Большой Сэм и малышка Сирень

Гильотина застыла небрежно,
Под экраном бездушных небес.
Этим днём чья то смерть неизбежна,
И растет меж молвой интерес.

Ухмыляется свора воришек,
Грязных шлюх и бездомных людей,
А обрюзгший палач Джонни Бишоп,
Хочет действо закончить скорей.

Гробовщик преисполнен желанья,
Оторвать с этой смерти хоть клок,
А глава городская к вниманью,
Призывает. Настал казни срок.

И четыре наёмных служивца,
В восемь рук тянут путы цепей,
И кандального негра убивца,
На помост выдворяют быстрей.

Вот он встал как скала на помосте,
А глаза как софиты горят,
Скорбным светом лампад на погосте.
Вся судьба его рваный наряд.

Замер день под ножом гильотины,
Только день был совсем ни как день,
Но понять не дано то скотине,
Лишь малышка рыдала Сирень.

Та девчушка, что в порванном платье,
У скорбящих просила на хлеб,
Та, что в жизни не видела счастья,
Будто, сОздана только для бед.

Её жалобный, ангельский голос,
Заставлял содрогаться погост.
Смоляной её вьющейся волос,
Суховей воздымал в полный рост.

А она словно светоч кладбища,
Под сиренью стояла одна,
Перед Богом на милость как нищий,
И Сиренью за то прозванА.

Её город надгробья косые,
Её дом устрашающий склеп,
Мертвецы её чтили немые,
И пугать не имели потреб.

Как то ночью прохладной, осенней,
Трое пьяных, нахальных глупцов,
Сговорились над девой блаженной»,
Надругаться, для смеха, для слов.

Как рыдала она и просила,
Хоть кого-то на помощь прейти,
Но кто слышали были не в силах,
Пред отцами Тех прямо пройти.

Не прогнувшись душой и телами,
Под богемной роднёю юнцов.
Дядя Дэна корпел над делами,
Он был карой, для многих концом.

Дед Альфонса был важной фигурой,
Он банкир и магнат заводской.
Отец Дэвида Важный и хмурый
- Мистер Олдфилд, глава городской.

Так попал на скамью подсудимых,
За убийство юнца Большой Сэм.
В гневе праведном неудержимо,
Он под пулями жертвовал всем.

И вердикт принят был всей палатой,
Прокурором, судьёю отцом:
«Сэма Грэмста  признать виноватым,
Казнь свершить пред народным лицом».

А девчушка в толпе пробираясь,
Всё кричала, кричала навзрыд:
«Он побил за меня, защищаясь!»
«Обещал он мне папкою быть».

Расступались дворяне неспешно,
Пред дикаркой цыганских кровей,
И плевались, крестились небрежно,
Принахмурив чащобы бровей.

На прошедшее взрежем завесу.
Десять дней пролистаем назад.
И подробно изложим для весу,
Встречу в свете церковных лампад.

В графском склепе старинном и знатном,
Где живёт лунный мёртвенный свет,
Где продрогшие стены отвратно,
Поросли тёмною массою бед.

В бликах тайных литых постаментов,
(Гордых львов обветшалых громад),
Средь гробов в драгоценных фрагментах,
Затаился взволнованный взгляд.

Детский голос промолвил упрямо:
«Просыпайтесь, восстаньте к луне.
Я живу в  дальнем склепе сурьмяном,
Помогите пожалуйста мне!».

Затрещав как сухие поленья,
Крышки гроба откинулись прочь.
И в тот миг над землёй как знаменья,
Воспарили Живущие в Ночь.

«Кто тревожить изволил покой наш»,
Скаля зубы немёртвый сказал.
«Ты девчонка той чести достойна,
Видеть первых кто веху пронзал».

«Пред тобой клан великого рода,
Мы начало всей ветви отца,
Наши жесты и кровь благородны,
Мы от Цепеша Влада творца».

А теперь же вернёмся обратно,
В день и час перед казнью венца.
Тучный поп улыбаясь злорадно,
ПоднялсЯ на помост для словца.

«Сын мой» с эхом раздались брюзжанья,
«Не желаешь ли слово сказать».
«Покаянье облегчит страданья,
Ведь в котле тебе верно стонать».

Ироничную ноту безумства,
Подхватила сейчас же толпа.
Дикий хохот пронёсся кощунства,
От подножья её до столпа.

Только Сэм не изволил смеяться.
Стиснул зубы от речи лжеца.
А Сирень не могла всё уняться,
Так хотела живого отца.

«Да свершится же пусть Божья воля»",
Духовник еле слышно сказал,
Живой крест на пространстве построя,
Отвернулся и плешь прилизал.

Вдруг внезапно под тьмой покрывала,
Скрылся полностью солнечный свет.
Что-то дикое бытность взорвало,
Страшным воплем прорезав портрет,

Появившихся в небе чудовищ,
На  натянутых, мерзких крылах.
Как бойцы чернокнижных побоищ,
В древних книгах внушающих страх.

И безумство в округу вселяясь,
Страшной давкой всех стало терзать.
А вампиры манерно кривляясь,
Так любили богатых стращать.

Разлетелось затменье свечное.
В небе выплыл кровавый ячмень.
И виднелись сквозь марево двое,
Большой Сэм и малышка Сирень.