!
Очевидно, питекантропам было не совсем понятно, причем здесь мама гиббона, их дальнего родственника (с точки зрения монографии Александра Евгеньевича). Они встали с колен и удивленно переглянулись. Тогда стоявший в роли почетного караула у трона крикнул им:
Гипона ма! Хигака! Гипона ма!1
Несколько питекантропов отделились от общего строя и поднялись по ступеням к трону. Вероятно, они как-то неправильно поняли желание Александра Евгеньевича, потому что в следующее мгновение восемь сильных рук потащили его в сторону барки. Тащили его бережно, на вытянутых руках, и это придавало даже своеобразную торжественность шествию. Но поскольку для временно исполняющего обязанности вождя это вряд ли сулило что-то хорошее, то он сначала попробовал брыкаться и вырываться, и лишь поняв бесперспективность и тщетность своих усилий, прекратил это бесполезное занятие, иначе с очень большой долей вероятности тело вождя могло столкнуться с каменным полом, предварительно пролетев два метра высоты.
Он был уложен в барку, а чтобы не мог бежать, был связан веревкой, моток которой валялся под одним из весел. «Это не питекантропы!»- промелькнула мысль в сознании Александра Евгеньевича. - «Они не должны уметь обращаться с веревками!» Заметив, что у одного из них на шее болтается большая кость, свисавшая до пупа, он чуть не потерял сознание, а память услужливо подкинула ему строчку из его монографии: «Питекантропам, как и многим гоминидам, жившим в эпоху палеолита, был присущ каннибализм».
Ну отпустите меня, пожалуйста! - со слезами в голосе воскликнул он, думая, что сейчас станет жертвой какого-то ужасного, неизвестного ему ритуала.
Ему чем-то заткнули рот, и теперь он уже имел вид не такой важный, как несколько минут назад, он был жалок, как может быть жалок нашкодивший котенок, которого тычут носом в следы собственной шкодливости.
Но питекантропы, вернее, существа, притворявшиеся питекантропами, не торопились разбивать ему дубинами череп или творить еще что-то не менее ужасное. Они чего-то ждали, причем чего-то грустного и печального, так как смотрели они на Александра Евгеньевича с сочувствием, а некоторые даже хлюпали носом и смахивали украдкой слезы.
Внезапно раздался всплеск в воде, в оглушительной тишине прозвучав сильнее пистолетного выстрела. Лже-питекантропы с ужасом попятились назад, подальше от воды, а Александр Евгеньевич задергался, пытаясь освободиться от пут. Непонятно от чего вдруг, барка поплыла вперед, как будто в нее был встроен электромоторчик. Ученый, скованный страхом, судорожно дергался, но это ему не помогало. Он не видел, как питекантропы махали ему вслед, не скрывая слез, как один из них, взяв его осиротевший портфель, нежно прижал его к своей мощной груди, словно младенца, и что-то кричал Александру Евгеньевичу вслед.
Канал, по которому плыла барка, все расширялся, и вот уже ослепительный яркий свет разрезал пещерный мрак. «Должно быть, это у них такой способ жертвоприношения», - подумал ученый с тоской. - «Сейчас барка выйдет в открытое море, и я буду обречен на медленную смерть».
Собрав все силы в кулак, он стал тужиться, чтобы выдавить изо рта и выплюнуть ту гадость, которую ему запихнули в рот вместо кляпа. Если бы не его теперешнее положение, то он наверняка пришел бы к выводу, что это не гадость, а весьма вкусный экзотический фрукт, вот только кожура у него пахнет тоже экзотично, как моча у ослика, и вкус у нее горький, как у касторки.
Наконец-то ему это удалось, и он закричал во всю мощь своего горла, захлебываясь накопившейся во рту слюной:
Помогитеееееееееееее!!!
Не ори, фараона разбудишь, - откуда-то свовсем рядом отозвались ему.
Ккакого ффараона? - заикаясь, спросил Александр Евгеньевич, пытаясь согнуться, чтобы ослабить связывающие его веревки.
Ебипетского, - кратко и точно передразнили Александра Евгеньевича.
Раздался глухой стук о дерево барки, и через ее борта синхронно перелезли два давешних гребца.
Ученый подумал, что у него галлюцинации, завидев двух близнецов-Анубисов.
Ебиптяне, - с вытаращенными от ужаса глазами прошептал он, по-прежнему непонятно зачем коверкая простое слово, и потерял сознание.
Да не ебиптяне, а египтяне! - устало выдохнул первый Анубис, повернувшись к нему лицом, вернее, шакальей мордой.
Второй тем временем склонился над нашим бесчувственным героем и стал медленно тянуть за узкую и тонкую ленту, которая вместо молнии скрепляла на нем силиконовый костюм древнеегипетского божества. Костюм разошелся на нем и обнажил мощный загорелый торс с угадывающимися кубиками пресса, а оторванная от костюма маска предъявила окружающим в лице его напарника и пребывающего без сознания Александра Евгеньевича смуглое полноватое лицо, немного утепленное трехдневной щетиной, черные маслины глаз и сросшиеся, как у Брежнева, брови на переносице. А еще он был брюнетом и немного косил правым глазом.
Первый, проделав те же манипуляции, стянул с себя шакалью голову и откинул ее назад. Он оказался человеком вполне современного облика, белокожим, с коротким ежиком светлых волос на голове, с чистыми, как небесная лазурь, голубыми глазами и тонкой линией губ.
Зря ты с ним так, - сказал с улыбкой первый второму. - Помрет еще, нервы ж не железные.
Не помрет, - уверенно ответил второй, перегнулся за борт, зачерпнул воды и выплеснул ее на бледное лицо Александра Евгеньевича. - Должен же был я как-то отыграться за испорченные костюмы, мне, между прочим, отчет еще писать из-за их порчи.
Услышав про отчет, первый как-то сразу немного поник и стал хлопать Александра Евгеньевича по щекам, дабы привести того в чувство.

***
Сознание к ученому возвращалось медленно, маленькими порциями. Сначала он понял, что лежит на чем-то твердом и это твердое куда-то движется. Потом он почувствовал, что на его лице вода. Затем он услышал чей-то разговор, а когда его зачем-то стали бить по щекам, приоткрыл глаза.
Мама, - прошептал он, сквозь мокрые ресницы видя перед собой двух людей и то, что осталось от Анубисов.
Избавь меня Гор от такого сыночка, - на чистейшем русском языке буркнул первый, очень похожий на скандинава.
Вы кто? - ошалело спросил Александр Евгеньевич пялясь то на эту парочку, то на валяющиеся у бортов шкуры и скальпы Анубисов, которые те, должно быть, с них сняли.
Сет в пальто, - не очень вежливо ответил второй, итальянец, если судить по внешнему облику.
А где..??? - Александр Евгеньевич не смог закончить фразу, натурально, ничего не понимая.
Ебиптяне? - ехидно переспросил скандинав. - Ох уж мне эти сапиенсы, - тоном Остапа Бендера продолжил он, - навыдумывают себе черт знает чего! - И ткнул историку под нос свое одеяние.
Костюм это, костюм! Силикон и прочая дрянь, - вторил ему итальянец.
Ааа...
Ворона-кума! Вобщем, не валяйте дурака, Александр Евгеньевич, приходите в себя уже! - С некоторым раздражением воскликнул итальянец.
Откуда вы знаете мое имя? - Уже окончательно придя в себя и усиленно разминая затекшие конечности, удивленно спросил Александр Евгеньевич.
Ну кто же не знает Жужелкина Александра Евгеньевича, - зевнув, ответил ему скандинав. - Кандидат исторических наук, сотрудник Вышегородского государственного университета, автор монографии «Питекантропы и их культурная и морфологическая эволюция», женат, детей нет...
Но как? Откуда?.. - Воскликнул ученый. - И кто вы такие?! - Перешел он в наступление.
А вот кто мы такие, Вас не очень должно беспокоить! - Грозно ответил итальянец. - Мало того, что на работе пьянствуете и очки втираете начальству, так еще и попав сюда, вместо того, чтобы тихо провести остаток дней своих, решили проводить, прости, Господи, исследования, - с отвращением произнес он последнее слово, - и наших подопечных совращать стали!
Коньяком поить!
Танцам обучать непристойным! - Хором перечисляли они обиды.
Король питекантропов, растудыть...- подвел итог итальянец.
Так это... Так это был не сон?! Питекантропы... Я был у питекантропов, и это каменный век?! - Изумленно закричал Александр Евгеньевич с радостью психа, обнаружившего в носу козявку.
Сам ты питекантроп, Евгеньич, - тоном психиатра ответил ему скандинав. - Вообще-то это тайна, но, я думаю, тебе можно, все равно сболтнуть некому... - покосившись на итальянца, заявил он.
Я сам расскажу, - командным тоном ответил тот, - а ты греби давай, а то время идет!
Скандинав вздохнул и налег на весла, мощными гребками унося барку из бухты, вдавшейся сильно вглубь острова.
Попить бы, - облизнув сухим языком шершавые губы, проговорил Александр Евгеньевич.
Ага, кофею с какавой, - ответил итальянец. - На Сириусе попьешь.
На каком еще Сириусе? - Почти безучастно спросил ученый, натерпевшийся за последние сутки столько, что какой-то там Сириус уже почти не возбуждал его сознание.
На сириусянском. Ты слушай давай, сапиенс, - сказал итальянец и начал свой рассказ.
РАССКАЗ ИТАЛЬЯНЦА

Пятьсот лет назад нашу цивилизацию постигла большая катастрофа. Наши предки тогда жили на четырех планетах, обращающихся вокруг Сириуса. Вернее, когда-то они все жили на одной, но потом, когда наше население перевалило за шесть миллиардов человек, мы стали осваивать другие пригодные для жизни планеты, которые были рядом. У нас был высокий уровень технического развития. Мы могли перемещаться из одной точки в любую другую, при этом человек как бы разбирался на молекулы в точке отправления и заново собирался из них в точке назначения. Но самым популярным и почетным способом перемещения было, конечно же, звездоплавание. На малых и больших универсальных кораблях, таких, как этот. Звездоплаватели были нашими героями и кумирами. Они летали к дальним галактикам, туда, где одна лишь тьма, и туда, где можно ослепнуть от такого количества ярких звезд... И однажды на наши планеты кем-то из звездоплавателей был занесен вирус.
Тогда был очень красивый маскарадный бал... Наверное, самый лучший за последние сто лет. Во всяком случае, так рассказывал деду моего деда его дед. У нас такая традиция. Была... Когда прилетали на барках звездоплаватели, мы обязательно надевали маскарадные костюмы с головами тех животных, в честь которых были названы корабли — шакала, сокола, скорпиона, ну и так далее.
И вот вирус... Он был смертелен для нас тем, что пробуждал агрессивность в человеке. Жажду убийства и крови. Вирус передавался через пораженных им женщин. Если он поражал девушку, то ее дети рождались со страстью к войне и разрушению в крови. И наша цивилизация, до этого не знавшая войн, оказалась на грани исчезновения.  У нас осталось очень мало женщин. Большая часть из них перебила друг друга на том маскараде, когда жена одного звездоплавателя приревновала его к своей подруге.
Спаслись только те, кто был в маскарадных костюмах, какие ты видел на нас, или в любой другой одежде, которая полностью закрывала тело. Ну и те, кто был в космосе.
Наши предки решили спасти наших детей. Они попытались переместить их всех на планету, которая была далеко от нас. Это была ваша Земля. Они захотели переместить их вместе с некоторыми животными, которые напоминали бы им о далекой Родине.
Но случилась страшная трагедия. Когда через пространственный переносчик они отправляли детей, система не выдержала такого массового перемещения. Они стали превращаться в обезьяноподобных существ в тех местах, где высадились.
Потом выяснилось, что вирус все-таки поразил и некоторых из них. Только так можно было объяснить агрессию наших детей по отношению друг к другу на вашей планете.
Прошли годы, и они стали изменяться. Поскольку они были заброшены маленькими группками на большие расстояния друг от друга, а некоторые и вовсе попали на острова, у них возник выбор: или уничтожить друг друга и погибнуть всем, или, объединившись, вместе пытаться выжить в вашей недружелюбной природе, где много хищников и нет лета круглый год, как у нас.
Мы контролировали этот процесс. Как могли. Чтобы обезопасить себя от возможного заражения вирусом и чтобы нас не узнали, мы прибывали сюда в тех самых маскарадных костюмах, которые когда-то подарили нам жизнь.
Когда процесс воспроизведения потомства у этих человекообезьян выходит из-под нашего контроля, у них появляются одна-две особи, у которых вирус пробуждается в активной форме. Как правило, они очень умны, сильны, выносливы и изобретательны. Они способны привнести немало прогресса. Но если их не выявить вовремя и не изолировать, то это неизбежно приведет к заражению остальных и вымиранию наших потомков.
И тогда наша цивилизация перестанет существовать. И здесь, на чужой нам Земле, и на наших кораблях и станциях. За нашу жизнь мы, мужчины, заплатили стерильностью. Все наше поколение целиком было рождено от похищенных нами человекообезьян, названных вами, людьми будущего, австралопитеками, питекантропами, хабилисами и прочими сапиенсами. У нас их принято называть лесными людьми.
Здесь, в древнем мире Земли, мы храним свое прошлое и будущее. Когда происходят попытки нарушить столь нужное нам равновесие, этот мир словно бунтует. Погода сходит с ума, лето идет вперемешку с зимой, появляются два солнца одновременно. Это сигнал для нас.
 Когда-то, давным-давно, наши предки просто охотились на зараженных или, как мы их называем, Разрушителей.
Потом нескольким добровольцам, решившим пожертвовать собой во благо цивилизации, удалось внедрить в сознании лесных людей культ их предков. Они почитают нас за богов. И самая великая честь для любого Разрушителя — отправиться с нами, когда мы приходим к ним.
Твое появление спутало нам все карты. Ты дал нам много пищи к размышлению. Ты прошел в это время и в этот мир теми же вратами, которыми пользовались и наши предки. Врата хранят всю информацию, которой владеет тот, кто сквозь них проходит.
И если ей верить, то в будущем мы не сможем сдержать этот вирус. Ты и твой мир, в котором ты жил, прямое тому доказательство.
Вы живете во лжи, разврате и войнах.
Я бы отправил тебя в открытый космос, как и тех Разрушителей, которых мы забирали с этого острова.
Но я не могу поставить свои интересы и желания выше интересов Цивилизации.

***

Итальянец закончил свой рассказ и грустно вздохнул. Александр Евгеньевич, потрясенный обилием информации, которая никак не хотела вписываться в его представления о мире и человеке, ошарашенно вертел головой по сторонам и молчал.
Скандинав тоже молчал, управляя баркой.
Так что вы будете со мной делать? - наконец разрезал тишину вопросом ученый.
Этот вопрос не в моей компетенции, поэтому ты полетишь с нами на станцию к Сириусу, - ответил итальянец.
А может, не надо, а? - тело Александра Евгеньевича уже не было способно ни на какие эмоции типа буханья на колени. - Ну зачем я там вам? Не надо, а?
Надо, Саша, надо, - хором ответили скандинав и итальянец.
Не боись, в клинику не сдадим на опыты! - подбодрил его скандинав, с силой налегая на весла и окончательно выводя барку за пределы принадлежавшей острову водной глади.
Уже вечерело. Снежная буря, разыгравшаяся вчерашним вечером над частью острова, исчезла. Снова тихо шумели березы своими зелеными сочными листьями. В розово-голубом небе, предвестнике заката, алело, медленно спускаясь, единственное солнце. В теплой воде порою раздавались всплески — это рыбешки совершали вечерний променад, явно наслаждаясь незнанием сетей и спиннингов.
Черная барка, которую с высоты своего полета давно заметила неизвестная птица с белоснежными крыльями, вдруг остановилась. А потом, медленно ускоряясь, стала подниматься вверх по воздуху.
Птица полетела за ней, крича что-то приветственное на своем неведомом птичьем языке. А может, и прощальное — вскоре барка скрылась из ее вида, лишь черной точкой выделяясь на фоне медленно опускающегося в море гигантского красного шара, устремляясь навстречу где-то очень далеко разгорающемуся в темнеющем небе бриллианту под названием Сириус...

***

Евгеньич... Александр Евгеньич! - кто-то теребил его за плечо.
Мумммрыммум...- никак не хотел приходить он в себя.
Да просыпайтесь же, сейчас доклад Ваш будет!
А? Что? Где? Какой доклад? - Александр Евгеньевич с трудом разлепил глаза и сфокусировал взгляд на стене, окрашенной в давящий ему на психику песочный цвет.
Ну по питекантропам же! - будивший был очень настойчив и все никак не хотел отпускать плечо ученого. - Вот, представите всем, - сунул он Александру Евгеньевичу под руку его же монографию. На обложке было красиво написано на двух языках, русском и английском: «Питекантропы и их культурная и морфологическая эволюция».
Ааа.. - кажется, начал что-то понимать Александр Евгеньевич, с силой сжав свое творение и внимательно читая заглавие. - Хорошо.
Небольшой конференц-зал, в котором происходило это действо, шумел, как растревоженный улей. Посреди улья стоял отполированный стол овальной формы, за которым собственно и сидели все пчелы, в костюмах, галстуках, с бумагами и спрыснутые хорошим парфюмом. Неподалеку от стола стояла небольшая трибунка, за которой стояла самая главная пчела — декан факультета.
А сейчас, - объявила самая главная пчела, - выступит лидер нашей антропологической научной школы, Александр Евгеньевич Жужелкин, с презентацией итога своего многолетнего труда по изучению предка современного человека под названием «Питекантропы и их культурная и морфологическая эволюция»! Прошу Вас, Александр Евгеньевич! - и самая главная пчела с достоинством покинула трибуну.
Александр Евгеньевич медленно прошел три метра по красной ковровой дорожке, которые отделяли его от стула, на котором он сидел, до трибуны. Он встал за трибуну, молча оглянул всех собравшихся.
Они все смотрели на него. Кто-то с интересом («Это ж сколько денег выделил университет на издание этой лабуды, - сказала одна пчела другой, - а я два года как уже не могу за госсчет напечататься!»), кто-то вяло позевывая («Эка невидаль, питекантропы, он бы еще про Атлантиду написал!»).
Он опустил глаза и, не переставая сжимать в руке свою монографию, вдруг как икону поднял ее перед собой:
Не было никакого питекантропа! - затравленно озираясь по сторонам, закричал он. - Не было! - и зачем-то откусил кусочек бумаги от своего итога многолетнего сидения в уютном кабинете...

октябрь — ноябрь 2010 г.