Как мы попали в плен к Матушке Лени. Лунные часы 3

Пророческая страшилка из 70-х

РИСУНКИ АВТОРА. ПРАВА ЗАЩИЩЕНЫ КНИЖКОЙ-ИГРОЙ "ЛУННЫЕ ЧАСЫ" (ПЕЧАТНЫЙ ДОМ -2006Г)

ГЛАВА 4
 *   *   *         

Шли мы, шли, куда глаза глядят, дошли до развилки и стали спорить, чьи глаза целенаправленнее.
Петрова с Макаром говорят - надо налево, мы с Суховодовым - направо. А Варвара ничего не говорит - просто ей до смерти любопытно, чьи глаза победят.
          - Вам налево, - вдруг послышался чей-то хриплый голос. Огляделись - никого. Только лошадь неподалёку траву щиплет.
          - Вам налево, - повторил Голос. Теперь уже сомнений не оставалась - говорящая лошадь!
          Мы поудивлялись, поблагодарили и пошли налево.
И началось.
          Налево была Пустыня. Солнце над головой печёт нещадно, песчаные кулички раскалились, ядовитые змеи кишат и шипят, львы рычат, кактусы колются - всё, как в пустыне.
          И народу никого. Еды купить негде, воды достать негда. Жарища. И запасы наши кончились.
Только Суховодову хоть бы что. Идёт свеженький, чистенький - смотреть противно.
Напрасно Суховодов уверял, что больше всего на свете хотел бы разделить наши мучения, что такое неравенство ему что нож острый, а наши физические страдания бледнеют по сравнению с его душевными.
Мы ему всё равно не верили - очень уж он не был похож на страдальца!

          Зато на Макара страшно было глядеть. Он то и дело наступал на ядовитых змей, которые его нещадно жалили, цеплялся за кактусы, которые до крови царапали. Пролетавший орёл уронил ему на голову черепаху - в результате чего Бедный Макар стал похож на одну сплошную шишку.

          Потом мы повстречали высохшего темнолицего старика в чалме и бурнусе, который сказал, что его зовут Магомет и что он идёт к Горе, потому что Гора не идёт к нему.
Что Пустыня как раз ведёт к Горе, а к Лесу надо было идти от развилки направо.

Что говорящая лошадь - это Сивый Мерин, Который Всегда Врёт. Поэтому, коли Мерин указал налево, нам надо было идти направо.
Такие пирожки.
          Повернули мы назад. Петрова совсем повисла у меня на руке, хныкала и пилила, что настоящий мужчина должен разбираться в лошадях и отличать бессовестного сивого мерина от правдивых говорящих животных. Как, например, наш Ворон.
Ворон польщённо кружил над головой Петровой вместо тени и каркал:
          - Дор-рогу осилит идущий!
          Ему бы передовицы в "Пионерку" писать.

          И вдруг мы заметили странную тропинку - ровненькую, поросшую мягкой зелёной травой. Как на газонах, по которым "ходить запрещается". Тропинка начиналась прямо от места, где мы остановились передохнуть, петляла, исчезая среди песчаных куличков, звала и манила.
          Петрова села на траву и заявила, что тропинка наверняка ведёт к Лесу, потому что она зелёная.
Варвара сказала, что даже если не ведёт к Лесу, всё равно интересно сходить и поглядеть, куда она всё-таки ведёт.
          Бедный Макар сказал, что после черепахи у него совсем мозги не варят, и чтоб мы думали за него.

          Я предложил вернуться к развилке, ну и Суховодов меня поддержал, сказав, что лично он никогда бы не стал сворачивать на тропинку.
Тогда Петрова заорала, что, конечно, легко так говорить, когда тебе всегда ни холодно, ни жарко. А что другие совсем из сил выбились, Суховодову начхать.
И, мол, мы как хотим, а лично она пошла.
          И Петрова пошла по зелёной тропинке. Варька за Петровой, а мы за Варькой - не оставлять же девчонок одних.
          - Лес! - запрыгала Петрова, - Я же говорила!
          - По-моему, это мираж, - сказал Суховодов.

          Но это был не Лес и не мираж.
Тропинка привела нас к чудесному острову, зелёному оазису среди песков.
Вода в речке была белая, как молоко, и когда мы её попробовали, оказалось, что это и есть самое настоящее молоко.
Холодное, вкусное - такое я пил только однажды в деревне, прямо из погреба.
У самого берега оно было слаще и чуть розоватым.
Оказалось, что кромка берега и дно сделаны из киселя. Моего любимого, клюквенного.
          Молочная река, кисельные берега!

          Мы наелись, напились, а потом мне ужасно захотелось спать.
Я увидел, что другие тоже зевают, а Макар - тот вообще уже растянулся на травке и посапывает.
Только я собрался последовать его примеру, как увидел, что к берегу плывёт лодка, а в ней мАлый с огромным половником вместо весла. Так и гребёт половником.
А потом зачерпнул молока с киселём, отправил в рот, машет нам:
          - Что это вы на земле устроились? Ведь жёстко. Садитесь, я вас к матушке отвезу. Там постели мягкие, перины пуховые...Тишь, гладь да Божья благодать.

          Суховодов (он один был бодрый, сна ни в одном глазу) напрасно кричал, что нам угрожает опасность, что на Куличках нельзя останавливаться и что спать среди бела дня совсем ни к чему.
Мы ответили, что это лично ему ни к чему, раз ему никогда ничего не делается, даже усталость не берёт.
Суховодов обиделся и сказал, что одиночество, зависть и непонимание - его печальный жребий, и замолчал. Потом я понял, что в молоке и киселе действительно было зелье, от которого мы не то чтоб совсем заснули, а вроде как обалдели и потеряли волю.

          Лодка покачивалась на белых волнах. Я зевал и казался себе ужасно тяжёлым, будто перенёсся на Юпитер.
          - А ты...кто? - спросила Варвара малого. Язык у неё еле ворочался.
          - Тит я, - парень вновь зачерпнул половником молока с киселём и отправил в рот.
          - А почему ты...не гребёшь совсем?
          - Пущай сама гребёт, торопиться некуда. Тише едешь - дальше будешь.


          Я сообразил, что это, наверное, тот самый Тит, у которого, как работать, всегда болит брюхо, а насчёт киселя - так "где моя большая ложка?"
Куда же он нас везёт?

На том берегу раскинулся городок, уютный, но совсем безлюдный.
          - А где...жители? - зевнув,- спросила Варвара.
          - До-ома, - тоже зевнул Тит, - Лежат на печи да едят калачи.
          - А работают ночью?
          - Зачем работают? Ночью спят. А некоторые ночью лежат на печи да едят калачи, а днём спят.
У нас свобода.
          - А когда же работают? - спросил я.

          Тит глянул на меня, как на дурачка, махнул рукой и задремал.
          По городу были развешаны плакаты:

          НИКОГДА НЕ ОТКЛАДЫВАЙ НА ЗАВТРА ТО, ЧТО МОЖНО СДЕЛАТЬ ПОСЛЕЗАВТРА!
          НЕ БЕРИСЬ ЗА ГУЖ!
          ЗАВТРА, ЗАВТРА, НЕ СЕГОДНЯ - ТАК ГОВОРИМ МЫ!

          ...так ленивцы говорят...  - Это город ленивцев! - шепнул я Суховодову.
          - Хуже. Это Сонное Царство Матушки Лени. Вон и её дворец.


          В глубине острова возвышалось странное сооружение в виде огромной подушки с кружевами. Дремлющий у ворот Стражник еле-еле разлепил глаза и прворчал:
          -Вот жизнь - спишь, спишь, а отдохнуть некогда. Пароль скажите.
          - Лень, отвори дверь - сгоришь, - сказал Тит пароль.
          - Хоть сгорю, а не отворю, зевнул Стражник, - Ладно, свои, проходите.

          Движущийся тротуар повёз нас ко дворцу. На площади лежал здоровенный камень.
          - А это...что? - зевнула Варвара.
          - Главный наш памятник. Лежачий Камень, под Который Вода не Течёт.

          Перед дворцом висел портрет толстой-претолстой тётки с десятью подбородками и крошечными заплывшими глазками.
          - Матушка моя, Лень, - зевнул Тит.

          ЛЕНЬ ПРЕЖДЕ НАС РОДИЛАСЬ. СЛАВА МАТУШКЕ-ЛЕНИ! - было начертано под портретом.

          Матушка Лень приняла нас в парадном зале.
Она возлежала в гамачище от стены до стены, который медленно раскачивался при помощи каких-то мощных механизмов. И была до того габаритная и толстая, что от этой качки весь зал ходил ходуноми и наклонялся, как корабль на волнах, - то вправо, то влево.

          - Входите, голубчики, входите, родимые! Сейчас вам матушка постелит, накормит, спать уложит.
Здесь, в Сонном Царстве, не нужно никуда идти, спешить, стремиться. Только отдыхать, отдыхать, отдыхать...

          Никогда бы не подумал, что у этой громадины может быть такой голосок.
Прежде я, конечно, слыхал выражение "сладкий голос", но не очень-то представлял, что это такое.
Бывает голос приятный и неприятный, сердитый, ласковый. Но чтоб сладкий...

          Так вот, у Матушки Лени был самый настоящий сладкий голос, прямо-таки медовый. Когда она говорила, можно было пить чай без сахара.

ПЕСЕНКА МАТУШКИ ЛЕНИ:

Баю, баюшки. баю
Вам постельку постелю,
Накормлю и напою,
Колыбельную спою...
И навею сладки сны,
В них ни солнца, ни весны,
Путник к Лесу не идёт,
А кисель сам лезет в рот.
С молочком да с крендельком
В Сонном Царствии моём!

          Мне вдруг стало тошно, будто пирожных объелся, и я понял, что Суховодов прав. Что отсюда надо немедленно бежать.
          - Спасибо, но нам...к сожалению...Дела у нас, - я зевнул.

          - Дела не волк, в лес не убегут. Погостите у меня хоть денёчек..Не понравится - уйдёте себе.

          - В самом деле, - зевнула Петрова, - Всё иди да иди. В конце концов, просто невежливо отказываться, когда нас так любезно...
Только денёчек, единственный. Ну, Алик!

          Я хотел ей сказать, что "Алики в валенках", но говорить было лень. Я зевнул.
          - Хоть денёчек, - зевнул Макар, - А шишек не будет?
          - Какие шишки, ежели вовсе не двигаться? - пропела Матушка Лень, - Отдыхать будешь от шишек.
          - Вовсе не двигаться - это так любопытно, - зевнула Варвара, - Никогда не была в гостях у Лени.
          - Немедленно вставай, Олег! - тормошил меня Суховодов. - А то будет поздно. Мы вперёд, они - за нами. Ну же, ну!
          - Иду, - зевнул я, - сейчас.

          Но со мной творилось неладное.
Так бывает, когда поутру прозвенел будильник, пора в школу, а вставать жуть как неохота.
Приказываешь себе подняться, воображаешь, будто встал давно, а сам, оказывается, дрыхнешь себе, и тебе просто снится, что ты давно встал, убрал постель и зарядку делаешь.

          В общем, пока мне снилось, что мы с Суховодовым увели всех из дворца, что переплыли молочную реку и продолжаем штурмовать пустыню, на самом деле нас под сладкие речи Матушки Лени проводили в покои, раздели-разули и уложили в гамаки на пуховые перины.

          Покои походили на беседку. Круглые стены и потолок сплошь были обвиты виноградом "Дамские пальчики" - без косточек. Кисти качались прямо над головой. Раскрывай рот и ешь, сколько влезет.

          А надоест виноград - протяни сквозь лозу руку, и в руке - жареная курица. Или банан, уже очищенный. Или эскимо на палочке, уже развёрнутое, без фольги.
Или очищенная вобла. Даже без костей.
          Наелся - можешь по телевизору местные передачи поглядеть - на каком боку спать, как часто переворачиваться с боку на бок и всё такое.
Или участвовать в конкурсе, кому сон интереснее приснился.
Лучшие сны, цветные и черно белые, показывали по телевизору.

          А потом как зазвучит: "Спят усталые игрушки", диктор провозгласит славу в честь Матушки Лени и её Сонного Царства, гамаки начнут потихоньку покачиваться, и снова засыпаешь под сладкий голос Матушки.

          Несколько раз мы видели по телевизору уже знакомого нам "великого танцора" Безубежденцева - он исполнял адажио из балета "Спящая красавица".
Видимо, у Матушки Лени он служил по совместительству. И здорово служил.
Глядя на его танцы, ещё больше хотелось спать.

          В общем, сытно, тепло и не дует. Никуда идти не надо, ничего делать не надо, ни о чём думать не надо.
Может, вы считаете - вот житуха, лучше не бывает! Мне тожде понравилось. И Петровой, и всем.
Никуда мы, конечно, не ушли - ни на второй день, ни на третий. Поначалу ещё Суховодов, который один не заболел сонной болезнью, мог нас расшевелить, мы ещё переговаривались, что, мол, завтра отправимся в путь за Тайной...
А потом как-то и разговаривать стало лень, да и не к чему.
          Затем телевизор перестали включать и в конкурсах больше не участвовали - стало лень запоминать сны. Только ели да спали.
Каждый раз перед сном я давал себе слово: как проснусь, встать и уйти отсюда.
А потом позабыл, куда и зачем мне нужно идти, а вспоминать было лень.
          Даже Ворон наш совсем обленился и всё больше дремал, изредка повторяя во сне:
          - Безделье - мать всех пор-роков!
          Мне очень стыдно рассказывать о том, что было дальше, но, как говорил папа, надо иметь мужество.

          Дальше дни и ночи перепутались, превратились в одну сплошную серую дрёму. Время будто остановилось.
Я только чувствовал, что делаюсь всё тяжелее, гамак подо мной всё больше прогибается, а руки стали такие толстые, что я уже не мог просовывать их сквозь прутья лозы за едой.

Пища теперь сама спускалась мне в рот - в основном, манная каша и то, что можно было глотать, не жуя - жевать было лень, а глотать можно и не просыпаясь.

          Сквозь сон до меня доносился голос Суховодова. Суховодов сердился, кричал, тряс меня за плечи, шлёпал по щекам. Потом отставал.

          Но однажды он тряс уж очень сильно и долго, кричал чересчур громко. А потом гамак вдруг стал из-под меня вырываться, и я упал.
Боли не почувствовал, потому что растолстел и был вроде как набит ватой.

          Надо мной стоял Суховодов. Он сказал, что это он меня вытряхнул из гамака и не пустит назад, пока я его не выслушаю.
Что нам всем грозит страшная опасность и он, Суховодов, призван нас спасти, поскольку является членом нашего коллектива и всё такое.
И что он без нас никуда отсюда не уйдёт, в крайнем случае, вместе с нами погибнет.

          Он говорил очень красиво, но соображал я с трудом и попросил его выражаться яснее и покороче - мне побыстрей хотелось назад в гамак.

          Суховодов сказал, что мы все должны через два часа погибнуть, и надо немедленно бежать.
Что пока мы спали, он ухитрился проникнуть во дворец и выведал у Безубежденцева, что Матушка Лень только с виду добрая, что мы все находимся в ужасной ловушке, в которую она заманивает проходящих путников.
Помещает их в специальную камеру, откармливает в безделье, баюкает, усыпляет...

А тем временем камера под тяжестью их жиреющих тел постепенно погружается в кисельное болото.
И что её остров никакой не оазис, а сплошной обман. И наша камера уже почти совсем погрузилась в кисель, так что если мы отсюда немедленно не выберемся, будет поздно.

          Может, я бы ему и не поверил - так удобно было не поверить, а забраться себе назад в гамак, задремать, и будь, что будет.

          Но тут я увидел Варвару.

          Она тоже проснулась и смотрела на нас из гамака бессмысленными, заплывшими жиром глазками.
В них больше не было любопытства - вот чему я поразился.
Только досада, что мы ей мешаем дрыхнуть.
Варька, которая не задаёт никаких вопросов...Варька, которой ничего больше не интересно - это было так странно, что я...

Я представил себе, как пионер Олег Качалкин, мечтающий стать авиаконструктором, и пионерка Петрова, мечтающая открыть эликсир вечной молодости, и за которую я как-никак отвечаю, потому что она дурёха и слабый пол, и все мои новые друзья, за которых я тоже в ответе, - все сейчас потонут в сладком липком киселе, будто ленивые ожиревшие мухи.

          Мне стало противно и страшно.
Я выдернул из-под головы Макара наш походный рюкзак, достал дудку-побудку и так затрубил, что всё это храпящее Сонное Царство вмиг пробудилось, стало, кряхтя, сползать со своих гамаков, задавать вопросы, ахать и ужасаться.

          Даже Ворон снова закаркал:
          - Пр-рава ножка, лева ножка, - поднимайся понемножку!

          Все мы были пузатыми, расплывшимися, будто в кривом зеркале в комнате смеха. Только никто не смеялся.
          Что делать?

          Суховодов сказал, что в крыше камеры есть крохотное отверстие величиной с игольное ушко, через которое он сейчас выберется наружу. Для него это пара пустяков. И попытается отвинтить крышку люка.

          Он возился с крышкой долго, очень долго.
А когда мы уже совсем потеряли надежду, люк со скрежетом открылся и мы замерли от ужаса.
Потому что, во-первых, мы уже настолько погрузились в болото, что когда камера наклонялась, кисель стекал через люк на пол.
А, во-вторых, отверстие люка было не шире сиденья стула. Прежде в такое мы бы пролезли запросто, но сейчас...
          - Я, наверное, застряну, - захныкала Петрова, - а Варька - та уж точно застрянет.
          - Почему это ты "наверное", а я "точно"? Что же ты, стройней меня?
          - А то нет!
          - Ты?! Ну-ка пролезь, попробуй. Я погляжу, как ты пролезешь!
          - Я-то пролезу, а вот ты - нет.
          - Это я пролезу, а ты нет. Ну, лезь, лезь, что же ты?

          Петрова презрительно фыркнула и полезла. Я даже смотреть не стал. Слушал, как она пыхтит и кряхтит, будто паровоз, и думал, что если Петрова застрянет, тогда уж наверняка всем крышка.

          Но уж не знаю, как, а Петрова пролезла.
А за ней и Варька.
Вообще женщины, когда очень захотят, во что угодно могут втиснуться.

Папа однажды купил себе джинсы, а мама рассердилась, что он ей не купил такие же, и сказала, что забирает себе эти.
Тогда папа сказал, что они мужские.
А мама сказала, что это ничего не значит, даже лучше, что мужские.
Тогда папа сказал, что мама в них ни за что не влезет.
Я тоже думал - не влезет!

Мама вначале вправду не влезала, а папа над ней смеялся и радовался, что джинсы ему достанутся.
Но он рано радовался.
Мама тогда совсем перестала есть, не ела целых две недели, даже свои любимые блинчики с мясом не ела. И так исхудала, что джинсы стали ей велики.
А папа так беспокоился о мамином здоровье, что ему было уже не до джинсов. И он даже обрадовался, что она, наконец-то, в них влезла и перестала худеть.

          - Алик, давай! - скомандовала сверху Петрова, протягивая мне руку.
          И я понял по её лицу, что пусть это невозможно, но она меня, пусть по частям, но всё равно из камеры вытащит.
Потому что обещала тёте Вале за мной присматривать. И вообще, где она, Петрова, там быть и мне.
И никуда не денешься.

          Я схватил руку Петровой, и меня выдернуло из камеры, будто морковку из земли.

          А Бедный Макар, конечно, застрял, хоть был ничуть не толще нас. Мы вчетвером дёргали его вверх изо всех сил, но бестолку, и всё больше погружались в кисель.
Макар кричал, чтоб мы его бросили, иначе сами погибнем.
Суховодов сказал, что ему лично это не грозит, чтоб мы отпустили Макара, а лично он будет тонуть вместе с ним и проверит, что же сильнее - его везение или макарово невезение.
          Он крепко обнял Макара, и они вместе с камерой погрузились в кисельное болото.
Девчонки хором заревели. Но Суховодово везение всё же победило.

Неведомая волшебная сила стала выталкивать его из киселя.
А поскольку Суховодов ни за что не хотел отпускать Макара, пришлось волшебной силе спасать их вместе и отбиваться от макаровой невезухи.

          Мы ужасно обрадовались, когда они оба вынырнули, но особенно радоваться было некогда, потому что нас засасывало.
          - Скорее к берегу! - скомандовал я.

          Легко сказать - к берегу!
А если у тебя под ногами жидкое липкое месиво, в которое ты проваливаешься с каждым шагом, а потом никак не можешь выдернуть ногу?
Если хватаешься за кочки-клёцки, а они выскальзывают у тебя из рук?
Если само твоё тело, твои мышцы, стали от долгого безделья, как кисель, и не желают производить никакой работы?
Если ты толстый, тяжёлый и неповоротливый, как,..как...

          Нет, этого не расскажешь. Только тот меня поймёт, кто сам побывал в плену у Матушки Лени, а потом из этого плена выкарабкивался.

          Крепко взявшись за руки, брели мы по кисельному болоту к берегу.
Вместе падали, вместе поднимались, выдирая друг друга из отвратительно чавкающего клюквенного киселя (как он мог мне когда-то нравиться)?
Одно скажу:- в одиночку мы бы не выбрались.
И ещё.
Если перевести в единицы энергии, то сколько мы бездельничали в Сонном Царстве, столько сейчас мучились и трудились.
          Даже Ворон не переставая каркал, будто отрабатывал:
          - Добр-рое начало - полдела откачало!
          - Тер-рпение и тр-руд всё пер-ретр-рут!
          - Губит лень, спасает тр-рудодень!

          Ворон был, как всегда, прав.
Чем больше мы тратили сил, преодолевая это проклятое болото, тем становились стройнее.
Крепли мускулы, наливались силой, идти было всё легче.
И когда, наконец, мы ступили на берег, кое-как оттёрлись от киселя и глянули друг на друга, мы все выглядели, как прежде.
Только устали до ужаса, повалились на траву.
          - Чего это вы на земле? Садитесь, я вас к Матушке отвезу. Там постели удобные, перины пуховые...
          Тит из лодки призывно махал нам половником.
Молочная река - кисельные берега, вдали огромная подушка - дворец Матушки Лени.
Мы тут даже про усталость забыли да как бросимся бежать!
Остановились, только когда вокруг опять зажелтели одни раскалённые пески.
Всем было ужасно стыдно.
          - У меня предложение, - сказала Петрова, - Давайте вообще про этот кисель забудем. Будто ничего такого с нами вообще не было. Чтоб совсем никогда не вспоминать. Давайте, а?
          Все охотно приняли её предложение.
А я не знал, как сообщить ей пренеприятнейшее известие, которое сам только что узнал и аж похолодел.
Дело в том, что в Сонном Царстве мне лень было смотреть на часы, а тут...
Я бы сам с удовольствием забыл про кисель, но часы сразу напомнили, что мы-то с Петровой люди, а не сказочные персонажи, что для нас остановки на Куличках плохо кончаются.
          Я отозвал Петрову в сторону.

          - Как ты думаешь, Петрова, сколько времени мы гостили у Матушки Лени?
          - Наверное, не меньше месяца.
          - Только не падай в обморок. Пятнадцать лет.

          В обморок Петрова не упала, но побледнела и напустилась на меня.

          - Ну, ты даёшь, Петрова! Я, что ли, на эту тропинку полез? Я ныл, чтоб на перине поваляться? "Один денёчек, единственный..."?

          - А кто тебе велел соглашаться? Ты же мужчина, у тебя знаешь какая воля должна быть? Стальная. Мол, нет - и всё!
          И Петрова изобразила, какое выражение лица должно быть у настоящего мужчины, когда он говорит: "нет - и всё".

          Я поблагодарил за совет и сказал, что в следующий раз отлуплю. Петрова заявила, что настоящий мужчина никогда не поднимет руку на девочку, что у него должна быть такая сила убеждения...

          Я заорал, что я ненастоящий, что у меня нет силы убеждения, поэтому теперь чуть что - по шее.
          - Нер-рвные клетки не восстанавливаются! - каркнул нам Ворон.
          - Правильно, умница. Алик, ты слышишь?

          - Алики в валенках, - огрызнулся я.

(продолжение следует)...