Wislawa Szymborska - 16 W dylizansie
W DYLIZANSIE
Wyobraznia kazala mi odbyc te podroz.
Na dachu dylizansu mokna pudla i paczki.
W srodku scisk, halas, zaduch.
Jest gospodyni gruba i spocona,
mysliwy w dymach z fajki i z martwym zajacem,
l'abbe chrapiacy z gasiorkiem wina w objeciach,
piastunka z niemowleciem czerwonym od krzyku,
podpity kupiec z uporczywa czkawka,
dama zirytowana ze wszystkich tutaj powodow,
ponadto chlopiec z trabka,
duzy zapchlony pies
oraz papuga w klatce.
I jeszcze ktos, dla kogo wlasnie wsiadlam,
ledwie widoczny wsrod cudzych tobolkow,
ale jest – i nazywa sie Juliusz Slowacki.
Nie wydaje sie zbyt skory do rozmowy.
Czyta list, ktory wyjal z pomietej koperty,
list pewnie wiele razy czytany,
bo kartki krusza sie troche po brzegach.
Kiedy z kartek wypada zasuszony fiolek
ach! wzdychamy oboje i lapiemy go w locie.
To chyba dobry moment, zeby mu powiedziec
to, co od dawna ukladalam w myslach.
Przepraszam Pana, ale to pilne i wazne.
Przybywam tu z Przyszlosci i wiem, jak tam jest.
Dla wierszy Panskich zawsze i czulosc, i podziw,
a Panu – krolom rowny pobyt na Wawelu.
Niestety, wyobraznia nie ma takiej mocy,
zeby mogl mnie uslyszec czy bodaj zobaczyc.
Nie czuje nawet, ze pociagam Go za rekaw.
Spokojnie wklada fiolek miedzy kartki,
a kartki do koperty, potem do kuferka,
patrzy przez chwile przez zalzawione okienko,
w koncu wstaje, zapina plaszcz, przemyka sie do drzwi
i coz - wysiada na najblizszej stacji.
Jeszcze przez pare minut nie trace Go z oczu.
Idzie taki niewielki z tym swoim kuferkiem,
prosto przed siebie, z opuszczona glowa,
jak ktos, kto wie,
ze nikt go tu nie czeka.
Teraz w polu widzenia juz tylko statysci.
Liczna familia pod parasolami,
kapral z gwizdkiem, a za nim zziajani rekruci,
furmanka pelna prosiat
i dwa cugowe konie do wymiany.
(Krakow, 2009.)
***
Вислава Шимборска
В ДИЛИЖАНСЕ
Отправилась я в странствие – волею воображенья.
На дилижансе, сверху, мокнут ящики да коробки.
Внутри – шум да гам, давка и спёртый воздух.
Сидят здесь: толстая и потная поселянка,
охотник в табачном дыму и с убитым зайцем,
храпящий аббат с сулеей вина в обнимку,
нянька с младенцем, красным от крика,
пьяненький купчик с устойчивою икотой,
дама, раздраженная всем, перечисленным выше,
кроме того, парень с горном,
пёс большой и блохастый,
да попугай в клетке.
И еще тот, ради кого, собственно, я отправилась в путь-дорогу,
еле видно его среди узлов да пожитков,
но вот он, здесь – поэт Юлиуш Словацкий.
Кажется, не очень склонен он к разговорам.
Достал из мятого конверта письмо… Читает…
Письмо, много раз читанное им прежде, –
потому как края страниц кое-где растрепались.
Когда из письма выпадает засушенная фиалка,
мы вздыхаем – ах! – оба и ловим её в полете.
Вот, пожалуй, удобный момент – расскажу ему я
всё, о чём давно рассказать хотела.
Простите, пожалуйста, но это очень и очень важно.
Из Будущего я сюда прибыла – знаю, что будет дальше.
Ваши стихотворения там ценят и любят нежно,
а Вас ожидают почести королевские в Вавельском замке.
Очень жаль, но моё воображенье бессильно:
не может меня ни услышать он, ни увидеть.
Не чувствует даже, что я за рукав его уцепилась.
Кладёт фиалку спокойно среди страничек,
странички письма – в конверт, а тот – в кофр дорожный.
Смотрит с минуту сквозь заплаканные стёкла,
наконец встает, плащ застёгивает, к дверям пробираясь,
и вот – на ближайшей станции он выходит.
Еще пару минут я провожаю его взглядом.
Идёт такой невысокий с этим своим кофром,
просто прямо идёт, с опущенной головою,
словно знает,
что никто его здесь и не ожидает.
А пока в поле зрения остаются одни статисты.
Многочисленное семейство под мокрыми зонтами,
капрал со свистком, за ним умаявшиеся новобранцы,
повозка, полная поросят,
и пара коней – на смену.
(Перевод: Киев, 30 октября 2010.)
Свидетельство о публикации №110103100346
Одна жизнь
"Вопреки советам отца и дяди, приверженцев Века Разума, она зачитывалась сентиментальными романами, выше всего почитала стихи Оссиана и обожала Байрона. С жаром танцевала на балах, но больше любила скакать верхом по лесам или поверять бумаге восторженные сочинения на французском — языке, который знала лучше, чем свой родной, польский. Разумеется, она не могла не влюбиться. Ее избранник, русский красавец офицер, сын губернатора Литвы, был связан с освободительным движением, но в списке подозреваемых в заговоре декабристов его не оказалось.
Семья настаивала, чтобы она вышла замуж, но безуспешно. Она добивалась только любви Владимира, и он в конце концов не устоял перед ее пылкими признаниями. Потом она дрожала за него, когда началась русско-турецкая война и его полк послали на Балканы. Известие о гибели Владимира при штурме крепости Шумла восприняла как конец собственной жизни. Не снимала траура, и единственной ее целью было отыскать могилу возлюбленного и возвести там мавзолей — она получила наследство и могла это сделать. Его родина стала теперь ее родиной, польско-русские распри ее не касались. Она перебралась в Одессу — поближе к Балканам, к месту, где погиб возлюбленный.
Ей было около сорока, когда она приехала в Стамбул по делам, связанным с постройкой мавзолея. И познакомилась там с эмиссаром польской эмиграции во Франции, писателем Михалом Чайковским, который занимался на Балканах тайной разведывательной и организационной антироссийской деятельностью. Случилось так, что они стали жить вместе, хотя в Париже у Михала была жена-француженка и трое детей, и во время поездки в отпуск он еще добавил к ним четвертого. Новому своему мужчине она была предана безгранично. Отныне его родина была ее родиной, его дело — ее делом, а деньги, предназначавшиеся на мавзолей, она тратила на разведывательную деятельность Михала.
Ее друг перешел в ислам, принял новое имя: Мехмед Садик. Он хотел заручиться поддержкой султана и объяснял свой поступок интересами высокой политики. Тогда она официально стала его женой, хотя это и значило, что она разделит участь турецких женщин, будет ходить в чадре и откажется от своих любимых верховых прогулок.
Садик-паша, солдат и политик, командовавший казачьими отрядами во время Крымской войны, нашел в панне Снядецкой — как ее упорно продолжали называть поляки — наперсницу, помощницу и советчицу на ниве эмигрантской и международной политики. Ее литературные способности теперь пригодились для составления различных рапортов, докладных записок и политических писем, так что дни ее, а затем месяцы и годы проходили в трудах.
В юности она считалась дикой, своенравной, упрямой, безразличной к условностям и приличиям — и это мнение с годами упрочилось. Архив ее не уцелел, и мы никогда не узнаем, как она завоевала Владимира, что делала в Одессе и как начался ее роман с Садиком. Добавим к этому, что у нее были резкие черты, черные глаза, бледное лицо, тонкая фигура. Сплетен о ней хватило бы на несколько томов. Вряд ли кто помнил бы сегодня о ее существовании, если бы когда-то в Вильно она не танцевала и не каталась верхом с Юлеком, сыном Саломеи Бекю от первого брака. Правда, ее не интересовал мечтательный юноша, и, когда он признался ей в любви, она резко одернула его. Годы спустя он в своих стихах называл ее единственной любовью своей жизни. Узнав об этом, она пожала плечами."
(Милош. Придорожная собачонка)
Этот юноша был Словацкий, и если моё предположение верно, то письмо в его руках от неё. Как я понимаю, Шимборская пытается связать польскую литературу в один Гордиев узел. Или что-то подобное.
Винарчук Роман 31.10.2010 19:04 Заявить о нарушении
Всё, Руслан, сборник переведён. Точка.)
Роман Железный 31.10.2010 19:11 Заявить о нарушении
Миг вожделенный настал:
окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня? )))
Желаю Вашему труду огромной аудитории, он этого достоин.
Винарчук Роман 31.10.2010 19:16 Заявить о нарушении
Роман Железный 31.10.2010 19:44 Заявить о нарушении