Апрельский Пленум или Сны Восточных Славян

Нравоучительное представление из трех актов, пролога и эпилога.

ПРОЛОГ (в милицейской форме)
Как мало релаксации,
как много рефлексии...
Товарищ, вы в России
периода стагнации.
Пожалуйте - вот кухонька
пять рыл сидит за столиком,
штрафную сразу выпейте
и познакомьтесь с Толиком,
приехал из Архангельска,
привез иконы с книгами,
сидит с улыбкой ангельской,
слегка гремя веригами.
Антон - студент с отличием
принес сюда селедочку,
она же, как вы знаете,
легко идет под водочку.
А это - Яша Перельман,
большой знаток Малевича,
а также Шостаковича
и Александр Сергеича.
Кузьма Платоныч - агроном,
как выпьет перекреститься,
он ходит в пиджаке свином,
что подарила крестница.
А вот хозяин - Иванов,
их на Руси тьма-тьмущая,
как персонаж совсем не нов,
а морда завидущая.
Сидят - рядят который век,
как хорошо бы если вдруг
пришел бы честный человек
и победил бы их испуг.

АКТ I.
 На сцене, изображающей обыкновенную московскую кухню, за кухонным столом сидит Кузьма Платонович и смотрится в небольшое настольное зеркало. Перед ним стоит бутылка водки, в руке полный граненый стакан. Яша Перельман сидит на табурете у холодильника и читает “Правду”.

КУЗЬМА ПЛАТОНОВИЧ (чокаясь с зеркалом):
Да... Революция - это конечно...
Она безупречна... А Ленин - он вечно...
Он с нами... Он знал ..указал... подсказал...
Да-да... Броневик и Финляндский вокзал.
А как же! Мы знаем... мы верим... мы чтим.
Мы спали и ели... мы выросли с ним.
Мы любим...Так точно! Он - Вечноживой!
Ему не откажешь - мужик с головой.
Он - гений... он даже... конечно... да-да...
Мы тоже того... Вместе с ним... Навсегда! (Выпивает)

 На кухню входят Иванов и Толик с авоськами, полными поллитровок. Они сгоняют Перельмана с табуретки и кладут бутылки в холодильник. Перельман подсаживается к Кузьме Платоновичу. Тот разливает остатки из бутылки в два стакана - себе и Яше. Оба пьют.

ТОЛИК (размахивая руками)
Ленин, видишь ли, калмык!
Друг степей и все такое...
Видно, с детства он привык
не давать коням покоя.
И не дал - дров наломал,
мир насилия разрушил,
мировой раздул скандал,
нацепил лапши на уши
всем российским мужикам
и скончался в одночасье.
Вроде - все... Какое там!
Пришло новое несчастье -
в Кремль въехал осетин
при усах и все такое...
Всех он заново крестил
своей высохшей рукою.
Кто крещения не принял
по душевной простоте
того кости и поныне
можно встретить в мерзлоте.
А потом хохлы, кацапы
захватили трон в Кремле.
Грубоваты, простоваты...
Все они теперь в земле!

ИВАНОВ (Согласно кивая головой):
Эти люди - как говно в тазу,
сверху плавает, а народ внизу.
Им, конечно, сверху видно все,
только все ж от них говнецом несет.

 Иванов достает из кухонного стола разнокалиберную посуду, режет хлеб, лук, открывает новую бутылку, .Он и Толик также садятся за стол. Все дружно пьют и закусывают.

КУЗЬМА ПЛАТОНОВИЧ (обращаюсь к Перельману):
Значит так, вы говорите,
что наш Сталин был жесток?!
Я отвечу вам - не врите!
Я - старик, а вы щенок!
Он был мудрым, он был честным,
был Великим, наконец!
И к тому же, как известно,
всем народам был отец.
Из простых людей он вышел,
а стал Гением Победы.
Про жестокости не слышал,
про расстрелянных не ведал.
Это сплетни врагов лживых,
что наверх к нам пробрались.
Умер он - они же живы
и поганят его жизнь.
Я смотрю на вещи трезво,
я в проблеме вижу суть
и меня вам бесполезно
с верного пути свернуть. (Выпивает)

ПЕРЕЛЬМАН (протирая очки):
Для народа привлекательна
власти жесткая узда -
ведь при этом обязательно
есть работа и еда.
А фашисты, коммунисты ли,
одинаков общий строй.
Хор ведь славен не солистами -
важен массовый настрой!
Нет богатых, нет бездельников -
все равны перед вождем.
Так давайте с понедельника
жизнью новой заживем! (Морщась выпивает)

 На кухню вбегает Антон. Все приветствуют его радостными пьяными возгласами. Антон, не снимая шапки, выпивает штрафной стакан водки, закашливается и мотает головой. Все смеются. Антон машет рукой и достает из портфеля селедку, бутылки коньяка и пива. Все дружно встают и аплодируют.

АНТОН (занюхивая луком):
Большевики до ручки довели страну.
Поход глупейший близок к завершенью,
корабль российский потерпел крушенье
и скоро может быть пойдет ко дну.
И слава Богу1 Я - не патриот,
я не смогу оплакивать святыни
в которые так верит наш народ,
объевшийся крапивы да полыни.
И пусть империя трещит по швам,
пусть разлетается на мелкие кусочки,
придет конец напыщенным словам
и вместо слов останутся лишь точки.

ИВАНОВ (тоскливо):
Я знаю, все назад вернется -
ОСО, ГУЛАГ с его тоской
и кровь невинная польется
в ночи густеющей рекой.
И закричат “ура” подсадки,
и мы сомкнем свои ряды,
и кратких лозунгов загадки
начнем твердить на все лады.
Под мерный рокот барабанов,
вполне довольные судьбой,
как мериносные бараны
мы зашагаем на убой.
И сердце пламенно забьется,
и трудовой энтузиазм
в нас воскресит былой маразм.
Я знаю, все назад вернется...

АКТ II.
 Та же кухня. На столе становится все больше пустых и полупустых бутылок. Закуски почти не видно. Собутыльники все больше жестикулируют, беспорядочно наливают и пьют, не дожидаясь других. Все одновременно кричат, не слушая друг друга и пытаясь заглушить магнитофон с песнями Высоцкого.
 
ПЕРЕЛЬМАН:
Мы тут, кстати, осмелели,
мир изрядно веселя.
Оборзели - захотели
курса твердого рубля.
Хватит нам кровавых клизм,
мы хотим в капитализм! (икает)

КУЗЬМА ПЛАТОНОВИЧ (мыча):
Завести бычков и ферму,
утром травку покосить,
а потом собравши сперму
телок всех осеменить.
Чтоб росло и крепло стадо,
что бы молоко доить.
Самому немного надо -
вот страну бы накормить!

ТОЛИК (беспрерывно крестясь и выпивая):
Учение христианства
по швам своим трещит,
в холодное пространство
попав как кур во щи.
Со времени варягов
великая страна
в канавах и оврагах
валяется пьяна.
Сон разума рождает
какую-то ***ню,
тем самым поражая
духовную броню.

ИВАНОВ (как бы сам с собой):
С десяток очень умненьких, сто тысяч слишком искренних
на миллион обманутых и пятерых врагов.
Ах, как же упоительно, услышав лозунг выспренний,
запеть про революцию под грохот сапогов.
Но тайно и отчаянно любить свободу жалкую,
кричать в подушку страшные опасные слова:
“избить бы вас начальнички большой сукастой палкою!”
Кричать про это тихонько, забившись под кровать.
но в завтра коллективное до умопомрачения
идти орать “да здравствует” приходится опять.
И стройными колоннами шагаем мы под пение
и колесо истории не повернется вспять.

АНТОН (вскакивая, безобразным голосом):
Столичная водка - иллюзия жизни!
Прекрасно, что ты существуешь в Отчизне.
И жертвы Гражданской отнюдь не напрасны -
на выбор портвейн и белый, и красный.
А розовый вермут, что может быть лучше,
когда размышляешь о душах заблудших?!
А пиво! А пиво - король всех напитков,
ты много дороже чем золото в слитках!
А счастье народа - родная сивуха?
Миазм православья, субстанция духа!

 Толик и Антон танцуют под песни Высоцкого, тесно прижимаясь друг к другу. Иванов медитирует, тупо уставившись на лампочку, изо рта у него торчит хвост селедки. Кузьма Платонович пытается поцеловать Перельмана, но все время промахивается и падает. Перельмана тошнит.

КУЗЬМА ПЛАТОНОВИЧ (из-под стола):
В приснопамятное время
во первопрестольный град
приходил под княжье стремя
русский люд и стар, и млад.
Помогла нам сила духа
и архангел Гавриил,
а российская сивуха
только разжигает пыл.
Мы одним хмельным ударом
смяли войско басурман
и разбитые татары
не оправились от ран.
Но сквозь дальние кордоны
в наш заснеженный уют
пробрались жидомасоны
и нам водки не дают.
Под Андреевское знамя
собирайтесь поскорее!
Не позволим, что бы нами
помыкали иудеи!
Вспомним мы былую славу,
веру дедов и отцов.
Напиваться - наше право
и наш долг в конце концов.

АКТ III.
 Та же кухня, только неузнаваемо загаженная. Вокруг множество пустых бутылок и обрывков газеты. На полу лежит кожаный пиджак Кузьмы Платоновича и портфель Антона. Холодильник раскрыт -из него высовывается голова Черта. За столом на единственном целом табурете сидит похмельный Иванов. Вид его ужасен.

ИВАНОВ (раскачиваясь):
Бутылка выпита до дна
и больше нечего сказать.
Как плохо, что одна,
а ночью больше негде взять.
Нить размышлений не видна,
да это ни к чему теперь,
бутылка ведь была одна.
И я один - один как зверь.

ЧЕРТ (поет детским голосом):
Мы съели двух улиток,
собачку и слона.
И выпили напиток
из сала и вина.
Теперь мы сыты-пьяны
и можем поиграть,
давай, как папа с мамой
залезем на кровать!
Начнем под одеялом
возится и стонать,
пищать “Ах, я устала!”,
мычать “Кончаю, мать!”

 Иванов с интересом слушает, затем мотает головой и пытается бросить в Черта бутылкой, но промахивается и попадает в лампу. Свет меркнет.

ИВАНОВ (в темноте):
Как зверь один...
И что за грусть?
Дурацкий сплин,
а, впрочем, пусть!
Но, впрочем, нет...
Да будет свет!
Да будет тьма,
сушь и вода!
Да будет день!
Да будет ночь!
И что б в точь-в-точь
ночь-день,
день-ночь,
и проч.
Бутылка выпита до дна.
Прочь, Сатана!

 Черт исчезает. В окне появляется мертвенно-желтая луна. Иванов опускается на пол и, встав на четвереньки, начинает выть по-волчьи, высоко закидывая голову.

ЭПИЛОГ (в белом халате):
Страна очень милых беспечных кретинов,
так любящих выпить и поболтать,
которые жизнь провели в карантинах,
чем славится по миру родина мать.
Как жили, так жили - в лаптях и опорках,
мешали крапиву и лебеду.
Окошко в Европу все в розовых шторках,
а сами в толпе и у всех на виду.
Россия родная тупая корова,
жующая мерно религий пучок.
Мы Марксу и Будде сказали “здорово”,
мы верим в огромный духовный скачок.
Мы любим животных и водку в стаканах.
Мы чтим своих долгоживущих вождей.
Фронты открываем за цифирки в планах.
Мы боремся за или против дождей.
Страна в лоскутках областей и республик,
огромная мерзлая стылая жуть...
Живи и надейся! И кушай свой бублик,
а лучше ложись и старайся уснуть.

 ЗАНАВЕС(в виде решетки).