Бежецкий сказитель

Из воспоминаний Геннадия Ивановича Ершова

На стенке рядом с балалайкой висит портрет моего отца. Похож на меня, тот же разрез глаз. А рядом моя вторая мама. Первая умерла, когда мне было шесть лет. Папа познакомился с очень хорошей женщиной.
Родная мама прекрасно пела и плясала. Вторая тоже обладала хорошим слухом. Отец родился в селе, окончил церковно-приходскую школу. Великолепно играл на балалайке, отлично пел, знал много стихов Пушкина и Некрасова. Читал их мне на ночь, чем и привил тягу к поэзии. Видимо, от родителей у меня и музыкальные способности.
Сцену я полюбил со второго класса. Часто пел. Голосом был похож на Робертино Лоретти. Лет в двенадцать я был потрясён звуками гармони, услышанными на берегу реки. Стал упрашивать отправить меня в музыкальную школу. Наконец уговорил. Директор школы, знавший мою вторую маму, спросил:
— Мария Ильинична, вы куда?! Экзамены закончились три дня назад.
Я разревелся на всю школу. Замолкли скрипки, заслушавшись моим визгом. Ну что со мной делать! Собрал директор всех преподавателей и устроил экзамен. Проверили слух, ритм. Руками развели от удивления.
— Мария Ильинична, я включаю его в список первым. — И директор вписал поверх всех фамилий: «Гена Ершов»... Учился я в классе баяна, который вёл директор...
В ту пору из всех окон нашей страны, да и всего мира, разносился записанный на пластинки голос Робертино Лоретти. Популярность его была неслыханной. В моих ушах до сих пор звучит этот очаровательный голос. А тогда я не пропускал ни одной телепередачи, собирал вырезки, покупал все выходящие пластинки. Не спал ночами, поражённый искусством итальянского мальчика. «Вот бы написать ему письмо». Однажды посмотрел передачу, в конце которой ведущая рассказала, что юный певец получает по четыреста писем в день со всех концов света, поэтому не в состоянии даже с помощью секретаря ответить на все послания.
— Так что, не обижайтесь, ребята, если не получите ответа.
Я решил:
— Как бы мне перехитрить, чтобы именно мне он ответил!
 В школе я изучал французский, поэтому накупил словари и учебники по итальянскому языку. С их помощью написал Робертино письмо:
«Я поклонник твоего изумительного таланта, хочу с тобой переписываться».
Мы с ним погодки. Я родился 5 декабря 1946 года, а Робертино 22 октября 47-го. Три месяца прошло, нет ответа. Ещё письмо, опять молчание. Тогда я пошёл в фотоателье. Фотограф уже знал, что я пишу стихи. Принёс венский стул и дал мне в руки книжку. Одну ногу я поставил на стул, сделал умнейшую физиономию, словно читаю стихи. И послал этот снимок в Италию, надписав: «Великому Робертино Лоретти от Геннадия Ершова».
Через две недели пришел конверт из Италии. Письмо на корявом русском языке и фотография, на которой написано имя певца его рукой. Написано шариковой ручкой, которых у нас тогда ещё не было... Я принёс письмо в школу: в тот день одноклассникам было не до учёбы...
Лет с двенадцати я начал сочинять стихи. Писал, отбрасывал в сторону, сжигал. Как поэта меня открыла любимая учительница Альбина Ильинична. Как-то в конце урока она заговорила о поэзии и заметила:
— Я знаю, что Гена Ершов пишет стихи.
— Альбина Ильинична, откуда вы знаете?!
— Вот я тебя и поймала... — Учительница жива, у неё до сих пор хранятся мои детские стихи...
Закончил одиннадцать классов, одновременно с отличием музыкальную школу. Директор готовил меня как своего лучшего ученика по музыкальной линии — училище, консерватория. Но в самый последний момент, когда документы были уже готовы, товарищ соблазнил меня надеть офицерские погоны. Предал я и директора школы, и свои музыкальные способности. Уже много позже как-то встретил меня директор и «прищучил»:
— Я тебя, сволочь ты такая, готовил к музыкальному поприщу, а ты за золотыми погонами погнался!
В Качинское лётное училище мы не поступили. Меня не взяли из-за зрения, а товарища подвело давление. Вернулись домой, экзамены везде уже закончились. В военкомате предложили поступить в Тульское ракетное училище. Оба поступили, хотя конкурс был — 5,5 человек на место. После окончания училища служба на Дальнем Востоке, потом в Германии. Из армии ушел. Семейная жизнь тоже не заладилась. В Бежецке военная специальность не нашла применения, поэтому, перепробовал разные профессии.
Несколько лет назад умерла вторая мама. Три с половиной года она лежала, не могла подняться. Я ухаживал за ней, да ещё огород на мне. Успевал выскочить из дома только за хлебом. Тяжело было. После смерти Марии Ильиничны родных никого не осталось. Ночами писал стихи. Если бы не творчество, не музыка, не поэзия, не баян, не философские труды Вольтера, которого очень люблю, мог бы и совсем уйти из жизни.
Я написал больше пятисот стихов, свыше ста из них напечатал. Публиковался в местных газетах и поэтических сборниках. Сил много, а не могу выплеснуться: газеты маленькие. Лишь изредка публикуют небольшие стихи.
В каждом моём стихе есть смысл, потому их и любят. Я понял, что надо писать очень просто, красиво, легко и ясно, чтобы поняла любая старушка в деревне... Натура у меня артистическая, никогда не отказываюсь от выступлений, а приглашают меня и в школы, и в дома инвалидов. «Лунную сонату» читал на фоне её исполнения пианисткой. Прочитал так, что минуты три зал скандировал. Я остолбенел от такого приёма и популярности. Чуть не заплакал. Мать тогда уже лежала, но отпустила меня на другой конец города. Я вернулся и говорю:
— Мама, такой фурор!..
Я ведь, когда выступаю, использую жестикуляцию: где надо руки подниму; а то изображу, как пианист берет октаву; где паузу сделать, чтобы закончить под заключительные аккорды сонаты... Стихи у меня на разные темы. В доме инвалидов прочитаю так, что все плачут. Сменю тему, прочитаю о том, как помирал дед Кондратий, все животы надрывают от смеха. Потом что-нибудь духовное, трагиче-ское, эпическое... Бежецк то плачет, то хохочет от моих стихов. В святом писании сказано: «Если человек обладает способностями, пусть отдаёт людям», что я и делаю. И на баяне играю, и музыку сочиняю. Не лыком шиты, не с ослиным ухом...
Как-то меня надоумили написать стихи о Нектарии Бежецком. Родом Нектарий был из Бежецкой земли. В Троице-Сергиевой лавре он принял монашеский постриг, был иноком. Однажды увидел вещий сон:
— Иди в Бежецк, на свою родину, сплоти народ, особенно верующих. Цель твоей жизни — пропагандировать на родной земле учение Христа.
Пришёл он на родную землю с котомкой, медным крестом, в старенькой рубахе и лаптях. Здесь были сплошь дубовые леса — дубенята. На месте, где сейчас городской сад, он вырыл землянку, келью из неё сделал. Люди узнали, стали приходить молиться. Помогал людям духовно и душевно. Организовал монастырь, от которого сейчас осталась старая колокольня. Нектария избрали игуменом. Тогда шли распри между тверскими и новгородскими князьями. Подчинялся Бежецкий край Новгороду. Тверь хотела себе урвать — край богатый: рыба, мёд, ремёсла. Отобрала Москва. Преставился Нектарий в 1493 году. Когда литовцы пришли, оставалось шесть монахов. Они успели закрыть ворота, перенести из алтаря мощи Нектария и закопать их от поругания...
Я загорелся идеей. В Бежецке ещё не создавали произведений такого масштаба. За две недели в марте 1997 года написал «Нектариану». «Сказание о преподобном Нектарии Бежецком» писалось легко, как будто мне Господь помогал.
Четыре года назад был мой творческий вечер, на котором исполнили «Нектариану». Собралось человек сто: интеллигенция, представители духовенства. Стульев не хватило. Чем больше аудитория, тем для меня лучше. Я весь охватываю её. Выпрыгиваю из ботинок, но отдаю всё, на что способен. Читал сорок минут, с чувством, с толком, с расстановкой. Народ неожиданно для меня воспринял. Кто-то даже падал на колени и пытался поцеловать руки. Я говорю:
— Встаньте, да кто я такой!
А про себя подумал:
— Если «Сказание» выйдет в свет, я свободно вздохну. Скажу: «Ну, Геннадий Иванович, ты своей цели добился. Семь лет пробивал своей головой бетонную стену... Если «Нектариана» прозвучит, и выйдет отдельным изданием, я свою миссию выполнил. Хочу увидеть книжку, пока я жив. Отец Ярослав как-то спросил меня:
— Геннадий Иванович, в таком маленьком городке и такие произведения пишешь, как такое может быть?
— Господь помогает... — Мне всегда жалко бедных и беспомощных, тех, кто не может  дать отпор. Сильные, напыщенные как индюки, наслаждаются презрением к ним, клюют человека, топят его, уничтожают, терпеть не могу таких людей.
16 апреля 2004 года я оказался в центре внимания бежечан. В этот день Бежецк отметил 510-летие со дня преставления своего святого покровителя — преподобного Нектария Бежецкого. Вечером состоялся концерт, в первом отделении которого прозвучала кантата «Сказание о преподобном Нектарии Бежецком» для чтеца, солирующего сопрано, смешанного хора, ансамбля скрипачей и фортепиано, восторженно встреченная слушателями. Дирижировал композитор Алексей Сумелиди, а читал я сам. К этому торжеству вышла книжка о Нектарии Бежецком, в которую включено и моё «Сказание». Я раздавал автографы благодарным землякам…
А дома меня ждали дрова, электроплитка и вода из колонки. До пенсии ещё два года. Работал я строителем, получал копейки, а сейчас  и эту работу вынужден оставить из-за больных глаз и сердца. Кормлюсь на «гробовые».