Всего вернее полутон...

Заметки о Песенном Тексте


Песенный текст есть балансирование между штампом и поэтическим открытием. Сказано это было об эстрадной песне, но справедливо, я полагаю, даже по отношению к такому жанру, как песня авторская. Только шаблоны у бардов свои. А поле для баланса достаточно широкое – каждый выбирает дорогу по себе.

Я бы определил общий признак, общую черту песенного текста (в отличие от поэтического) как НЕПОЛНОТУ; напомню созданную по несколько иному поводу, но вполне применимую здесь формулу Верлена: «Всего вернее полутон, не полный тон, а лишь полтона, лишь он венчает по закону мечту с мечтою, альт, басон…». Стихи как таковые самодостаточны, они сами музыка и музыки не требуют (это не означает, что она не может быть написана). Текст же песни, естественно, – только часть задуманного автором. Всякое сравнение, как известно, хромает, но всё-таки: стихи – готовый дом, а текст – дом недостроенный, жить в нём (то есть читать тексты как стихи) не слишком удобно. А то и вообще невозможно.

Когда я говорю «недостроенный дом», то имею в виду даже такого автора, как Окуджава. Разумеется, его песенные тексты близки к стихам, но и они в массе своей поэзией в традиционном, «книжном» значении этого слова не являются. Они вершина, но вершина именно песенной, а точнее – гитарной поэзии. В них так же, как, скажем, в стихах представлявшего другое песенное направление Алексея Фатьянова («В городском саду играет духовой оркестр // На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест»), заложена неполнота. Это все-таки дорога, а не пункт назначения.

Кто-то из литераторов, рассуждая о песенных текстах как стихах, употребил даже слово «ущербность». Не могу согласиться. Когда речь идёт о песенниках-профессионалах, это заданная поэтическая незавершённость. Тексты, например, Михаила Щербакова бывают практически безупречны – но как гитарные тексты, а не поэзия в чистом виде; здесь иные, чем, возможно, было бы у того же автора в собственно стихах, ритмическая организация строки, синтаксические и орфоэпические особенности, метафорика; в конце концов автор песни просто дышит не так, как «книжный» поэт, движение его чувства иное, что и фиксирует текст. Превосходные тексты у мастера театральной и кинопесни Юрия Ряшенцева, за ними стоит серьёзная поэтическая школа; но в данном случае это именно песенная поэзия.
Знаю многих поэтов, написать текст для песни не способных; могу себе представить, что думает об их – абстрактно говоря, вполне себе неплохих, – стихах как возможной основе песни профессиональный поэт-песенник.

Иными словами, поэтическая «машинка» автора песни работает в режиме именно песни, а не стихотворения. И всё меняется, чтобы служить песне – ясности смыслового и метафорического хода, автономности куплета, лёгкости звука и пр., ибо песня, в отличие от книжной страницы, мимолётна. То есть задача формирует необходимые для её решения качества.

Вот замечательный детский поэт-песенник Юрий Энтин; как вы полагаете, почему именно на его стихи удобно писать песни? Потому что эти тексты сами «просят» дополнить их ещё чем-нибудь – музыкой, вокалом, видеорядом. То же с текстами бардов, рок-поэтов, поп-текстовиков… Все они останавливаются на полпути к стихотворению как искусству, предоставляя пройти остальную часть дороги соавторам – певцу, композитору и пр. (в том числе и когда этот соавтор они сами). И если поиск нового смысла оказывается успешным, если художественное открытие всё-таки происходит – то всегда в большей или меньшей степени благодаря другим составляющим Песни (мелодия, аранжировка, вокал, актёрское мастерство и проч.). При этом хороший текст стимулирует такое открытие – и, следовательно, текстовик тоже является одним из его творцов.

Беда, если всего остального (того, что должно быть в данной песне сверх текста) недостаточно: чем незначительнее текст, тем большего шоу он требует. Симпатизирую «Чайфу», но когда на канале «Культура» Шахрин с коллегой вышли однажды на сцену в качестве бардов, с акустическими гитарами, – зрелище получилось жалостное.

Что касается песен на высокую поэзию – прекрасно, что они есть и самим своим существованием поднимают текстовую планку до небес. Вот только берут эту планку немногие музыканты, да и аудитория такой песни обычно невелика.

Добавлю еще одну банальность: плохих жанров нет, есть плохие авторы. И есть специфика. Разница между Никитиным, только на истинные стихи и пишущим, и, скажем, Митяевым состоит в том, что у Никитина музыка абсолютно подчинена неизменяемому поэтическому слову (что помогает ей быть тонкой и не мешает быть яркой), а у Митяева это уже соподчинение, взаимное согласование музыки и текста, здесь каждая составляющая может меняться ради целого – а это явный шаг от стихотворения как такового к песенному тексту.
В поп-жанре, как правило, слово подчинено музыке (то есть у поэта здесь самая низкая степень свободы). А хорошая песня может получиться во всех трёх случаях. Просто итогом будут разные отношения между текстом и музыкой и разный удельный вес текста в конечном опусе. И – между прочим – разная количественно и качественно публика.

Лично я предпочитаю песенных авторов, пишущих просто. С той серьёзной оговоркой, что это «просто» должно удовлетворять сложным требованиям. А из жанров – тот, что пропагандировал Эдуард Успенский в «Нашей гавани». Эти песни сплошь и рядом неуклюжи, у них часто и авторов-то нет, – зато жизни в них больше, чем во многих других. Если же песня в этой манере создана мастером – Виктором Боковым, Юлием Кимом или, скажем, Сергеем Трофимовым – это, с моей точки зрения, лучшее, что вообще может существовать в песенном жанре.

Есть песни, которым хочется и легко подпевать, – например, «Лампочке» Любови Захарченко; а вы пробовали когда-нибудь подпеть мирзаяновской (и кузнецовской) «Мухе»? Когда смысловой и звуковой тканью песни автор отделяет себя от слушателей, то и слушатели, по крайней мере значительная их часть, от него отдаляются, как бы привлекательна в своей сложности, как бы изысканна ни была сама ткань (а зачастую – именно поэтому)...

Кстати, изысканность – в песне ли, стихах ли – это что? Скажем, фольклорное заклинание «Падите мои слёзоньки не на землю, не на воду, не на господень храм // Падите прямо на сердце злодею моему» - разве оно при всей своей ясности не в высшей степени изысканно? С другой стороны, являются ли признаками поэтической утончённости дежурный метаметафоризм, нарочито усложнённые ритмика и синтаксис, лёгкая (о тяжёлой умолчу) эпатажность, по которым обыкновенно узнаёт «своего» нынешняя столичная и околостоличная литературная тусовка? Мне, например, кажется, что этот фэйсконтроль и само местонахождение множества авторов в довлеющей стилевой матрице проистекают по большей части из человеческого несамостояния, из книжности житейского опыта, из страха безвестности и стремления поэтому во что бы то ни стало вписаться в группу. А если человек не слушает себя самого и уходит от сущностного (но «неформатного»), чтобы попасть в «обойму», он обречён на неудачу.
«Не делайте мне красиво!», - говаривал, помнится, Ростропович на репетициях певцам. Делайте точно, тогда и выйдет красиво.

Другая матрица – эстетика воинствующего примитива (тоже в своём роде мэйнстрим). Диву даёшься, когда невзначай прислушиваешься к этим песням (или видишь эту рифмованную риторику в журнале): ни малейшей попытки выйти за пределы стёртых, уже ничего не означающих слов и словесных конструкций! Какое уж тут балансирование… Мальчик Кай из анекдота, снова и снова пытающийся во дворце Снежной Королевы сложить слово «вечность» из букв «ж», «о», «п» и «а»; песни не духа, не души, даже не тела – песни пустоты, нуль, на который всем нам предлагается себя умножать.
Цитат не привожу – невозможно хоть что-нибудь запомнить.

И ещё о простоте. Той самой, в которую поэт (а тем паче автор песен) должен впасть, как в ересь. Гёте, кажется, делил путь писателя на три этапа: сначала сочинитель пишет просто и плохо, затем сложно и плохо, и только потом – просто и хорошо. Я бы добавил, что итоговой простоты – которая на самом-то деле простота только с виду – достигают очень немногие. В том числе потому, что остальные авторы сознательно или бессознательно противятся ей, – ведь простота чревата для её носителя выпадением из привычной литературной среды. Эта публика от выросшего и – в отличие от неё самой – изменившегося поэта неизбежно отвернётся.
Между прочим, у Пастернака хрестоматийными уже строчками известное стихотворение не заканчивается:

«…В родстве со всем, что есть, уверясь,
И знаясь с будущим в быту,
Нельзя не впасть в конце, как в ересь,
В неслыханную простоту.

Но мы пощажены не будем,
Когда её не утаим.
Она всего нужнее людям,
Но сложное понятней им».