Стало прохладней

Вы говорили, что гербарий,
когда-то влажного ума,
живых надежд пустых печалей
напоминает: жизнь была.

И улиц брошенные русла,
когда-то полнолюдных рек,
и ноты легкого искусства
/до утешений и утех/
мертвы во тьме библиотек.

Их влага невосстановима;
прозрачных слов круговорот
прохладой утренней блеснет
и, что давно осуществилось
незавершенным назовет,

и мы, обманчиво отвергнув,
капризный промысел небес,
как нежеланную потерю,
не зная для чего, но веря,
вращаем этот мир в себе.

Мы помним. Это означает,
что мир в сиянии двойном
как в откровеньи изначальном
или в гармонии случайной
мы узнаем в саду земном.

Но ужас пустоты движенья
телесной тайны кочевой,
нам намекает на забвенье
среди природы неживой

и дело не в вещах, в которых
растворена изящность рук
и не в оптических повторах
где исказились плоть и дух,
не в электронных зеркалах
куда душа перелилась,
а тело словно просквозило -
в нём страх природного бессилья,
ослабленные струны глаз.

Все это остается... Но,
что если нас не разгадает
слух органически иной,
взгляд очевидностью больной.
как биржа или планетарий,
что если все, чем были мы:
движеньем, жестом или словом,
живым пронизанным объёмом,
тьмой или вытесненьем тьмы
исчезнет? или превратясь
в, почти мертвеющую, связь
полузеркального вниманья
нечувства и непониманья
предстанет явью неживой,
как разговор с самим собой?

2.

Да. это грустно. дорогая,
Здесь не изменишь ничего:
природа тело отвергая,
в нас изощряет естество.

Нам мало легкости изустной -
высокой воли быть собой.
когда чарующее чувство
полнее памяти людской,

нам высочайшее уменье
быть средоточием живым.
любовной влагой - откровеньем
претит. И, как сказали вы:

какое, в сущности мне дело
до смерти? для всегда живых
мое мгновенье омертвело,
но им впервые снится миг.

Их настоящее прекрасно -
пространства обоюдный рост,
им обронит бродяга праздный:
вечерний воздух полон звезд

им будет, вечером в Колхиде,
над пестрой скатертью стола
кружить вечерняя пчела
в своем осмысленном объеме
и море, промывая взор,
обрушит бешеный простор,
врываясь в раковину дома.

Но здесь,в обители земной,
здесь в ужасающем безмолвьи,
которым звонкий миг объят,
сверкающая влагой моря,
рассыпав волосы назад.
ты скажешь, что морские звезды,
в глубинах темных и безмолвных
живым сиянием горят.
но лишь однажды, лишь однажды
без возвращения назад.

Так небеса у Леонардо,
прохладной синевой сквозя,
так далеки и необъятны,
что к ним притронуться нельзя.

Так, изо всех прикосновений.
нам величайшее дано:
из хаоса слепых движений,
из веры и из наслаждений
творить живое полотно.