Гений он скромный

Невозможно спокойно читать многие строки Маяковского:
«Я поэт, я разницу стёр между лицами своих и чужих, в гное моргов я искал сестёр, целовал узорно больных».
«И вижу — в тебе на кресте из смеха распят замученный крик».
«Я — где боль, везде; на каждой капле слёзовой течи распял себя на кресте».
«Мельчайшая пылинка живого ценнее всего, что я делаю и сделал».
Многие знают Владимира Маяковского как трибуна, а ведь он великий лирик.
Петлёй на шею луч накинь.
Сплетусь в палящем лёте я!
Гремят на мне наручники,
любви тысячелетия...
Погибнет всё.
Сойдёт на нет.
И тот, кто миром движет,
последний луч над тьмой планет
из солнц последних выжжет.
И только боль моя острей —
стою, огнём обвит,
на несгорающем костре
немыслимой любви.
Смерть его понятна. «Всей нынчести изгой» не был создан для сталинского времени. Революция спасла поэта, но на смену Самодержавию пришел «самовластительный злодей».
Я давно любил Раневскую как великолепную актрису. Однажды прочёл в газете, что томик Маяковского неизменно с ней. Не удивился. Кроме огромных выразительных глаз, у неё с Маяковским немало других общих черт — и человеческих, и творческих. Оба — левши. Актриса Раневская —комик-буфф и трагик. Поэт Маяковский — лирик и трагик, но неизменно присутствует юмор и каламбуры. В своём письме я спросил Раневскую об отношении к любимому поэту, не думая, что она ответит мне лично. Поэтому удивился, получив почтовую карточку, исписанную корявым почерком с обращением «Товарищ Михайлов!» и подписью «Раневская». Фаина Георгиевна поблагодарила за добрые слова, а на мой вопрос о Маяковском ответила кратко, но ёмко:
«Люблю его глубоко, безумно нежно, как сына, восхищаюсь его Гениальностью и не расстаюсь с ним никогда, так же, как с Пушкиным».
Умерла Раневская 19 июля 1984 года. Эта дата — день рождения Маяковского. Актриса всего на три года моложе поэта, но его ранняя гибель заставляет забыть о том, что они ровесники.
У Раневской «дикая жалость к животным».
Маяковский: «Я люблю зверьё. Увидишь собачонку. Тут, у булочной одна — сплошная плешь. Из себя и то готов достать печёнку. Мне не жалко, дорогая, ешь».
Раневская: «Я ненавижу деньги до преступности, я их бросаю, как гнойные, гнилые тряпки — это правда. Так было всегда».
Маяковский: «Посылаю к чертям свинячьим все доллары всех держав. Мне бы кончить жизнь в штанах, в которых начал, ничего за век свой не стяжав».
Ахматова заявила Раневской: «Вам одиннадцать лет, и никогда не будет двенадцать, не надейтесь». И запись Раневской: «Паспорт человека — это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать лет, а паспорт лишь напоминает, что ты не можешь жить, как восемнадцатилетний человек! Старость — это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости... Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить!» По словам Лили Брик Маяковский боялся старости, и именно этот страх послужил главной причиной его гибели.
Раневской и Маяковскому свойственны застенчивость и неуверенность в себе, скрывающиеся за внешней бравадой,  даже грубостью.
Раневская: «Горький говорил: «Талант — это вера в себя», а, по-моему, талант — это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности... Вы не поверите, в это трудно поверить, но ведь я стеснительна. Только когда я выхожу на сцену, надеваю парик, платье чужое — становлюсь нахалкой, вроде бы это не я. А когда без всего этого — я застенчива и очень заикаюсь».
Ирина Всеволодовна Мейерхольд рассказывала мне, что Маяковский, читая новые стихи, часто спрашивал друга:
— Что, Брик, очень плохо?! Никуда не годится?!
Раневская: «Как осиротели мы без Маяковского. Сейчас его перечитываю и реву. Жалею его. Человеческая моя жалость — самое сильное во мне... У меня до сих пор за него душа болит. Его убила пошлость... Он гений. Это мещанство — не читать Маяковского... Гений! Бедный мой. Такой мой, такой неземной, люблю, нестерпимо жалко. Люблю, жалею, тоскую по нём. Гений он скромный...»
В одной из записей Раневская вспоминает, как видела поэта в 1925 году. Он сидел, задумавшись, один, и она увидела в его глазах «такую печаль, которая бывает у бездомных собак, у брошенных хозяевами собак».  «Его травили весь вечер, а он с папиросой, прилипшей к губе, говорил гениальные дерзости. Был он умнейшим из людей моего времени. Умней и талантливей в то время никого не было. Глаза его, тоску в глазах не забуду — пока живу».
Маяковский: «А тоска моя растёт, непонятна и тревожна как слеза на морде плачущей собаки».
Сменилась эпоха, а крылатые фразы поэта у всех на устах. По вкладу в живой язык Маяковский сравним с Грибоедовым и Крыловым.
Немало выражений Раневской вошло в народ без имени автора. Она назвала проспект Калинина «вставной челюстью Арбата», а памятник Марксу «бородатым холодильником». Впрочем, часто за внешней грубостью глубокие мысли: «Жизнь — это затяжной прыжок из п... в могилу». Ещё при жизни Раневской в народе ходило много баек о ней и её высказываниях, часто весьма эпатажных. Мальчишки замучили Раневскую фразой из кинофильма «Подкидыш»: «Муля, не нервируй меня!». Однажды актриса не выдержала и велела: «Дети, постройтесь!» Когда они построились, Раневская своим неподражаемым голосом велела: «Идите в ж...!»
Раневская была очень одинока.  «Жить можно только с тем, без которого не можешь жить» — это сказала мне Анна Ахматова». «Все, кто меня любили, — не нравились мне. А кого я любила, — не любили меня». Маяковский писал о своём, но поразительно точно выразил жизненную ситуацию Раневской:
«Страшно не любить, ужас — не сметь...» 
«Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека...»
Раневская даже в кровавую эпоху осмеливалась высказывать правду. И, наверное, только любовь вождей к её искусству заставляла закрывать глаза на её словесные выходки. Мне не раз снилась Фаина Георгиевна. В своей виртуальной жизни она действует в том же духе…
...Местность похожа на улицу Вагжанова в Твери. Рекламные щиты с кандидатами в депутаты. Рядом амбал спрашивает всех проходящих, за кого будут голосовать. Я ответил, что вообще не буду. Во сне у меня антипатия к некоему кандидату Алексею Петрову. Вижу также, что висит плакат Раневской, но почему-то отчество её — Илларионовна. Отчество смущает: неужели у неё такое и было? Как-то непривычно звучит. Почему же тогда её звали Фаня, а не Илля, скажем? Надо за неё голосовать. Хоть она и умерла, но голосование покажет рейтинг её популярности.
...Лечу на ковре-самолёте вместе с Раневской. Боюсь упасть, поэтому прошу спутницу не переваливаться на одну сторону. Прилетели в Тверь. Слезли с ковра-самолёта, который приземлился на Тверской площади, только вместо сквера — лётное поле. Пока её собачка суетливо обнюхивала бетон взлётной полосы, сама актриса стремглав помчалась вперёд, чтобы усесться в чистом поле... Затем мы направились к набережной Тьмаки. У берега реки среди других — памятник Раневской. Она с удовольствием восприняла этот факт.  Я спросил о судьбе пса. «Та женщина, которой я поручила заботу о нём, не уберегла. А ведь это всё равно, что не уберечь сына».