Церемония посвящения в дурочки. Лунные часы9

РИСУНКИ АВТОРА. ПРАВА ЗАЩИЩЕНЫ КНИЖКОЙ-ИГРОЙ "ЛУННЫЕ ЧАСЫ" ("ПЕЧАТНЫЙ ДОМ",  МОСКВА, 2006г)

*   *   *

ГЛАВА 10
          В КОТОРОЙ МЫ ДУМАЕМ С УТРА ДО ВЕЧЕРА, А ПОТОМ ПЕТРОВА РЕШАЕТ ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА ПРИНЦА ГЛАМУРА.

Итак, отвели нас с Петровой в тюрьму, и потянулись длинные-длинные дни.
 Прежде, когда мы застревали в царствах Матушки Лени, Страха или Вещей, время летело незаметно. Шли годы, а мы их будто не замечали. Как во сне.

Мы тогда ни о чём не думали - нежились себе в гамаках, ухаживали за вещами, тряслись в норах...Просто убивали время, и оно летело незаметно.
А теперь мы с утра до вечера думали, потому что (царица правильно сказала) в тюрьме больше и делать нечего, как только думать.
А когда думаешь,дни становятся очень длинными.

          О чём думали? О разном. Думали и вместе, и врозь. Я о своём и Петрова о своём. Или об одном и том же.
О мире Людей думали. О доме, о ребятах из класса и о тех, кто с нами путешествовал до этого ужасного то ли сна, то ли яви, - о нашей "великолепной семёрке".
О серьёзном думали, и о всякой чепухе.
Только не о том, чего от нас требовала царица. Насчёт этого мы решили твёрдо.

          Было только ужасно обидно, что мы так и не найдём Тайну.
И не спасём нашу страну, если правда то, что сказал Кибальчиш.
И никогда не вернёмся домой.
Конечно, там о нас всё равно услышат, когда мы станем персонажами...И будем жить в пословице, поговорке, а может, даже в сказке.
Мальчик и Девочка, Которые Предпочли Погибнуть, но не Предать Истину и Справедливость. Красиво!
          Но всё равно было себя жаль.

          Обо всём этом мы думали с утра до вечера, а дни шли, и с каждым днём оставалось всё меньше времени.
Лес и Тайна были где-то совсем рядом, только попробуй до них доберись!

          И друзей с нами нет, Дудки-Побудки, и то нет.
Стены тюрьмы толстенные, на окнах решётки, во дворе - Стражники.
В общем, тюрьма как тюрьма.
          В обед нам приносили поднос с пирогами.
От одного запаха рот сразу наполнялся слюной, а тут ещё Пирожник, который бывший сапожник, расхваливал свою стряпню.
Что, мол, пироги румяные, горяченькие, как в пирожковой у Детского Мира.

Не какие-нибудь с нерыбонемясом, а с рыбой и мясом. Да ещё с повидлом, капусткой, творогом, клюквой, грибами, - царские пироги.
Стоило лишь признать, что чёрное - это белое, а белое - чёрное, и что дважды два - пять, - и ешь, сколько влезет.

          Петрова показывала Пирожнику язык и кричала, что терпеть не может пирогов, что от них портится фигура.
А эти вообще не идут в никакое сравнение даже с пончиками, которые продают на большой переменке в нашем школьном буфете.
Поэтому пусть их едят Дураки.
Обиженный Парожник уходил, кинув нам на пол сухие объедки.
          Объедки были сказочно вкусными.

          Петрова держалась молодцом, хоть и ворчала иногда, что это я во всём виноват. Я знал, что ворчит она больше для порядку.
Я в неё, как в себя, верил.
          И когда это случилось...с Гламуром,.. сам не понимаю, как я мог!
          А случилось вот что.

          Заявляется как-то к нам в тюрьму делегация и сообщает, что царицын сын Гламур не хочет учиться, а хочет жениться.
И что, мол, объявлен конкурс. И та девчонка, которая одержит в нём победу, и будет гламуровой невестой.
А участвовать в конкурсе должны, мол, все девчонки царства Непроходимой Глупости, в том числе и Петрова.
Потому что она хоть и иностранка и шибко Умная, но тоже девчонка.

          Ну я, конечно, чуть со смеху не лопнул. И так задразнил Петрову этим Гламуром, что она даже обиделась и несколько дней молчала, о чём-то думала.
А в день конкурса надела своё лучшее платье, которым с Варькой в Царстве Вещей обменялась, утёсовскую шляпу сняла, постриглась под Стакашкину и даже бант нацепила. Хоть прогуляюсь, говорит, а то двенадцать лет на воздух не выходила.

          Вернулась Петрова к вечеру, какая-то уж очень румяная. Прямо морковка.
Петрова всегда не к добру краснеет.
Это, говорит, от воздуха, двенадцать лет не дышала.
-  А как, спрашиваю, конкурс?
- Чепуха, - говорит, - а не конкурс: - Задали три пустяковых задачки - кто всех быстрее веник сломает, среди ста полных бочек найдёт одну пустую и перекрасит всех кошек царства в один цвет.

Будто так уж трудно догадаться, если знать народный фольклор, что веник надо ломать по пруточку, бочки скатить с горы - пустая пуще гремит...А чтоб все кошки стали одноцветные, просто дождаться ночи.
Потому что ночью все кошки серы.
          - Ну и что? - спрашиваю.

          - А то, что я одна догадалась. Все остальные-то девчонки - Дурочки! Вот возьму да выйду замуж за Гламура.
          - Ладно, - говорю, - валяй, вы друг другу подходите. Будете по очереди в бутылку лазить. То ты, то он.
          Я, конечно, решил, что Петрова дурака валяет.
А наутро заявилась к нам процессия и сообщила, что Петрова действительно заняла на конкурсе первое место. И поскольку получено её предварительное согласие, она торжественно объявляется гламуровой невестой.

          Я как захохочу. А потом сразу замолчал, потому что увидел, что смеюсь один, а остальные - серьёзней некуда, даже Петрова.
          Даже Петрова.

          Я тогда смотрю на Петрову, а Петрова глаза прячет.
          - Ты что? - хмыкаю, а у самого не хмыканье, а хрип какой-то вышел, - И впрямь собралась за...замуж за...этого?

          - Собралась, - говорит Петрова, - Ты пожалуйста не расстраивайся, Качалкин. Так надо.
          - Что надо? - ору, - Кому надо? Ты что, Петрова, совсем того?

          - Надо, - твердит Петрова, а сама вещички собирает, на меня не смотрит, - Иначе нельзя. Прощай, Качалкин, не думай обо мне плохо.

          Это она меня "Качалкиным"! Не Аликом, даже не Олегом, а Качалкиным!
И ушла.
          Я, честное пионерское, снова за руку себя ущипнул - сплю или не сплю.

          Больно. Значит, не сплю.
Значит, в самом деле Петрова, моя Петрова, выходит замуж за толстопузого Гламура, Круглого Дурака и царского сынка!
Чушь какая-то, не может быть. Не может, и всё тут.
Сколько я её знаю! Всю жизнь, можно сказать.
Она игрушки у меня таскала, состарились вместе, погибнуть решили вместе за Истину, и вдруг такое.
Да нет, сейчас она вернётся и крикнет:
         - Ну что, Алик, здорово я тебя разыграла?
          А я скажу:
          - Во-первых, Алики в валенках, а во-вторых...

          Но Петрова не возвращалась.

          Когда я окончательно понял, что она не придёт, я, кажется, заболел. Какая-то странная болезнь - я ни о чём не мог думать, кроме как о Петровой.

То я хотел её убить, то, наоборот, собирался спасать и строил всякие невероятные планы. То ничего не собирался, а просто вспоминал какую-нибудь чепуху, вроде того, что она когда-то сказала или сделала.

И почему-то ничего плохого не вспоминалось, только самое хорошее.
Будто это не я мечтал когда-то отделаться от Петровой. Будто она не плакса и приставала, не самая обыкновенная девчонка - две руки, две ноги, а Бог знает кто.

У меня ничего не болело, но было так нехорошо из-за мыслей о Петровой, что я места себе не находил.
Всё время прислушивался, вздрагивал, и сухие объедки пирогов теперь казались совсем невкусными.
          В общем, болел.

          А когда выздоровел - напротив, возненавидел Петрову. Ух, как я её ненавидел! "Не думай обо мне плохо"...
Как бы не так! Предательница!
Она всегда была такой - лживой, подлой, трусливой, только умела хорошо притворяться, как все девчонки.
Теперь я вспоминал только плохие поступки Петровой, а хорошие вдруг вывернулись наизнанку и стали казаться ещё хуже плохих.
Потому что во всём я теперь видел у Петровой только дурные мотивы, сплошной обман и притворство.
          Я со злорадством прикидывал, в какого она превратится персонажа. Девчонка, Которая Предала Друга и Истину и Выскочила Замуж за Толстопузого Дурака и Царского Сынка, Чтобы Жрать Пироги.
Или что-то в этом роде.

          Я представлял себе, как её заклеймят позором в мире Людей, когда узнают, и какой прекрасной покажется там моя гордая одинокая стойкость по сравнению с её предательством!
          А Петрова до того обнаглела, что пожелала, чтоб я присутствовал у неё на свадьбе.
И не просто так, а свидетелем, как самый близкий друг.
В свадебных обычаях Петрова разбиралась - у них вся родня по нескольку раз замуж выходила.
          Сначала я, само собой, намеревался гордо отказаться, но потом передумал.
Ну ладно, я тебе покажу свадьбу! Я тебе покажу свидетеля! Я тебе покажу "близкого друга"!
Теперь я с утра до вечера придумывал слова презрения, которые брошу ей в лицо в самый торжественный момент. И все мне казались чересчур мягкими.
          Ведь эти слова войдут в историю!

          И вот наступил день свадьбы. С утра под окнами трубили фанфары, курили фимиам, пеклись для всех Дураков пироги с настоящим мясом и рыбой - по случаю большого праздника.

Развешивали портреты Раскрасавицы-царицы и Петровой
Гламура в специальной мини-карете, тоже с изображением раскрасавца, возил на золотой цепочке его членохранитель Гламурный Нянь - в чепце, фартучке, но при оружии.
  Петрова на портретах выглядела настоящей Дурочкой.
Впрочем, скоро она такой и станет.
Официально объявили, что невеста согласилась признать все дурацкие принципы.

          Меня доставили на Виловодную площадь, где я уже был однажды с Сердитым.
Здесь перед свадьбой должна была состояться торжественная церемония посвящения Петровой в Дурочки. А сама свадьба планировалась во дворце.

          Площадь была забита битком. Бассейн со статуей Раскрасавицы-царицы оцепили стражники, образовывая довольно большое пространство для особо важных гостей.
Я тоже считался "особо важным", хотя к ноге моей и была прикована пудовая гиря.

          Одна за другой прибывали кареты. Глашатай выкрикивал:

          - Его Очковтирательство министр Благосостояния!

          - Его Умопомрачительство Министр Просвещения!

          - Его Зубодробительство Министр Здравоохранения!

          - Его Сногсшибательство Министр Порядка!

          - Министр Заграничных Дел, госпожа Война Холодная!

          - Приветик!..

          Я обернулся и увидел...Безубежденцева. Его трудно было узнать - эдакий солидный важный господин с брюшком и двумя подбородками.
          - Ишь, Петрова-то ваша отмочила!..
          - Да, - говорю, - отмочила.
          - Небось, - говорит, - загордится теперь, про старых знакомых забудет. Ты б за меня ей замолвил словечко!
          - Значит, ты и здесь служишь?
          - Министром хочу стать, Нерыбонемясной промышленности. Есть вакантное местечко.
          - Министром? Так ты ж танцор!

          - Какой танцор, - зашептал он, озираясь, - В этом дурацком царстве дважды два - пять, поэтому приходилось всё время танцевать не в такт и...
В общем, разучился я. Совсем разучился.
К тому же, сам понимаешь, пироги с утра до вечера, растолстел, форму потерял. Лишний раз повернуться трудно.
Ты уж замолви за меня Петровой...
          - Ладно, - сказал я, только чтоб отвязаться.

          - Эх, Олег! - Безубежденцев вдруг уткнулся мне в плечо и зарыдал,
- Потерял я свой талант, Олег, начисто потерял!
А какой был талантище! Помнишь?
Лучший танцор Безубежденцев! Кому служу - тому пляшу...У-уу!..

          Но тут подкатили карету Гламура, и Безубежденцев исчез в толпе.
Как я ни ненавидел Петрову, но мне её стало даже жалко, таким выглядывающий из-за портрета Гламур был противным. Он, как всегда,сидел в пузатой бутылке, замаскированной под карету.
В другой руке членохранитель Гламурный нянь вёл на поводке нашего Волка, Который Всегда Смотрит в Лес.
Волк тоже растолстел - видно, мясом во дворце кормили вдоволь.

          Но зато вид у Волка был ещё печальнее прежнего. Он то и дело вздыхал, глядя в даль, будто хотел сказать:
          - Что ваше дурацкое мясо по сравнению с заветной свободой!

          Вслед за Гламуром привезли Петрову.
Она была вся в чёрном, как на похоронах.
Да, конечно, ведь чёрное - это белое!
Петрова подошла ко мне.
Она была очень бледная, чёрный цвет ей совсем не шёл. Губы дрожали, но она улыбалась. Петрова протянула мне руку.
          - Спасибо, что пришёл.

           Я хотел ей сказать, что я ей теперь вовсе не друг. Что она для меня теперь на "вы" с самой маленькой буквы, ноль без палочки и всё такое.
Но почему-то не мог произнести ни слова.

          Но рукИ Петровой я не подал.
Я даже спрятал руку за спину.

          Петрова поняла, медленно опустила свою.
Но не смутилась, не покраснела, не заплакала - ничего такого. Только продолжала как-то странно смотреть на меня.
Будто это не она выходит замуж за царского сынка, а я.
Будто не она предательница, а я.
Потом сказала:
          - Эх ты...
          И пошла себе.
Будто это я "эх ты...", а не она.
Пока я собирался ей что-нибудь крикнуть вдогонку, затрубили трубы и Глашатай провозгласил:
          - Её Сверхсовершенство Раскрасавица-царица!

          Толпа расступилась, приветствуя царицу, которая тоже была вся в чёрном, но выглядела куда лучше Петровой.
Золотые локоны, румяные щёки, огромные, как у куклы, голубые глаза...
Теперь понятно, почему она предпочитает чёрный цвет...

          Ещё я подумал, как это у такой красавицы получился такой уродливый сын?
Я видел за откинутым пологом кареты его похожий на десятикилограммовый арбуз живот, длинный острый нос, нависший, как сосулька, над вечно мокрыми плаксивыми губами.

А рядом - маленькая бледная Петрова из 65-й квартиры.
Которая приходила ко мне играть, и от которой я прятался под кровать.
Которой я таскал до дому портфель, и которая отобрала у меня билет на Олега Попова.

Которая звала меня, как мама, Аликом, и с которой мы прошли все Кулички.
Почти всю сказочную жизнь.

          И тут я понял, что сделаю - я убью Гламура.
Правда, у меня нет никакого оружия, а на ноге пудовая гиря, но я его ударю так, что он больше не встанет.
То есть встанет Гламуром, Убитым Олегом Качалкиным, а такой вряд ли годится в женихи.
Надо только всю силу вложить в один удар - второй раз мне уже ударить не дадут.
Накопить силы для этого сокрушительного удара и выбрать момент.
Единственный шанс.

          Я даже дышать перестал - копил силы. А царица говорила речь.
Она сказала, что рада породниться с девочкой из мира Людей, которая восхищена замечательными демократическими принципами царства Непроходимой Глупости, и согласна стать Круглой Дурочкой.

          Сейчас я им покажу! Как только дурёха Петрова раскроет рот, я вам покажу "демократические принципы"!
Я придвинулся ближе, волоча за собой гирю. Я копил силы, и это были силы всей моей предыдущей жизни. Берегись, Гламур!
          - И признать, что наша царица - раскрасавица, - донеслось до меня, будто сквозь толщу воды, - Подойди ближе, дитя моё...

          Петрова пошла. Мне казалось, что моё сердце стучит на всю площадь. Я сделал ещё шаг.
          - Что же ты молчишь, говори, - улыбнулась голосом царица, - Или ты настолько поражена моим совершенством, что у тебя от восхищения отнялся язык?

          Петрова открыла рот. Я весь напрягся. Сейчас!
          И вдруг...
          Я даже не понял сначала , что произошло. Петрова нагнулась к царице, затем отпрыгнула, и...

          Красавицы с золотыми волосами больше не было.
Перед толпой стояла безобразная старуха с проваленным ртом, с таким же, как у Гламура, носом сосулькой и жалкими седыми волосками на почти лысом черепе.

          А золотые локоны вместе с румяными щеками и голубыми глазами - всё это непостижимым образом оказалось в руке у Петровой.
Она взмахнула ими, как флагом.
          Толпа ахнула, разом откатилась, как волна от берега, и замерла.

          - Смотрите, вот какая она раскрасавица! Все смотрите!
Это Кривда!
          Я не узнал голоса Петровой, такой он сейчас был сильный и звонкий.

          - И платье на ней - чёрное, и город ваш чёрный, и на неделе - только одна пятница!
И дважды два - четыре! Четыре! Четыре!

А Гламур ваш...ГЛупый АМбициозный УРод! Он же из бутылки не вылезает!

          - Правильно, слушайте Петрову! - закричал я, наконец-то опомнившись, - Дважды два - четыре!

          Сейчас толпа оживёт, забурлит, свергнет Кривду и её министров, а нас с Петровой на руках понесут ко дворцу.
Какая же Петрова молодчина!

          Но ничего такого. Толпа почему-то молчала.
Приглядевшись, я увидел, что у одних Дураков совсем закрыты глаза, другие молчат в тряпочку. Третьи молчат, воды в рот набравши.
Для этого по рядам бегали Стражники с тряпочками и кувшинами воды.
Господин Держатель Уха Востро знал своё дело.

          - Стойте, куда же вы?
          Дураки пятились и, разбегаясь, бубнили:
          - Моя хата с краю - ничего не знаю! Не знаю, и знать не хочу!

          А к нам с Петровой уже подбирались Стражники в колючих ежовых рукавицах во главе с Держателем уха Востро.
Я рванулся к Петровой, готовый защищать её до последней капли крови.
Увидел, как подкралась к Петровой Кривда, закутанная с головой в чёрный кружевной шарф, вырвала свои локоны со щеками и глазами, напялила и снова обернулась раскрасавицей.

          - Буду драться до конца, - сказал я Петровой, - Пусть знают, как погибают за Истину настоящие пионеры! А ты беги, ты ж девчонка!
          Но она лишь стиснула мою руку и не шевельнулась.

          - Героями хотите стать? - злобно зашипела Кривда, - Чтоб о вас пели песни и слагали поэмы? Не выйдет, Умники!

Посадить их на вечные времена в самое глубокое и мрачное подземелье, из которого им никогда не выбраться.
Позвать ко мне Ложь на Длинных Ногах!
Пусть обежит все Кулички и расскажет про них самые мерзкие и гнусные небылицы, какие только можно придумать.
И скоро вы прослывёте самыми гадкими и отвратительными персонажами на Куличках, хуже упырей и вурдалаков.
Ваши родители и друзья-пионеры в мире Людей от вас отрекутся и будут стыдиться даже произносить ваши имена.
И никто никогда не узнает правды.

          Стражники отступили, и появилось какое-то противное белесое существо, похожее на картофельный росток.
Крошечные головка и туловище, а дальше - ноги, ноги, ноги...
Я понял, что это и есть Ложь на Длинных Ногах, Министр Информации.
Существо почтительно склонилось перед царицей, качаясь от ветра.

          - Оповести всех, что свадьба не состоится, так как невеста неожиданно сошла с ума от счастья, - приказала Кривда, - Гламур, не реви, мы найдём тебе сказочную невесту.

          - Не хочу сказочную, хочу настоящую-уу! - ревел Гламур, снова залезая в бутылку.
          Но его вместе с бутылкой и каретой Нянь быстренько увёз.
Дураки разбежались по хатам.
Только Дурочка из Переулочка украдкой вытирала слёзы, когда нас уводили, но на неё никто не обращал внимания.
      
(продолжение следует)...