поправ

Вот и заживем, вот и заживем, всем на зависть, содержательно и духоподъемно. Я заведу петуха и курочку, а ты – маленькую девочку, я назову петуха  Егоров, а курочку назову Кантария, а ты свою девочку станешь звать Дочь.
Двор у нас будет огорожен плетнем, сверху крынки повесим, завьем плющом, выметем веником – гжель да палех, любо-дорого.
Егоров станет нас по утрам будить для нехитрых трудов – крестьянское хозяйство несложное, да хлопотное: то одно сломается, то другое из строя выйдет, всюду глаз нужен, да умелые руки.
Так то - умелые, а мы с тобой сначала будем новички, вчерашние горожане, и только потом научимся.
И вот тогда окончательно уже заживем, вот это вот – содержательно и духоподъемно, радуясь оптимизму Егорова, яйценоскости Кантарии, а про девочку Дочь будем знать только, что она ест «Матерну», ночью спит, а днем смотрит круглыми глазами, а что уж там видит – не узнаем, пока сама не расскажет.
Я буду говорить – ах, моя Кантария, ах, моя пеструшка, моя хохлатка!.. ах, мой Егоров, масляна головушка, шелкова бородушка!..
А ты будешь про девочку Дочь молчать, чтоб не сглазить.
Так и будем жить, всем на зависть, долго и счастливо, как получится будем жить, как умеем, так и проживем, как уже сможем.
А когда умрем, то тут-то девочка Дочь – взрослая, если не пожилая, встанет решительно, возьмет крепкой рукой Егорова за горло и Кантарию за горло, они немного посопротивляются, да и перестанут. И девочка Дочь сварит суп с домашней лапшой, здоровенную кастрюлю, выйдет, наконец, на улицу, и позовет всех соседей на поминки.
Но перед этим снимет с плетня крынки мои, глечики, горшки, кувшины, глиняные, расписные, гжель да палех, все мое любо-дорого, да и шваркнет оземь посреди двора.