Он умел рисовать выражения лиц

Он умел рисовать выражения лиц.
Он чертил их везде – на стенАх, на озёрах зеркал,
Выводил их в пыли
Тонким волосом, еле дыша, прикасаясь слегка.

Сны его были пОлны оживших картин.
У набросков людей на листе появлялась душа,
Он, наверно, один
Слышал плач Моны Лизы, забившейся в угол, дрожа.

Он умел рисовать и улыбку, и страх.
Он их помнил откуда-то. Прошлое… было ли? Сон?
Плечи, кудри, сестра,
В клочья рвущие вихри бессмысленно близких имён.

Он не мог не творить и не брать карандаш.
Жизнь тогда прекращала совсем быть похожей на жизнь,
Потому что всегда
Были рядом лишь краски, пейзаж и потоки машин.

Нет, конечно, нельзя обойтись без людей.
Люди были. Пародии. Мячики вместо голов.
Точно брошена тень,
И состава стандартного в теле тягучая кровь.

Люди просто ходили, и были, и шли,
Не умея ни плакать, ни кривить очерченность губ,
Люди были без лиц.
Кто-то их так придумал. Представил в усталом мозгу.

Он не видел – безумие! – даже себя,
Зеркала изувечили. Просто затёрли их в хлам.
Он бросался, хрипя,
На цветистую муть исцарапанных, злых амальгам.

Резал вены бумагой, но кровь не лилась,
Набухала, искрилась, но смерть не хотела питать.
Акварель прятал с глаз,
Но коварная память его обжигающий дар

Не хотела стирать… и до мути остры
Были взгляды с обрывков бумажных, с зеркал и со стен,
Вёл улыбку сестры,
Позабытую, робкую… вёл, рисовал на листе…

Он умел рисовать теплоту на губах,
Чтобы ей же обжечься. Придуманной. Слёзы писал…
И он вновь засыпал,
Чтобы в тихом бреду вспомнить чьи-то живые глаза.