Мадонна

Я шел вдоль безумства
автомобильного,
и что-то себе напевал.
Я уличными
асфальтами пыльными,
словно по лугу шагал.
А впереди,
у самой обочины,
жмясь от потока тяжкого,
стоял жигуленок,
не то, чтобы очень...
с дверцами нараспашку.

А из дверей,
на бордюр водрузясь,
две миловидные ножки
притопывали, будто смеясь,
в замшевых женских сапожках.
На пассажирском
переднем сидении,
среди городской вакханалии,
женщина молоденькая сидела,
и женские руки,
как будто несмело,
ребенка к груди прижимали.

Замер я,
заживо замороженный,
на секунду всего лишь оцепенев.
И не замереть
было невозможно,
никак невозможно мне.
Эти двое будто сошли с иконы
в обрамленьи оклада из стали.
Они были незыблемы и исконны.
Они свет собой источали.

Ребенок – совсем грудничок
и кроха
своими малюсенькими руками
сжимал материнскую грудь,
и причмокивал
совсем не взаправдашними
губами.
А мать, на него смотря,
Улыбалась.
Что-то тихонько шептала.
И нежность немыслимая вырывалась.
И просто физически ощущалось,
что мира той нежности было мало.

Как будто в великое таинство торопливо
меня вовлекло без остатка,
                всего!
А я все глаза отводил стыдливо,
в боязни хоть чем-то нарушить его.
Но шея,
повязанная косынкой,
и это лицо,
все от счастья искрящееся,
и белая грудь с прожилками синенькими,
чем-то истинным были
и настоящим!

О! Как она была бесподобна -
индустриальной эпохи Мадонна.
С младенцем своим,
как с великим сокровищем.
Как будто с надеждой
На что-то хорошее.
Что сбудется,
                сбудется непременно.
Я почувствовал -
                замерла вселенная!
Почувствовал всем своим естеством,
как все будущие
и прошлые поколения
встали пред матерью на колени.
Встали пред матерью,
                как пред божеством!