Москва архитектурная

Все говорят, Москва, Москва, квартиры, деньги, фейерверк неонов, моллюски палеолитические вмурованы на Площадь Ильча, жестянки пива, антикульт тампонов. А я люблю Рождественский бульвар и улочки Таганки, что вьются, как змея при случке, где тихо куришь, словно с ветром ведёшь неспешный разговор. «Ну, как дела?» – «Не спрашивай! Вчера чинил куранты и покалечился. Какие мне теперь юга с такой хромой ногой!» – «А я бросаю вот курить, но бросил лишь работу. Там не любили музыку, там слушали шансон. Я говорю им: Азнавур, Гензбур, а мне лишь угрожают, мол, будешь материться – не нальём.» А мне терять-то не осталось ничего, лишь паспорт восстановлен опосля развода. Что есть он, что нет его – мне всё равно, и всем ведь тоже всё равно, в каком столетии рождён я и в какое время года.»

А на дворе весна стояла, трава озимый всход заборов подпирала, две бабы вешали бельё, в лохани Архимед игрался с мылом, всем было хорошо, у всех всё было. Ведь рос лопух и лебеда росла, война четвёртый год, но мимо как-то шла. Солдат пройдёт, буханку сунем, другой пройдёт – кваску нальём, державинские оды пели пули, под гимны Жукова толкали разговор. Потом меня забрали в пионеры, под Фермопилами учил нас Леонид: «Здесь каждый куст похож на куст, и что увидишь, то и слышишь, а как услышишь, так и видишь». А мы купались в Фермопилах, и пионерочки купались вместе с нами. Играли мы в орлят и курочек, поймаешь грудь расправишь, крыльями похлопаешь, и курочка твоя, и весь залив пенился пеной, а Леонид истаял прочь. Такое было время года.

«А я, – ответил ветер, – когда чинил вчера куранты на вокзале, то выпил для сугреву рюмку с ангелом одним. Он тоже был хромой и в ядовито-изумрудной шляпе. Он пятый год уже летел до Коктебеля, от дискотеки к дискотеке, и пару раз его уже ножом пырнули, за просто так, за только то, что ангел он. И он спивался на морозе, страницы из Флоренского из головы читал. А я для рифмы вторил про Маркузе, но он и слова вставить не давал. Суровый ангел был, как зек с колымских лесозаготовок, но как бревно по улице он плыл и говорил, что имя ему Вторник.
Мы помолчали, не поняв друг друга, я докурил свой Красный Мальборо опять, а ветер крикнул мне пока и улетел по направленью юга, а я остался с Четвергом Москву архитектурную воспринимать.