Голоса во сне и драка наяву

«Что делаешь ты  здесь?!.. откуда прибыл?..
Ты давеча писал?.. А есть ли прибыль?!
Нет?!.. Как тебя назвали?.. Николай!
Да, имя неплохое, но могли бы
назвать Фомой, Петром, Богданом либо
Ильёй… Лай слышишь ли?.. В окно взгляни-ка!.. Лай,
но не собачий!.. Две сцепились бабы.
Быть может, и не лаялись бы, кабы
назвали Розалиндой – эту, ту –
Джульеттой, а гуляли бы в саду
среди цветущих вишен и черешен;
и были бы красавицами; ты
влюбился бы в Джульетту: был бы нежен
и ласков с девушкою милою; цветы
вы собирали бы на солнечной поляне;
и ты бы ей из полевых цветов венок
вплёл в косы и, как Товия – у ног
прекрасной Сарры*, был бы рад, что излиянья
твои сердечные не безразличны ей;
ты обнял бы её… да и на ней
женился б!»
                Тут я рухнул на пол (я не
соображал ещё; и мысли в голове
вертелись вкруг тех слов, что неизвестно
кем были сказаны мне на ухо)…
                «Невеста?
моя?.. Да где же ты?.. Сидели мы в траве!
Тебя представил я?.. я голосу поверил!
Ты – есть!» – Так думал я.
                Когда же двери
вдруг хлопнули, то в голове возня
нелепых  мыслей кончилась.
                «Сквозняк!» –
мысль промелькнула молнией…
                Очнувшись,
встал на ноги и, навостривши уши,
прислушиваться к шуму стал; к окну
я подошёл и, настежь распахнув
его, услышал крики и двух женщин
увидел во дворе...
                Я как сейчас
их вижу: друг на друга ополчась,
сцепились: зонтиком худая бойко хлещет
мордастую по розовым щекам;
та отбивается, визжит как поросёнок,
но вяло двигается, будто бы спросонок;
старик какой-то (голосок как у щенка!)
скулит и весь трясётся, стоя возле
крыльца: «Ой, ба-а-абы! хва-а-атит!.. ни стыда-а,
ни со-о-овести!.. Вам сты-ы-ыдно будет по-о-осле!»
Их лица были ненавистью так
искажены, что, думается, Босх** злей,
противнее не написал бы лиц!..
Они догадывались (я к такому мненью
пришёл!), что, – за потоком оскорблений,
слов матерных и явных небылиц,
которыми друг друга обливали
они с таким усердием, – стоит
раскаяние!..
                Я и сам был бит!
А сколько раз на мне самом «играли» –
и люто ненавидящий меня,
и просто злой, и даже равнодушный;
а я не находил слов веских в нужный
момент и в нужном месте: из меня
слова выскакивали вдруг и, семеня
и тявкая, вкруг недругов носились,
как шавки, ни малейшего вреда
не причиняя им; а те уже глумились,
смеясь в лицо мне! – вот ведь в чём беда!..
 
На мне «играли»!.. Гамлет Розенкранцу
на флейту указал; а я… не смог!
не потому, что рядом не было Горацио,
а потому, что в голове какой-то смог
стоял и голова была тяжёлая;
в желудке булькало; мой зад, как трубка полая,
гудел (отъелся здесь – стал толстоват!)…
Мне было стыдно, страшно: будто в Ад
я заглянул.
                (Потом я догадался,
что «этот ад» в душе образовался
непроизвольно, ибо сам я виноват
во всём и был: заговорила совесть;
я почему-то вспомнил о Лазо***: весть
о нём мне память подала!..
                «Его сожгли,
как Яна Гуса, фанатизм и злоба,
присущие толпе, хотя нашли,
что он заслуживает казни – и особо
жестокой казни, – мысль на ум пришла
когда задумался я крепко, – всё же люди
конкретные!.. Не все ль мы лезем в судьи,
хоть в каждом от рожденья бездна зла
таится?!».)
                Я уснул опять (не больше
пяти минут я спал, хотя на коже
бедра образовалась полоса
от шва на простыне); встав, написал
короткий стих, под душем вымылся и, чаю
напившись, выглянул в окно и… замечаю,
что драка продолжается, хотя
нет крику, но дерутся не шутя!..

Тут я не выдержал и крикнул: «Прекратите!»
С минуту помолчав и видя, что
не унимаются, подумал: «Злоба прыти
им добавляет: бьются, ни на что
внимания уже не обращая,
насупив брови, стиснув зубы, не прощая
обид друг другу!..
                Нет! таких, как ни зови, –
не отзовутся ни за что: их мозг напичкан,
завален мусором; гордыня, гнёзда свив
в мозгу, растит птенцов; сама привычка
жить, как растение, без дум, у них в крови;
мысль не рождает мысли: вспыхнув спичкой, –
сгорает мигом!..
                Нет! как их ни назови,
они останутся такими же, как были,
как есть! красавицами им не стать, как мне
(который ищет в груде хлама, среди пыли
себя, хоть говорит, что ищет крылья!)
не выйти в люди!..»
                Гм, а сидя на коне
(не на простом коне, а на крылатом!),
я выглядел бы очень хорошо!..
Мамбринов шлем*  мне б тоже подошёл!
Заржавленные Дон Кихота латы
едва ли я сумел бы отыскать;
а впрочем, тяжесть-то какая!.. кто ж таскать
железо станет на себе?.. Сейчас в бушлатах
солдаты ходят…
                Погоди! куда – скакать?
с кем – биться насмерть?.. Со стальным драконом,
что камень, будто хлеб, крошит? – покорно
благодарю: клыкастой челюстью прижмёт –
и брызнет из меня отнюдь не мёд!
и не поможет мне Пегас: земля – поглотит!..
Но с великанами, что, как и я, из плоти,
я б поборолся: мне б – хоть парочку дрянных!
Да нет ни одного, как нет ни Змея
Горыныча, ни мельниц ветряных,
ни паладинов, что избранницам верны,
ни их избранниц: нет той чудной старины!..   
Её и не было!..
                Ну и дурак!.. Умей я
и драться, драться бы не смог: людей боюсь.
С самим собой, как андабат**, вслепую бьюсь!..

Да чем я лучше тех драчливых женщин?
Сам вздорен, раздражителен и желчен!
Зачем же спрашивать тогда: да кто ж они?
Рабыни истин прописных, ходячих мнений? – 
и так всё ясно: если  разум  в подчинении
у схемы пребывает, то возни
не оберёшься с мыслями: по схеме
привычней думать, что уже давно и всеми
проверено; но т;т, кто не ленив, –
противник схем: он думает по-свойски
(хоть глуп, есть мысли дельные, но – в сноске!).

А я… – несостоявшийся жених!..
Какой-то голос подтолкнул воображенье:
чувств, мыслей полусонное броженье
вдруг осязаемые формы обрело:
Она явилась...  я уже глядел орлом!
Мы с ней сидели на траве… цветы Ей в косы
вплетал я!.. Если бы не эти бабы!.. Осы
не жалят так, как ранили мой слух
их крики дикие!.. О, если б был я глух,
я б на пол не упал и не проснулся!..
Да не моя ли мне во сне явилась Муза?..
Она, Она!.. Хоть раньше ни во сне,
ни наяву я не мечтал о встрече с Ней!..

Чтоб свежий стих «дозрел», его я прячу
от самого себя среди черновиков:
со временем он может стать сам ярче
и лучше!.. Мелкие ошибки я легко
и быстро устраняю, ибо сразу
они бросаются в глаза (не спит и разум!)…

Я знаю, Муза!.. Ты взошла на Геликон!..*** 
 
Довольно ныть! не то и впрямь заплачу!..
Да, стар, плешив, к тому же – толстоват!
Глаза горят, как лампочки в сто ватт!..
Но крох любви ни у кого не клянчу,
как нищий горсть потёртых медяков!..
Возможно  (я псковской!) уеду в Псков,
в котором я, живой комочек плоти,
на свет явившись, какал, писал: портил
пелёнки; где и я – как человек! –
записан был тогда… в ДВАДЦАТЫЙ ВЕК!
Тогда и ВЕКУ было только 48;
отцу – лишь 30…
                Стал я зорок!.. Возим
скрипучую тележку мы с душой
(в ней дремлет память наша!)…  за собой
её мы возим: я своей душе – как тело
физическое – помогаю, а
душа… она решимости полна:
подбадривает тело, чтоб не смело
оно с пути свернуть; а может, придаёт
и свежих сил ему…
                «Как жаль, что что-то водит
их за нос, – часто думал я, – и вводит
во искушение (плоть жадную доводит
до исступленья!), т. е. просто предаёт
их, несмотря на то что только в теле 
гнездится  это что-то – не в душе!..»
Так, голову ломая, я уже
готов был плюнуть: думы мне осточертели!
устал от них!.. 
                Однажды я уснул
днём (голова болела сильно); кто-то ткнул
меня слегка в затылок. «В самом деле,
не знаешь ты, что – это?! – пискнул он. –
А ты ведь, кажется, не раз бывал влюблён!
Иль ошибался?.. Не была ли это похоть?
(Тут зазвенел в моих ушах визгливый хохот.)               
И не одна она и правит и царит
над телом, за собой ведя позывы!
А человек-то! а разумный что творит?!
Он – даже ради маленькой наживы! –
готов в лепёшку расшибиться… Где же куш
сорвать возможность появляется, и муж 
– и опытный, и жизнью умудренный! –
засуетится и, как рак варёный,
вмиг покраснеет и обделывать дела
помчится; недоев, из-за стола
сорвётся; сколько будет лживых, вздорных,
нелепых, гадких, лицемерных слов
в ход пущено!.. Тьма, тьма средь вас ослов!..
Виновницы всех ваших дел позорных –
гордыня, похоть, жадность, так-то, брат!»
 «Ага! – сказал я  – Стало быть, триумвират!»
«Вы пляшете под их дуду!.. Пляши вы
иначе как-то, может, вовсе зла б
на свете не было!..»  –  «Да человек-то слаб!» –
воскликнул я. «Да, слаб, мой друг плешивый!
Мотай на ус!..»
                Проснувшись, я не знал,
что и подумать; с полчаса я спал…

Я снам не верю, в мыслях – не уверен…
Вы думаете, что, как сивый мерин,
я безнадёжно глуп и так же вру,
как он, не правда ли?.. Нет, вот уж ни на ноготь
я не соврал!.. Вы можете потрогать
мой лоб: он холоден; хотя – сейчас – в жару! –
на солнцепёке я бываю очень долго;
хотя мозги, наверно, как молока
тресковая, сгустились так, что соль
одна осталась, но… ни лихорадки,
ни бреда нет! Есть новые в тетрадке
стихи и сценки!.. Нет, с мозгами всё в порядке!
Одно лишь плохо: головная боль!

Закончил 27 июля 2010

          
 *Товия – сын Товита. Сарра – дочь Рагуила – см. Библия Книга Товита.

 **Иероним Босх  (около 1450 – 1516) – нидерландский художник
эпохи Возрождения.

 ***Когда я ещё учился в школе, то меня поразил рассказ учителя о
казни, сожжении на костре Яна Гуса. Но ещё сильней меня
поразило сожжение Сергея Лазо в паровозной топке.

 *Мамбринов шлем – т. е. медный таз для бритья, который
Дон Кихот принял за золотой шлем мавританского царя Мамбрина.

 **Андабаты – гладиаторы, которые бились в шлемах без прорезей для глаз.


 ***Геликон - гора в средней Греции (на юге Беотии), обитель Муз.