Два богомаза. 2. Вдовьи дочери

 Токо к вечеру, затемно в обитель возвращались, а то и при свете жировиков в плошках заканчивали, уходя  в ночь, минуя тот лужок в подборье, где было заросшее камышами и телорезом  Звениозеро , и стояла изба на отшибе от деревни, в коей жила вдова-солдатка с двумя доченьками.
 
 И был у девки Параскевы малец-брательник Ваньша, што  на той лужайке под бором коз пас. А времечко-то уже на Купалу катило. Зной, от паутов спасу нету, и всяка животина к воде жмется, вот и козы туды ж. И как –то под вечер потерялся козленочек забился в камышатник от паутов-оводов и притих там, не мекнет дежеть.  Все озеро обшарил Ваньша, волчцов на штаны понасабирал, ноги об кочкарник пообломал, все беляки-кувшинки да кубышки-желтяки пообсмотрел—не торчат ли где рожки - ножки пропавшего козленочка—и забрел в саму камышову чащу, где токо журавли на длинных лапах, рыбаки на лодках шарятся, да обросшие тиной щуки-вековухи  прячутся, на солнышке греючись. Смеркалось уж. Боязно Ваньше стало. Понаслушался мальчонка россказней про то, што живет в озере то ль  столетняя щука, толь кака друга  чудовища навроде крокодила, не то што козленочка—овцу на водопое целиком заглотить можеть. Уток, гусей переглатала страхорыбина—не щитано, а как-то дажеть проломила днище лодки рыбакам на середине озера и утянула их вглыбь. Бредет Ваньша камышатником, трясется весь от страха—а ну ежели угодит прямо в пасть ненасытную!?

 И тут две утицы-кряквы вырвались у Ваньши из под ног и што два веретешка в руках у искусниц, прядущих нить из козьего пуху, пошли ввинчиваться ввысь. Тут и козленочек заблеял. И ткнулся мордочкой в коленки Ваньше. И пока провожал пастушок  взглядом тех утиц, будто из плеска крыл, послышались два голоса девчоночьих.
- Вот тебе  купава, а вот тебе приворот-трава. А это семисердешник—вишь семь лепестков и вроде семь сердечек. По нему гадать на суженного можно.
А корешок с мушшыной схож, ежели нашепчешь  в Купальску ночь на какого парня—станет он сохнуть по тебе.—журчал один голос.
-А вот тебе лягушонка-изумрудница. А вот чешуйки-денюжки Дедушки Карася. Если как след попросишь Изумрудницу, да откупишься от Дедушки его серебряными монетами—он тебя в подводные девы  возьмет. Веть он не просто карась—он Глыбь-Рыба, рыбакам—погибель, -- звенел другой голосок.
 
 То были дочери вдовы-солдатки Парасковии Порфильевны Алена да Марфонька, што жили с мамкой  возля озера  да кажин день у воды озоровали.
А Звениозеро, паря, с покон веку так звалося. Тепереча-то говорят - потому так обозвано, што утопили в ем погромщики-атеисты церковный колокол. Но его и до того Звениозером звали. И вроде потому, как старики баяли, што в особые времена исходил от того озера звон колокольный. Да не кажин ево, тот звон, слышал.  И вот развел руками Ваньша, привлеченный теми голосами-звонами, камыши- стрелолисты и тут же стало мальчонке жарче летнего.  Раздевши до нага, не зная што за ними наблюдают, Алена с Марфонькой стояли в воде по колено, будто в небе отраженном и примеряли друг другу на голову венки из купав да лилий-белых лотосов. Ваньша и прежде не раз видывал их, разгуливавших по деревне в сарафанах, с голубыми лентами в косах. Дразнивали они пастушка козленочком из –за вечной его обязанности пасти коз, но штобы так! Захолонуло сердчишко у парнишонки шипче чем от боязни попасть в острозубую пасть  озёрного чудовища—смотрит, взгляду оторвать не в силах. Забыл про козленочка. И тот притих, не мекнет. Так и простоял столбом, пока девушки не набаловалися , не накупалися, да одемши в сарафаны воблипочку, не убежали к дому.