Морис Роллина Мим и др. 144-151-е

Морис Роллина Комната, 144-е.
(Перевод с французского).

Посвящено Шарлю Кро.

Моё жильё - душе моей - под пару.
Мы схожи с ним, как смерть и сон.
В окне нет солнечного жара.
Огонь в камине не зажжён.

Здесь даже цвет обоев неприятен:
он серый, стены - как в грязи,
и зелены - от бегающих пятен,
проникших внутрь сквозь жалюзи.

В тени, над самою кроватью
висит Спаситель на кресте,
стесняясь, даже в час распятья,
предстать на людях в наготе.

Разбитый череп рыжеватый,
мой друг-приятель до поры,
глядит с улыбкой хитроватой
сквозь две отверстые дыры.

Старинные густые шторы
висят над ложем колпаком.
Чудовищные караморы
танцуют вальс под потолком.

Когда часы пробьют со звоном,
так душу потрясает шум -
волна с вибрирующим тоном...
Звук странен, долог и угрюм.

Владычица моей печали
всегда приходит в домино,
и замогильный звук рояля,
звучит в ночах, пока темно.

Картины, книги, скарб мой разный -
пропахли пекельным дымком.
И ужас, друг мой неотвязный,
царит в узилище моём.

Здесь, в комнате, с усмешкой кАзня,
меня грызут клыки тоски,
и всё-таки полны приязни,
мои настенные стишки.

Потоку нравится ущелье.
Сова - подруга темноты.
А мне привычно в этой келье.
Я вижу в ней мои черты.


Maurice Rollinat La Chambre, 144-e.
A Charles Cros.

Ma chambre est pareille a mon ame,
Comme la mort l’est au sommeil :
Au fond de l’atre, pas de flamme !
A la vitre, pas de soleil !

Les murailles sont recouvertes
D’un lamentable papier gris
Ou l’ombre des persiennes vertes
Met des taches de vert-de-gris.

Au-dessus de mon chevet sombre
Pend un Christ а l’air ingenu,
Qui semble s’enfoncer dans l’ombre
Pour ne pas se montrer si nu.

Compagnon de ma destinee,
Un crane brise, lisse et roux,
Du haut de l’humble cheminee
Me regarde avec ses deux trous.

Des rideaux lourds et tres antiques
Se crispent sur le lit profond ;
De longs insectes fantastiques
Dansent et rampent au plafond.

Quand l’heure sonne a ma pendule,
Elle fait un bruit alarmant ;
Chaque vibration ondule
Et se prolonge etrangement.

L’ange de mes amours funebres,
Porte toujours un domino,
Et chaque nuit, dans les tenebres,
Va sangloter au piano.

Meubles, tableaux, fleurs, livres meme,
Tout sent l’enfer et le poison,
Et, comme un drap, l’horreur qui m’aime
Enveloppe cette prison.

Triste chambre ou l’ennui qui raille
Veille a mes cotes nuit et jour,
J’ecris ces vers sur ta muraille,
Et je benis ton noir sejour ;

Car le torrent aime le gouffre,
Et le hibou, l’obscurite ;
Car tu plais a mon coeur qui souffre
Par ton affreuse identite !

Морис Роллина Сомнамбула, 145-е.
(Перевод с французского).
Посвящено Гюставу Коклену.

Как некий супермен, он двигался вперёд -
по крыше, вдоль её опасного бордюра,
при этом не терял хорошего аллюра -
одетый в чёрный фрак бесстрашный сумасброд.

Гуляка-пугало, атлет-карикатура !
Он долго повторял свой гибельный проход.
На фоне грозных туч, закрывших небосвод,
маячила его высокая фигура.

Блеск молнии ! Зигзаг над самой головой -
но он не устрашён небесной булавой.
Он - истинный танцор, циркач-канатоходец !

Во мне застыла кровь... Лунатик всё идёт,
а между тем к нему подкрался чёрный кот,
готовый разбудить озлобленный уродец !

Maurice Rollinat Le Somnambule
A Gustave Coquelin.

Le chapeau sur la tete et la canne a la main,
Serrant dans un frac noir sa rigide ossature,
Il allait et venait au bord de la toiture,
D’un air automatique et d’un pas surhumain.

Singulier promeneur, spectre et caricature,
Sans cesse, il refaisait son terrible chemin.
Sur le ciel orageux, couleur de parchemin,
Il dessinait sa haute et funebre stature.

Soudain, a la lueur d’un eclair infernal,
Comme il frisait le vide en rasant le chenal
Avec le pied danseur et vif d’un funambule,

L’horreur emplit mon etre et figea tout mon sang,
Car un grand chat d’ebene hydrophobe et grincant
Venait de reveiller le monsieur Somnambule.

Примечание.
Стихотворение № 145 "Somnambule" известно в классическом переводе на русский язык Г.Шенгели.


Морис Роллина Мим, 146-е.
(Перевод с французского).
Посвящено Коклену*.

Под вечер я присел и начал корчить рожи.
Взъярился за окном лихой осенний шквал.
Я чувствовал, что вдруг изрядно захворал.
От Сены шёл туман и тягостен был тоже.

То ласковость, то гнев сменял я - морщил кожу;
бесился, цепенел, в отчаянье впадал;
то смехом исходил среди моих зеркал,
весь свой диапазон мимический тревожа.

Я искренность свою смотал в один клубок,
чтоб истинный свой вид я сам увидеть смог.
О, как же был тогда я поражён жестоко !

Увидел в зеркалах лишь дьявольский оскал.
В совсем чужом лице я с горечью узнал,
какая у меня взаправду подоплёка.

Maurice Rollinat Le Mime, 146-e.
А Coquelin*.

Par quelle fantaisie insolite et malsaine
En vins-je a grimacer devant ma glace, un soir,
Un soir de fin d’automne ou Paris, morne et noir,
Pompait lugubrement les brouillards de la Seine ?

Le fait est que melant la tendresse a la haine,
La rage a la stupeur, le rire au desespoir,
Ma physionomie en face du miroir
Passa par tous les tons de la mimique humaine.

Et je me recueillais dans ma sincerite
Pour rendre avec une apre et stricte verite
Le rictus d’un demon qui maudit sa science,

Quand je vis dans l’eclair du miroir glauque et nu,
Au lieu de mon visage, un visage inconnu
Ou se repercutait ma propre conscience !

Справка.
*Коклен - речь идёт об одном из братьв-о знаменитых актёрах:
Benoit-Constant Cocquelin Aine (1841-1909) - старший из братьев, создавший на сцене
бессмертный образ Сирано де Бержерака.
Alexandre Honore Ernest Cоcquelin Cadet (1841-1909) - младший брат, большой почитатель
поэта Шарля Кро.
Но, вероятнее, стихотворение посвящено, как и предыдущее, № 145 "Le Somnambule", их
брату, публицисту Луи-Гюставу Коклену (1844-1933).

Морис Роллина Любительница абсента, 147-е.
(Перевод с французского).
Посвящено доктору Луи Жюлльяну*.

Она всегда была брюхатой,
но жить любила на виду,
наклюкавшись абсента с мятой**.

Её сожитель мерзковатый
был с нею груб, к её стыду.
Она была всегда брюхатой.

В толпе, угрозами чреватой,
нырнув, утонешь, как в пруду,
наклюкавшись абсента с мятой.

Брела Аминта слеповато,
держась за стенки на ходу.
Она была всегда брюхатой

В ладу с любою светлой датой,
спала в общественном саду,
наклюкавшись абсента с мятой.

Не раз иной ханжа завзятый
грозил привлечь её к суду.
Она была всегда брюхатой.

Бродила в юбке простоватой,
раздувшейся на холоду,
наклюкавшись абсента с мятой.

Всегда скулила сипловато.
Пыталась раздобыть еду.
Она была всегда брюхатой.

В короткой куртке с толстой ватой
певала песенки за мзду,
наклюкавшись абсента с мятой.

Я свыкся загодя с утратой
при встрече в давешнем году.
Она была всегда брюхатой.

Казалась мертвеннее статуй,
скользила в январе на льду,
наклюкавшись абсента с мятой.

Чихала. Громкие раскаты
вели друг с другом чехарду.
Она была всегда брюхата.

Притом стонала хрипловато:
"Я чувствую себя в аду !" -
наклюкавшись абсента с мятой.

И пинтой зелени треклятой
ускорила свою беду...
Она была всегда брюхатой.

Кончина вышла страшноватой.
Глаза прикрыла. День в бреду,
наклюкавшись абсента с мятой.

Её любовник подловатый
сказал: "Ну что ж ! Долой узду !.
Она была всегда брюхатой". -
- Наклюкавшись полынной с мятой.


Maurice Rollinat La Buveuse d’absinthe, 147-e.
Au docteur Louis Jullien

Elle etait toujours enceinte,
Et puis elle avait un air...
Pauvre buveuse d’absinthe !

Elle vivait dans la crainte
De son ignoble partner :
Elle etait toujours enceinte.

Par les nuits ou le ciel suinte,
Elle couchait en plein air.
Pauvre buveuse d’absinthe !

Ceux que la debauche ereinte
La lorgnaient d’un oeil amer :
Elle йtait toujours enceinte !

Dans Paris, ce labyrinthe
Immense comme la mer,
Pauvre buveuse d’absinthe,

Elle allait, prunelle eteinte,
Rampant aux murs comme un ver...
Elle etait toujours enceinte !

Oh ! cette jupe deteinte
Qui se bombait chaque hiver !
Pauvre buveuse d’absinthe !

Sa voix n’etait qu’une plainte,
Son estomac qu’un cancer :
Elle etait toujours enceinte !

Quelle farouche complainte
Dira son hideux spencer !
Pauvre buveuse d’absinthe !

Je la revois, pauvre Aminte,
Comme si c’etait hier :
Elle etait toujours enceinte !

Elle effrayait maint et mainte
Rien qu’en tournant sa cuiller ;
Pauvre buveuse d’absinthe !

Quand elle avait une quinte
De toux, — oh ! qu’elle a souffert,
Elle etait toujours enceinte ! —

Elle ralait : « Ca m’esquinte !
Je suis deja dans l’enfer. »
Pauvre buveuse d’absinthe !

Or elle but une pinte
De l’affreux liquide vert :
Elle etait toujours enceinte !

Et l’agonie йtait peinte
Sur son Sil a peine ouvert ;
Pauvre buveuse d’absinthe !

Quand son amant dit sans feinte :
« D’debarras, c’en est un fier !
Elle etait toujours enceinte. »
— Pauvre buveuse d’absinthe !


Справка и примечания.
*Доктор Луи Жюлльян - довольно часто встречаемое в Интернете имя (врачей, музыкантов и др.). Речь идёт о человеке близком к литературным кругам.
Кроме Мориса Роллина, ему посвятил стихи Поль Верлен (Балладу "En Reve" в сборнике
"Amour" 1888 г.). Повидимому, он оказывал Полю Верлену медицинские услуги. Он
был членом патронажного комитета, помогавшего в сооружении памятника П.Верлену
в 1896 г. В "Archives generales de medecine". Париж. 1887 г. опубликованы обширные статьи этого доктора: "Revue critique. Sur enseignement et la pratique de la medecine en
Italie".
**"Наклюкавшись абсента с мятой" - приемлемые ВАРИАНТЫ этой строки:
"НАКЛЮКАВШИСЬ ПОЛЫННОЙ С МЯТОЙ";
"ПОКЛОННИЦА АБСЕНТА С МЯТОЙ";
"ПРИВЫЧНАЯ К АБСЕНТУ С МЯТОЙ";
"ПЛЕНЁННАЯ АБСЕНТОМ С МЯТОЙ" и т.п.

Морис Роллина Загадка, 148-е.
(Перевод с французского).

Посвящено Франсису Энну.

Я видел каждый день безумный этот взгляд -
рассудок и душа дрожали от боязни.
Их грызли, всякий раз больней во много крат,
все посланные мне страдания и казни.

Тот ужас брёл за мной повсюду по пятам,
то мерзкое лицо я видел, глаз не щуря,
мелькавшее везде, и дома, тут и там,
на стенах, на шкафу, в окне, на абажуре.

В нём был змеиный дух, дух зверя с Лимпопо,
но с тем, чтоб мой эскиз страшнее стал и сходней,
мне б нужен был сейчас талант Эдгара По.
Лишь он мог воссоздать все страсти Преисподней.

Предлинное пальто, застёгнутое сплошь,
чтоб скрыть нечистоту другого одеянья.
Две длинные руки, и в них всё время дрожь,
и пальцы в волосах, совсем как обезьяньи.

Волну нелестных чувств: брезгливый смех и страх -
внушали мне его бесформенная шляпа
и жалкие на вид лодчонки на ногах,
нуждавшихся в мытье и взгляде эскулапа.

Загадка: отчего был взгляд, как в бельмах, бел ?
И отчего он брёл, как выходец из мрака,
не шёл, а ковылял ? Был злобен и хрипел,
как могшая куснуть взбешённая собака.

С чего он всё вопил ? С чего был сам не свой ?
Неуж ему вся жизнь внушала омерзенье ?
Что высказать хотел, мотая головой ?
Откуда ярость в нём ? Откуда исступленье ?

Должно быть, знал, что он - законченная дрянь,
и, больше не боясь жандармского пригляда,
выкрикивал в толпе отчаянную брань,
притом впадая в смех и плача от досады.

В своём ли он уме, паршивый этот хрыч,
жестокий, как стихи с воинственным запросом ?
В чём был его секрет, решился я постичь,
загадку протравив хорошим купоросом.

Жестокою зимой, в убийственный мороз,
мне в ближнем парке вновь попался тот прохожий.
Я подошёл к нему и задал свой вопрос.
Увидел мёртвый взгляд и задрожал всей кожей.

"Отвратный тип ! Твоя личина так страшна !
Беременной взглянуть - погибнет плод невинный.
Кто ж ты ? - Палач ? Аскет ? Не сам ли Сатана ?" -
"Я пью абсент" - сказл мне этот раб полынной.


Maurice Rollinat Le Mot de l’enigme, 148-e.
A Francis Enne*.

Longtemps cette figure obseda mes regards,
Et l’eternel supplice auquel Dieu me condamne,
Aux rayons tenebreux de ses deux yeux hagards
S’accrut ferocement dans mon coeur et mon crane.

Son affreux souvenir me hantait : et, la nuit,
Dans mon gite ou la Peur le long des meubles rampe,
Cette face ou ricane un formidable ennui
Luisait aux murs, et sur l’abat-jour de ma lampe.

Il avait du serpent, du tigre, et du crapaud.
Mais pour pouvoir en faire une esquisse vivante
Et terrible, il faudrait la plume d’Edgar Poe,
Cette plume du gouffre, infernale et savante !

Oh ! ce long paletot boutonne jusqu’au cou
Et ces doigts bleus aussi velus que ceux du singe !
Oh ! l’innommable horreur de ce bras sale et mou
Qui semblait grelotter sous la crasse du linge !

Oh ! jamais les chapeaux des plus sombres rapins
N’auront la poesie atroce de son feutre !
Pour chaussure, il avait d’ignobles escarpins
Ou la putridite des pieds nus se calfeutre.

Mais pourquoi cet oeil blanc, fixe et cadavereux ?
D’ou venait qu’il avait la demarche peu sure,
Et qu’il allait grincant d’un air si malheureux,
Comme un chien enrage qui retient sa morsure ?

Pourquoi vomissait-il plutot qu’il ne crachait ?
Avait-il la nausee amere de la vie ?
Et pourquoi prenait-il sa tete qu’il hochait
Avec une fureur d’effarement suivie ?

Avait-il donc au coeur un si strident remord
Qu’au milieu de la rue, en face des gendarmes,
Il begayat les mots de poison et de mort
Avec un rire affreux qui se trempait de larmes ?

Etait-il fou, cet homme ayant l’atrocite
D’un poeme vivant plein d’apres antitheses ?
— Ainsi, j’alimentais ma curiosite
Avec le vitriol des noires hypotheses.

Mais une nuit d’hiver, morbidement brutal,
J’accostai ce passant dans une sombre allee,
Et plongeant mon regard dans son globe fatal,
J’osai lui dire avec une voix etranglee :

« Execrable inconnu dont l’air inquietant
Pourrait faire avorter une megere enceinte,
Qu’es-tu ? Bourreau, martyr, assassin ou Satan ? »
— Et lui me repondit : « Je suis buveur d’absinthe. »

Справка.
*Франсис Энн (1844-1891) - писатель, журналист, художественный критик, близко
знакомый с писателем Ш.Ж.Гюисмансом. Был в молодости чиновником в парижской
мэрии и делал первые шаги в журналистике, сохранились воспоминания о его сотрудничестве в 1868 г. с журналистами газеты Ж.Валлеса "Maison J.Valles. La Rue".
Тогда он производил впечатление чудака, его терпели, но глядели снисходительно. Он интеллектуально превосходил всех прочих и в своей критике был резок и беспощаден. Сотрудничал во многих изданиях: Например, в "Theatre-Journal" Александра Дюма, в "Marseillaise", "Radical", "Le Corsaire", "La Nation", "La Revolution".
Публиковал многочисленные материалы по различным темам общественной жизни и
истории французской республики.
 

Морис Роллина Вор, 149-е.
(Перевод с французского).

С рисунком Гойи схож был старец при шарманке.
Он, будто автомат, накручивал мотив.
Слепец - как неживой, как бренные останки,
а звук - не позабыть. Настолько был фальшив.

Он не вставал с колен. Сам вид его осанки
невольно привлекал - как жалобный призыв,
и многим господам и доброй горожанке
хотелось подойти, хоть чем-то одарив.

Тут некий шалопай, заметивши калеку,
стал рядом на мосту, как будто смотрит в реку.
Он что-то засвистал с ухмылкой босяка,

обдумал хитрый трюк, прикинул расстоянье
и, ловко притворясь, что бросил подаянье,
похитил горсть монет из кружки старика.

Maurice Rollinat Le Voleur, 149-e.

L’aveugle, un vrai Goya retouche par la Morgue,
A genoux dans le froid coupant comme une faux,
Automatiquement tirait d’un petit orgue
Un son inoubliable a force d’etre faux.

Suant par tous les bouts la misere qui navre,
Il etalait deux yeux peles ou rien ne luit ;
Et tel etait l’aspect de ce vivant cadavre,
Qu’il rendait le passant genereux malgre lui.

A deux pas, un flaneur a figure malsaine,
Accoude sur le pont, considerait la Seine
En sifflotant d’un air canaille et vicieux ;

Soudain, vers la sebile il tendit sa main jaune,
Eut le geste qu’on a lorsque l’on fait l’aumone,
Et vola froidement le vieil homme sans yeux.

Морис Роллина Богема, 150-е.
(Перевод с французского).

Мой голод ходит вслед за мной, как понятой.
Несчастие при мне - как спутник мой до гроба.
Мозоли на ногах. Я свыкся с нищетой.
Привычное жильё - зловонная трущоба.

Напрасно весь Париж сияет красотой.
Я будто слеп и глух - пусть радуются снобы.
Душа едва жива. Костяк - почти пустой:
там только червяки да скверные хворобы.

Обёрнутый в тряпьё, жалчайший изо всех,
лишь призрак, только тень, предмет людских потех -
пугает даже псов фигура столь худая.

Уродливый отброс, сухарь, ходячий страх -
и всё же я смеюсь, поскольку обладаю
прегордою душой, достойной жить в веках.

Maurice Rollinat Un boheme, 150-e.

Toujours la longue faim me suit comme un recors ;
La ruelle sinistre est mon seul habitacle ;
Et depuis si longtemps que je traine mes cors,
J’accroche le malheur et je bute а l’obstacle.

Paris m’etale en vain sa houle et ses decors :
Je vais sourd a tout bruit, aveugle a tout spectacle ;
Et mon ame croupit au fond de mon vieux corps
Dont la pale vermine a fait son receptacle.

Fantome grelottant sous mes haillons pourris,
Epave de l’epave et debris du debris,
J’epouvante les chiens par mon aspect funeste !

Je suis hideux, moulu, racorni, dejete !
Mais je ricane encore en songeant qu’il me reste
Mon orgueil infini comme l’eternite.

Примечание.
Стихотворение № 150 "Un Boheme" впервые было переведено на русский язык И.Ф.Анненским.

Морис Роллина Старьёвщик, 151-е.
(Перевод с французского).

Старьёвщик ! Выкрик твой, пропитый, с медным звоном,
как призрак в душу мне с насмешкою ползёт.
Застав меня врасплох, пугая резким тоном,
он вновь на сердце мне накладывает гнёт.

Укрывшись стопкой книг, привычным мне заслоном,
гоня зловещий сплин, что так меня грызёт,
я думаю, зачем, с каким-таким резоном
ты теребишь меня среди моих невзгод.

Хочу я или нет, но я бегу к окошку,
чтоб глянуть на того, кто мучит понарошку,
и вижу до чего злораден ты, наглец !

Нам нечего сказать: мы - не друзья, не братья.
О, как ты рад тому, что этот книжный чтец
весь день свой проведёт, шепча тебе проклятья !


Maurice Rollinat Le Marchand d’habits, 151-e.

Marchand d’habits ! Ta voix de cuivre et de rogomme
Me surprend tout a coup, me hele en tapinois ;
Et toujours dans mon ame elle penetre, comme
Un fantome canaille, ironique et sournois.

Entoure de bouquins, devant mon cher pupitre,
J’ai beau dompter le spleen et l’a-quoi-bon moqueur,
Pour me martyriser ton cri perce ma vitre
Et vient en ricanant se planter dans mon coeur.

Fatalement alors je cours a la fenetre ;
Mais, cette fois, je sens frissonner tout mon etre
En rencontrant ton oeil obliquement tourne.

Et nous nous regardons tous les deux, sans rien dire :
Et tu pars satisfait, sachant que ce damne
Va passer la journee entiere a te maudire !