Из самой любви

Мне кажется, что небо создавало
Всю нашу землю из самой любви.
                Михаил Суворов

«Почему берёзы белые, даже летом, почему?» — вопрошал поэт Михаил Суворов и отвечал:

Ну, а мне упрямо верится,
Верой жизнь и хороша,
Что в берёзах тихо светится
Наша русская душа.

Белые берёзы, седые от горя, нередки в его стихах. И это не случайно. В 1942 году, поднимаясь на Дарьину гору, двенадцатилетний Миша увидел молоденького солдата, обнявшего берёзу. Боец присел, в этот сокровенный момент его и настигла смерть. Между бровями у погибшего — входное отверстие от вражеской пули. Эта картина впечаталась в память подростка. И с того момента он стал задумываться о философском понятии смерти и времени.

И пулемёт вдали незряче
Кому-то саван шьёт и шьёт.

Отчаянный Мишка Суворов и сам не раз смотрел костлявой в глаза. На одном берегу реки Рузы уже стояли наши, на другом — немцы. Минька на лодке переправился на немецкую сторону за под-мёрзшей капустой, которую из-за боёв не убрали. По нему стреляли с обоих берегов. Наши приняли его за перебежчика, фашисты — за лазутчика. Бог миловал, даже не ранили...

Родился Миша Суворов в Рузском районе Московской области. Небольшая деревня Тишино — красивая и тихая. Странно, что нашли друг друга столь разные люди — его родители. Москвич Иван Михайлович перебрался в село, чтобы ухаживать за больным отцом, которому был необходим дере-венский воздух.

Ольга, ставшая женой Ивана, была сиротой. Её подкинули на крыльцо детдома, все воспитанники которого имели одинаковое отчество — по имени директора. Неграмотная крестьянка, тихая и нелю-димая, Ольга Анатольевна была мудрой и справедливой женщиной. Чистоплотная и трудолюбивая, она так отзывалась на приглашение ровесниц посидеть на лавочке:

— Что, не всем кости перемыли, меня на подмогу зовёте?..

Знала много пословиц, поговорок, причитаний; хорошо пела размашистым голосом, несколько зажатым. За десять лет родила девять детей. Впервые оказавшись в Москве, бежала за уходящим трамваем: «Стой, а как же я!?», но потом привыкла к городской жизни. Грамоте выучилась, уже став бабушкой. Жена поэта Валентина Яковлевна Лис одновременно учила читать дочь Валерию и свек-ровь. Последняя норовила опередить внучку в прочтении новинки:

— Валенька, ради Бога, не давай ей книжку...

Умерла Ольга Анатольевна в 1977 году в день своего рождения — 24 июля, не зная, что это — день гибели её мужа в 1941 году.

Щеголеватый Иван Михайлович любил белое кашне, чёрные хромовые сапоги. До войны отец бу-дущего поэта работал завтоплива картонной фабрики. На финскую войну пошёл санинструктором. Так что Великую Отечественную встретил стреляным воробьем.  Похоронен в братской могиле. Жил ря-дом со Старой Рузой, погиб в Старой Руссе...

С раннего детства Миша попадал в разные переделки. Однажды не поделил с дразнившимся братом единственный горшок. Приподнялся, чтобы кинуть в обидчика валенок, потом плюхнулся на посудину, горшок развалился, осколки впились в тело. Больница в семи километрах. Мать пригрозила:

— Вот погоди, заживёт, попробуешь у меня ремня. — Но её хватало только на то, чтобы сорвать со стола вязаную скатерть и бегать за нашалившим ребенком.

Мишка был хулиганистым пацаном. Часто дразнил козла, пасущегося на высокой Дарьиной горе. Под горой река. Несчастный козёл запомнил обидчика и однажды, когда Минька присел по делу, жи-вотное подкралось и ударило под зад. Мальчонка катился по крапиве до самой речки.

Как-то весной купили Мише новый портфель — роскошь для многодетной семьи. Захотелось с ребятами погонять в футбол. Кругом лужи, холодно. Развели костёр. Чтобы ветер не задувал огонь, Миша поставил свой портфель. Краска скукожилась. Заждавшаяся мать отправилась на поиски сына и увидела его сидящим под берёзой и начищающим портфель до блеска... сапожной щёткой...
 
Война неожиданно подкралась совсем близко. Ольга попросила родственников помочь собрать детей и увезти на телеге подальше от боёв. Взяли только самое необходимое. Свой скарб зарыли в огороде, сверху положили икону. Во время бомбёжки снаряд попал прямо в неё. Когда немцев отбро-сили от Москвы, и большая семья вернулась, оказалось, что не на чем ни спать, ни есть. Пришлось побираться. Вместо нищенской сумы взяли сумку, с которой в мирные дни Дед Мороз разносил подар-ки. На холщовой сумке была надпись «С Новым годом!» Гордому Миньке стыдно было просить хлеба, поэтому он находил отговорки.

Полноводной весной стали всплывать трупы. Появилось много сорной рыбы. Ловили сетями, на удочку, глушили. Рыбу сушили, вялили. Московские родственницы продавали рыбу. На вырученные деньги покупали соль и солидол. Мёрзлую картошку Суворовы варили, толкли, смешивали с рыбной мукой и на солидоле жарили лепёшки — «тошнотики».

В 1942 году Мишка пошёл работать на картонную фабрику. Мужские руки, даже такие маленькие, были нужны. Его взяли слесарем.

Ещё мальчишкой к верстаку
Я встал, тисков не доставая.
Деталь, как первую строку,
Точил, ладони обжигая.
В лицо плескалась блеском сталь,
Рука нетвёрдая  немела,
Но сил затраченных не жаль —
Деталь, как стих литой, запела...

Был он мастер на все руки. Война войной, а жизнь продолжалась, игрались свадьбы. Из патрон-ных гильз Миша делал латунные колечки, начищал до блеска, вставлял кусочки от зеркала, от буты-лочного стекла.

Тринадцатилетний Миша Суворов ждал отправки в Суворовское училище, но в августе 1943 года случилось несчастье. Ловить рыбу становилось всё труднее — Минька приладился глушить её: связывал несколько запалов и бросал в воду, потом собирал улов. Принёс из Теряевского оврага, где прошли ожесточённые бои, ящик снарядов. Стал пилить снаряд, как делал десятки раз прежде, но раз-дался взрыв — подростка ранило. Один глаз цел, другой остался... на верстаке. Сохранившимся глазом Михаил видел довольно неплохо. Привезли Мишу в Московский институт глазных болезней, но он продолжал терять зрение: начался авитаминоз, да и физической работы в деревне много — сказалось напряжение для глаз. Зрение становилось всё хуже: то на дерево наткнётся, то упадёт. Одновременно появилось страстное желание рисовать. Рисовальщик он был талантливый.

Понимая, что слепнет, Миша стал думать о своём месте в жизни. Московская тётя Катя вспомни-ла, что в Куйбышеве есть школа для незрячих, и помогла определить туда племянника. Мише запом-нилось: на стол вывалят горячую картошку, только и слышен стук пальцев, нащупывающих картофе-лины. Кто успел, тот и съел. Потом воспитанники стали делить всё по справедливости.

Зимой холодно, руки мёрзнут, а учиться хочется. Михаила определили в четвёртый класс — ведь он не знал азбуки Брайля — не умел читать пальцами. За полгода догнал свой, шестой, класс. Читал он, закрывшись с головой под одеяло. Читал так усердно, что свежей книгой стирал пальцы: страницы покрывались кровяными пятнами. Ребята уважали Суворова и за работоспособность, и за умение писать стихи.

— Мишка, ну-ка выдай!

Когда новичок забредал в небольшой коридорчик рядом с залом, ему говорили:
— Не надо, здесь Мишка Суворов ходит, стихи сочиняет.

Стихи он начал писать лет с семи — дразнилки, эпиграммы. Юмористическая струя оставалась в его поэзии всю жизнь, но со временем его стихи становились всё более философскими. Первое сти-хотворение было опубликовано в «Пионерской правде» в 1946 году. Оно было посвящено Сталину.

В школе пришла первая любовь. Старшая пионервожатая Инна Львовна была на два года старше Михаила. Хотели пожениться, но её родители встали на дыбы: «Зачем тебе слепой муж!» Спустя годы она, уже пенсионерка, мать пятерых детей, переехала с мужем в Тверскую область. Увидев в газете подборку стихов Суворова, она написала в редакцию. Михаил Иванович, которому передали письмо Инны Львовны, сразу поехал к ней, взяв с собой вторую жену Ирину Анатольевну и её дочь от первого брака Юлю. Слёзы радости. Застолье. Инна Львовна сказала, глядя на своего сына Володю и падчерицу Суворова:

— Мы с тобой не смогли создать семью, пусть поженятся наши дети. — Так они стали роднёй.

Муж Юли, Володя Потапчик пишет стихи и музыку, сын Андрюша поёт детский цикл «Голоса леса» на стихи Суворова. Михаилу Ивановичу везло на поэтическое окружение. Стихи пишут и первая и вторая его жёны, дочь Валерия, внук Михаил, отец которого — слепой Борис Зверев — тоже талантливый поэт.

Но вернёмся в послевоенное время. 1952 год. Трое незрячих — Коля Гарнецкий, Миша Верескун и Миша Суворов приехали в Москву поступать на историко-архивный факультет университета. Успеш-но сдали все экзамены. По конкурсу должны были пройти, но начальство не захотело возиться с инва-лидами. Ребята обратились во Всероссийское общество слепых. Друзей направили в Реутово. Изго-товляя там коробочки для гуталина, резали жестью руки. Пораненной рукой трудно читать по Брайлю, звуковых книг ещё не было. Упрямые парни на следующий год опять поехали в университет. Снова от ворот поворот, но на этот раз им дали направление в Калинин на истфак пединститута. Все трое по-селились в одной комнате общежития. Соседями оказались чуткие ребята-фронтовики, ставшие их глазами. Была настоящая коммуна. «Старикавочка» — так прозвал не по годам мудрого и  наблюда-тельного Михаила его собрат по студенчеству.

В пединституте издавалась газета «Калининец», редактировал которую Алексей Павлович Малеев. Он заинтересовался творчеством молодого поэта и посоветовал подготовить сборник. Предисло-вие к первой книге, написанное Малеевым, называлось «Без бумаги и карандаша»: Суворов сочинял стихи в движении, наматывая сотни вёрст.

Одна за другой стали выходить поэтические книги Суворова. Михаил Иванович хорошо владел не только техникой стиха, но и великолепной выразительной дикцией. Часто ездил выступать. После одной такой поездки в Подмосковье поэт Николай Глазков написал эпиграмму: «Могу сказать, что на-расхват был у студентов многих вузов Суворов, но не Александр, а Михаил, но не Кутузов».
Работал Михаил Иванович в школе слепых. Многие удивлялись его эрудиции и широте интере-сов. Выкапывал такие факты, что все поражались:

— Как ты, слепой, знаешь такие вещи!?

Он был не только первоклассным историком, но обладал педагогическим талантом. Умел выявить и  сделать выпуклыми лучшие качества человека. Взрослые ученики  любили справедливого и заботливого наставника. Роста он был небольшого, всего метр пятьдесять шесть, но от его рукопожа-тий приседали здоровые мужики.

«Если любишь, если любят, если ты повсюду свой». Был он своим не только среди друзей и уче-ников. Сидит, бывало, с удочкой на берегу реки. Вокруг собирается толпа. Любопытно ведь, как слепой ловит рыбу. Рыбалка заканчивалась, начинался разговор «за жизнь». Так он черпал житейский мате-риал для своих стихов. Люди его любили, к тому же он обладал большим чувством юмора. В ответ на вопрос: как он управляет автомобилем, пояснял:
— Жена за рулем, а я сижу на капоте и тростью дорогу щупаю.

Хотя Михаил Иванович  знал «каждому рублю его мозолистую цену», но над деньгами не дрожал: его хлебосольный дом был открыт для всех. Вокруг Суворова всегда было много творческих людей.

Ещё при жизни поэта из Пушкинского Дома в Санкт-Петербурге пришло письмо, в котором пред-лагалось передать на хранение все его рукописи. По ряду причин этого сделано не было. К сожале-нию, многие рукописи безвозвратно утрачены. Многое осталось лишь в памяти людей, его знавших. В 1962 году его тогдашняя жена Валентина Яковлевна Лис работала на кафедре иностранных языков в мединституте, курировала группу из семи человек. Ничего крамольного своим студентам она не говорила, но однажды процитировала стихи мужа, посвящённые Сергею Есенину.

Я пленник твой и сердцем и душой,
Я пленник благодатного посева,
Но я не раб унылого напева.
Я не могу соломенную грусть
Твердить как ты, устало наизусть.
Я славлю Русь как ты, я славлю Русь,
Но голос мой пока ещё не звонок
И не объять ему земли красу.
Да что там твой рязанский жеребёнок,
Разделанный давно на колбасу.

Через некоторое время в институт пришли люди с поднятыми воротниками и вызвали Валентину Яковлевну на беседу:

— А что вы имели в виду, когда прочитали это стихотворение?..

Жена Суворова вернулась домой зарёванная, уткнулась в плечо Михаила Ивановича:

— Чего они от меня хотели, зачем приходили?

Суворов в ответ:

— Они ничего не поняли? Сейчас я им разъясню, — и добавил к этому стихотворению несколько строк:

Не в нём, гривастом, молодая сила.
Пойдём, поэт, пройдёмся по стране.
Такая рожь в полях заколосилась,
Что белый хлеб я вижу лишь во сне.

Когда Михаил Суворов издавал очередную книжку, его вызвали и поинтересовались, что он имел в виду, когда написал такую строку: «Купол неба голубой стоит ли менять на красный?» Были у него в рукописи и такие строки:

И даже колос над землёй
Усы, как пики, поднимает,
И опрокинутые волны
Грозятся небу облаками.
Наверно в каждом человеке
Живёт вот так же бунта пламя.

Велели немедленно убрать эти строки. В ответ родилась короткая басня:

Лягушка с аистом поссорились однажды.
И аист съел её, чтобы не спорить дважды.

Михаил Иванович был весёлый и остроумный человек. Часто у него рождались искромётные стихи, за которыми стояла большая работа.

У старой курицы пеструшки
Отбила петуха кукушка,
И родила ему подряд
Трёх длинноногих индюшат.
Потом махнула в Крым с павлином.
Мораль: как ветрены мужчины.

В другом, также неопубликованном, стихотворении были такие строки:

Говорят, что нет чертей.
Век не тот, куда-то смылись.
А возможно, что в людей
Бесы поселились.

В 1996 году Михаил Иванович стал заслуженным учителем Российской Федерации. Он смеялся:

— Ну вот, теперь можно и умирать.

Сердце стало сдавать. В 1998 году лёг в больницу, так как завезли новое лекарство. Близкие час-то звонили и навещали Михаила Ивановича. 18 июня жена Ирина Анатольевна Суворова принесла апельсины, а Валентина Яковлевна — сливы. Ему ничего не хотелось.

— Забирайте ваши сливы и апельсины.

«Девушки» съели сливы, Ирина Анатольевна пошла выбрасывать косточки от них, а Михаил Иванович обратился к Валентине Яковлевне:
 
 — Я скоро умру. Я всё в своей жизни сделал. Вот подержу в руках золотую медаль внука и могу умирать.

— Ну что ты говоришь! Мишеньке ещё в университет поступать... У твоей Ирины в ноябре круглая дата...

— Это всё будет после меня...

Вернулась Ирина Анатольевна.

— Девки, я ночью сочинил три стиха. Запишите.

— Такая жарища. Давай завтра.

— Хорошо бы сегодня. Ну да ладно, идите.

Коллеги Суворова пошли на остановку, стали есть апельсины, бросаться корками, как расшалившиеся дети, хохотать. Истерический смех — не к добру. На следующий день Суворов позвонил жене:

— Ночью был непонятный приступ... Я хочу виноград.

— Сегодня у твоего внука выпускной вечер. Я ведь его крёстная. Он будет меня ждать.

— Хорошо, потом придёшь.

Навестить своего директора пришла учительница Елена Николаевна. Она принесла виноград и стала разворачивать свёрток.
 
— Лена, прекрати шуршать, я умираю.

— Михаил Иванович, что у вас за песня «Умираю, умираю». Смените пластинку.

— Перестань шуршать, я ведь и вправду умираю, — повторил поэт, продолжая прохаживаться по палате. Затем подошёл к койке, сел и повалился. Прибежали врачи, но спасти не смогли. Острый инфаркт...

Валентина Яковлевна купила семь огромных букетов для учителей внука. Поднимаясь по школьной лестнице с охапкой белых лилий, она встретила странную женщину:

— Горе-то у вас какое!

— Что вы говорите?! Через два часа Мишенька медаль получит.

— А я ведь не про маленького Мишу, а про старенького. Звонили из больницы. Он умер. Ищут вас или Ирину Анатольевну.

Валентина Яковлевна закричала...

Внук Миша волновался, выбегал на школьное крыльцо:

— Почему не идёт бабушка Ира? Она же обещала!..

А по радио уже передали, что скоропостижно скончался поэт, заслуженный учитель, директор школы слепых, где он отработал ровно сорок лет. Внук не знал о случившемся, но настроение у него было тягостное. Утром пошёл узнать, почему не пришла бабушка Ира. Войдя в прихожую, увидел завешенное зеркало. Всё понял, лёг на дедову кровать и пролежал молча сутки.

22 июня в школе слепых должен был состояться выпускной вечер. Его не было. Хоронили директора. Народ шёл и шёл. Незрячим хотелось быть причастными хотя бы к звукам всеобщего горя — услышать, как падают комья земли в могилу любимого учителя.

Поэзия, поэзия,
Судьба твоя такая:
То всю тебя — под лезвие,
То вновь тебя ласкают.