Отчаянные домохозяйки Миссис МакЛаски

Миссис МакЛаски постоянно ведет беседы с собственным мужем,
"Ты, мол, дурак, и такой, и сякой, но никакой другой мне не нужен".
Когда их застаёт на улице дождь, она весело прыгает через лужи,
словно девочка, думая, что их никто не видит.

Она спорит с ним постоянно, и вечно берёт верх в споре;
"Интуиция" - пожимает она плечами. "Вот Герберт и Энн вскоре
разбегутся, я же всегда смотрю точно в корень:
она смеётся так, как смеются, когда всерьёз ненавидят".

Август. Душное лето. "Как тогда, ты помнишь? Под самый вечер
ты крепко держал мою руку, задавая вопрос про вечность,
и хотя у меня одно платье давно уже было сделано подвенечным,
так я всё же с минуту делала вид, что не могу решиться.

Ты ведь помнишь: мы так нежно друг к другу прижались,
в чёрном небе звезды стремительно за горизонт снижались,
и голова кружилась... Кстати, Герберт и Энн действительно разбежались -
она умотала в город, к нему ходит одна девица,

водит в бар по-соседству, не морщась, пьёт чистый виски,
говорит что пока носит пиво, но скоро уйдёт в артистки -
если пробы пройдёт, но на ней пробу негде втиснуть -
а её саму не втиснуть ни в одно из ажурных креслиц.

Вот уж нравы, да, Генри? Ну что вот нынче за нравы:
спят как попало, с кем угодно, наленаправо,
вот в наши дни - даже просто сменить оправу
в очках, и то выбираешь с месяц.

Ты же ходил к моим окнам считай с полгода,
я, проболтаюсь, немного смеялась, как в непогоду
ты стоял у меня под окном, на лужайке, и пел не оды,
но от холода степ отбивал зубами.

И я выходила к тебе через раз, но зато когда ты
стал моим мужем, то для меня все другие даты,
люди, события стали простым придатком
к выдоху "да, я согласна" чуть дрогнувшими губами.

Генри, ну ты же знал, что это у нас - от алтаря и до гроба,
что любовь во мне, как лучина, и пристально смотрит в оба
за тобой, и пылает зелёным, и, словно кормилица-роба
ни на шаг не отходит от своего господина.

Милый, я знала, что мужчины от природы не моногамны,
но ведь всерьёз полагала - у нас сплошь мажорные гаммы;
и, однажды всего, не послушалась ни интуицию, ни маму,
хоть они, в кои то веки, в своём мнении были едины.

И когда я нашла с отпечатками губ рубашку -
тут уж стоит её, не тебя, корить за такую промашку -
то решилась, что вот я тебе напишу бумажку
и усну самым вечным, самым крепким на свете сном.

Развела снотворное (было в доме, ты тогда спал плохо,
знали все соседи об этом) в твоей кружке - ну да, дурёха,
и ушла наверх сочинять письмо, не ожидая с твоей стороны подвоха:
что вёрнешься раньше обычного, беззвучно прокравшись в дом,

собирался устроить сюрприз; но вздумалось остудиться:
видишь кружку, пьёшь жадно, думая: "главное, не сглупить -
всё отрицать, она ж не простит! ах, как хороша водица -
вот только бы завтра не простудиться",
в кресло садишься устало, ждешь, чтобы поговорить -

я так крепко, мой милый Генри, тебя любила!
ты же любил сюрпризы, и именно это тебя сгубило -

когда я спустилась, ты крепко спал - и тем избежал моей мести.

Дела не завели, очевидно же: устал, не рассчитал со снотворным;
правда, судачили, что грустила на похоронах притворно,
так просто я знаю - ты здесь: подаёшь мне знаки и ждешь покорно.
Потерпи, осталось немного, и мы окончательно будем вместе".

Миссис МакЛаски ходит к мужу на кладбище ежедневно.
Иногда, бывает, припомнит что-то, обидится и бормочет гневно:
"Вот не приду я завтра, увидишь!" До обеда щекочет нерв, но
к вечеру добирается до могилы с резной оградкой.

Ни слезинки у миссис МакЛаски ни разу, ни горького вздоха,
нету даже платочка; она говорит: "Ну чего мне охать,
если я с ним всё время веду разговор, разве ж это плохо?"
и наверх, улыбнувшись чему-то, подмигивает украдкой.

июнь-август 2008