Мaринa Цветaевa. Попытка Ревности

Мaринa Цветaевa.

ПОПЫТКА РЕВНОСТИ

Как живется вам с другою,-
Проще ведь?- Удар весла!-
Линией береговою
Скоро ль память отошла

Обо мне, плавучем острове
(По небу - не по водам)!
Души, души!- быть вам сестрами,
Не любовницами - вам!

Как живется вам с простою
Женщиною? Без божеств?
Государыню с престола
Свергши (с оного сошед),

Как живется вам - хлопочется -
Ежится? Встается - как ?
С пошлиной бессмертной пошлости
Как справляетесь, бедняк?

"Судорог да перебоев -
Хватит! Дом себе найму".
Как живется вам с любою -
Избранному моему!

Свойственнее и сьедобнее -
Снедь? Приестся - не пеняй...
Как живется вам с подобием -
Вам, поправшему Синай!

Как живется вам с чужою,
Здешнею? Ребром - люба?
Стыд Зевесовой вожжою
Не охлестывает лба?

Как живется вам - здоровится -
Можется? Поется - как?
С язвою бессмертной совести
Как справляетесь, бедняк?

Как живется вам с товаром
Рыночным? Оброк - крутой?
После мраморов Каррары
Как живется вам с трухой

Гипсовой? (Из глыбы высечен
Бог - и начисто разбит!)
Как живется вам с сто-тысячной -
Вам, познавшему Лилит!

Рыночною новизною
Сыты ли? К волшбам остыв,
Как живется вам с земною
Женщиною, без шестых

Чувств?..
Ну, за голову: счастливы?
Нет? В провале без глубин -
Как живется, милый? Тяжче ли,
Так же ли, как мне с другим?
19 ноября 1924


Это стихотворение обрaщено к Константину Болеславовичу Родзевичу.



ПИСЬМА МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ - КОНСТАНТИНУ РОДЗЕВИЧУ

Суббота, 22-го сентября 1923 г.

Мой дорогой,

Исполняю не Вашу просьбу, а свою жажду: пишу Вам — и счастлива, что в этот час одна. (И вот, изнизу, вступительные аккорды часов: семь.) Семь часов. Оконная синь. Ваш обычный час. Вас не будет и я Вас не жду. Мне спокойно, я с Вами.

Вы сейчас сидите над какой-нибудь книгой — ах, все книги какие-нибудь, когда не можется их читать! — а Вам сейчас не можется, как будет еще не-мочься много дней! — потому что Вам можется только ко мне, со мной. — Откуда я это знаю?

Я знаю многое, чего не знала вчера, и завтра узнаю многое, чего не знаю сегодня, я, в каком-то смысле im Werden*, — жаль, что такой короткий срок! Но не будем о сроках.
* в становлении (нем.)


Арлекин! — Тaк Вас окликаю. Первый Арлекин за жизнь, в которой не счесть — Пьеро! Я в первый раз люблю счастливого, и может быть в первый раз ищу счастья, а не потери, хочу взять, а не дать, быть, а не пропасть! Я в Вас чувствую силу, этого со мной никогда не было. Силу любить не всю меня — хаос! — а лучшую меня, главную меня. Я никогда не давала человеку права выбора: или всё — или ничего, но в этом всё — как в первозданном хаосе — столько, что немудрено, что человек пропадал в нем, терял себя и, в итоге, меня. Другой должен быть Богом, Бог свет отделил от тьмы, твердь от воды, «ветру положил вес и расположил воду по мере» (Библия, Книга Иова) — другой должен создавать нас из неге же (о, не из себя!) и возможно это, конечно, только через любовь. Любовь: Бог. До Вас это у меня звучало: любовь: болезнь. Отсюда и наваждение, и очнуться, и разорванность, и после разорванности (дабы спастись от нее!) оторванность (мое отрешение).

Вы сделали надо мной чудо, я в первый раз ощутила единство неба и земли. О, землю я и до Вас любила: деревья! Всё любила, всё любить умела, кроме другого, живого. Другой это была стена, об которую я билась, я не умела с живым! Отсюда сознание: не-женщина, дух. Не жить — умереть. Вокзал.



Милый друг, Вы вернули меня к жизни, в которой я столько раз пыталась и всё-таки ни часу не сумела жить. Это была — чужая страна. О, я о Жизни говорю, с заглавной буквы, — не о той, петитом, которая нас сейчас разлучает! Я не о быте говорю, не о маленьких низостях и лицемериях, раньше я их ненавидела, теперь просто — не вижу, не хочу видеть. О, если бы Вы остались со мной Вы бы научили меня жить — даже в простом смысле слова: я уже две дороги знаю в Праге! (На вокзал и в костёл.) Друг, Вы поверили в меня, Вы сказали: «Вы всё можете», и я, наверное, всё могу. Вместо того, чтобы восхищаться моими земными недугами, Вы, отдавая полную дань иному во мне, сказали: «Ты еще живешь. Так нельзя», — и так действительно нельзя, потому что мое пресловутое «неумение жить» для меня — страдание. Другие поступали как эстеты: любовались, или как слабые: сочувствовали. Никто не пытался изменить. Обманывала моя сила в других мирах: сильный там, — слабый здесь. Люди поддерживали во мне мою раздвоенность. Это было жестоко. Нужно было или излечить — или убить. Вы меня просто полюбили.


Чуждость и рoдность. Родного не слушаешься, чужому не веришь. Родной: тот, кто одержим нашими слабостями. Чужой: тот, кто их не понимает. Вы, понимая, не одержимы, — Вы один мне могли помочь! (Пишу и улыбаюсь: Вы в роли врача души!.. Но Бог ходит разными путями!.. Ко мне, очевидно, иного не было.)

О, Господи, в этом-то и вся прелесть, вся странность нашей встречи: непредугаданность добычи. Всё равно, как если бы шахтер искал железо и открыл золото! Что меня толкнуло к Вам? Очарование. То есть:


Jeder Goldschmuck und das Luftgewurze,
Das sich taubend in die Sinne streut…
________________
Те драгоценности и ароматы,
Что одурманивают чувства (нем.)


Люблю Ваши глаза. («Я люблю свои глаза, когда они такие!» И собеседник, молча: «А они часто бывают такие?») Люблю Ваши руки, тонкие и чуть-холодные в руке. Внезапность Вашего волнения, непредугаданность Вашей усмешки. О, как Вы глубоко-правдивы! Как Вы, при всей Вашей изысканности — просты! Игрок, учащий меня человечности. О, мы с Вами, быть может, оба не были людьми до встречи! Я сказала Вам: есть — Душа, Вы сказали мне: есть — Жизнь.

Всё это, конечно, только начало. Я пишу Вам о своем хотении (решении) жить. Без Вас и вне Вас мне это не удастся. Жизнь я могу полюбить через Вас. Отпустите — опять уйду, только с еще большей горечью. Вы мой первый и последний оплот (от сонмов!) Отойдете — ринутся! Сонмы, сны, крылатые кони… И не только от сонмов — оплот: от бессонниц моих, всегда кончающихся чьими-то губами на губах.

Вы — мое спасение и от смерти и от жизни, Вы — Жизнь. (Господи, прости меня за это счастье!)


Воскресение, нет — уже понедельник! — З-ий ч. утра.

Милый, ты сейчас идешь по большой дороге, один, под луной. Теперь ты понимаешь, почему я тебя остановила на: любовь — Бог. Ведь это же, точно этими же словами, я тебе писала вчера ночью, перечти первую страницу письма.

Я тебя люблю.

Друг, не верь ни одному моему слову насчет других. Это — последнее отчаяние во мне говорит. Я не могу тебя с другой, ты мне весь дорог, твои губы и руки так же, как твоя душа. О, ничему в тебе я не отдаю предпочтения: твоя усмешка, и твоя мысль, и твоя ласка, — всё это едино и неделимо, не дели. Не отдавай меня (себя) зря. Будь мой.

Беру твою черную головку в две руки. Мои глаза, мои ресницы, мои губы. (О, помню! Началоулыбки! Губы, чуть раздвинутые над блеском зубов: сейчас улыбнетесь: улыбаетесь!)

Друг, помни меня.

Я не хочу воспоминаний, не хочу памяти, вспоминать то же, что забывать, руку свою не помнят, она есть. Будь! Не отдавай меня без боя! Не отдавай меня ночи, фонарям, мостам, прохожим, всему, всем. Я тебе буду верна. Потому что я никого другого не хочу, не могу (не захочу, не смогу). Потому что то мне дать, что ты мне дал, мне никто не даст, а меньшего я не хочу. Потому что ты один такой.


Мой Арлекин, мой Авантюрист, моя Ночь, мое счастье, моя страсть. Сейчас лягу и возьму тебя к себе. Сначала будет так: моя голова на твоем плече, ты что-то говоришь, смеешься. Беру твою руку к губам — отнимаешь — не отнимаешь — твои губы на моих, глубокое прикосновение, проникновение — смех стих, слов нет — и ближе, и глубже, и жарче, и нежней — и совсем уже невыносимая нега, которую ты так прекрасно, так искусно длишь.

Прочти и вспомни. Закрой глаза и вспомни. Твоя рука на моей груди, — вспомни. Прикосновение губ к груди.


Друг, я вся твоя.

А потом будем смеяться и говорить и засыпать, и когда я ночью сквозь сон тебя поцелую, ты нежно и сразу потянешься ко мне, хотя и не откроешь глаз…




КОНСТАНТИН БОЛЕСЛАВОВИЧ РОДЗЕВИЧ (1895 Петербург— 1988, Париж) 

Юрист по образованию, сын высокопоставленного военнослужащего императорской армии России, в эмиграции агент НКВД, близкий друг С. Эфрона.

Переводчик, скульптор по дереву и художник.

Герой поэм М. Цветаевой «Поэма Горы» и «Поэма Конца», ему же посвящено стихотворение «Попыткa Ревности»

В самом начале их знакомства Цветаева, словно чувствуя его обреченность, напишет:
    Та гора была — миры!
    Боги мстят своим подобиям.
    Горе началось с горы.
    Та гора на мне — надгробием.

На «гору» Константин Родзевич был не похож. Констaнтин, по отцу поляк , по мaтери русский, был недурен собой, но невысокого роста. В среде русских эмигрантов к нему относились пренебрежительно, его нaзывaли «Un petit cog, un petit coiffeur» (петух, ничтожный парикмахер).

Познакомил Мaрину и Констaнтинa Сергей Эфрон. Родзевич и Эфрон встретились в лагере русских беженцев Константинополе, оттуда Сергей Эфрон и завлек Родзевичa в Прагу — учиться.

«Маленький Казанова» - называл Родзевичa Эфрон.

«Это была любовь с первого взгляда. Увлечение — обоюдное — началось между нами сразу», — расскажет спустя много лет Константин Родзевич Ариадне Эфрон, разыскавшей его в Париже.

Но скоротечный роман продолжался не более трех месяцев.

«Произошел не разрыв — расхождение. Я предпочел налаженный быт», — пояснил Родзевич любопытствующим и женился на другой.

Цветаева в качестве свадебного подарка преподнесла невесте маленькую, переписанную от руки книжечку — «Поэму горы», которую написала на пике любви к Родзевичу. А спустя некоторое время родила сына. Марина и Сергей уехали в Париж.

Константин Родзевич сражался в Испании в рядах интернациональных бригад, во время оккупации Франции участвовал в Сопротивлении…

В старости Константин Родзевич нaпишет: «Именно по моей слабости наша любовь не удалась. У меня, стоящего на бездорожье, не было возможности дать ей то, что она ждала. Она меня тащила на высоты, для меня недосягаемые. Мне было тяжело быть ненастоящим… Марина дала мне большой аванс. Все это выкристаллизовалось теперь. Сейчас я люблю ее глубже и больше».