Она сказала. 2

Она сказала: спасибо.




Этим покоем, сном, стенами этого дома. Не надо завтра, не надо еще, ничего не надо. Вот так, как есть. Быть… Не зная, не думая, ни на что уже не надеясь. Забыв о том, что было до, и перед тем до, и до того, как… Без если бы, без лучше и хуже, без других, кто бы они ни были... Пусть они побудут там, где-нибудь, сами по себе…

Я это умею. Я знаю, чего хочу. Очень точно знаю. И принимаю достигнутое как должное. И когда приближаюсь к нему, когда остается четверть шага, я уже готова к тому, что встречусь со знакомым, бывшим во мне. Тогда я говорю спасибо пришедшему счастью. Потому что счастье - это когда сбывается то, чего хочешь. А я знаю, чего хочу. Четко знаю.

Тот, первый мужчина…

Познакомились на базе отдыха, сложилась компания "два на два", жарили шашлыки, пили сухое вино, разбрелись по парочкам. Высокий, русоголовый, с красивой густой бородой, Федорыч показывал звезды, читал стихи. Сразу назвала его "федорычем" – молодой, а уже начальник: к производственному посту относится серьезно. Понравилось, что такой вежливый и умный поэтизирует всю ночь именно для меня. Кивала головой, поддакивала всему, что он говорил. Твердо решила : этот будет моим первым мужчиной.

Рыжая челка стыдливо свешивалась на глаза, но губы, как ни старалась, предательски расползались в улыбку. Федорыч, с сомнением поглядев на меня, сказал: "Чтобы ты дальше не делала и не говорила, я чувствую, Верка, ты ****ь…" Рассмеялась в ответ. Не было у меня никого. Для двадцати лет – слишком консервативно по нашему времени. Несуразица в образе девочки-отличницы-****и-маменькиной дочки меня рассмешила. И я ему сказала тогда: "Чтобы ты обо мне не думал, я тебя, Федорыч, буду любить…"

Несколько раз потом ездили компаниями на базу отдыха, но Федорыч никогда уже не был таким. Снисходительным, ироничным – да, но не мечтательным. С ужасом убеждалась, что он не верит мне ни на грош. "Ты, - говорил, - насмешница, плутовка и ветреная девчонка". И смеялся.

Мой день рождения тоже собрались отметить на природе, вчетвером. Заказала по блату огромный торт, припасла килограмм пять мяса на шашлыки. За час до встречи он звонит, что не поедет: голова разболелась, да еще в цех надо зайти, посмотреть, как там рабочее быдло… Со мною чуть истерика не случилась, а сердобольная Лялька, с которой должны были ехать, выбежала на дорогу и остановила первую же машину с двумя мужиками. Дядьки, выслушав от нее мою историю в пересказе, метнулись за подарками и через час подкатили к дому, вручив мне тяжелый золотой кулон: "Верунчик, не расстраивайся, будет тебе настоящий день рожденья!.." Есть же на свете нормальные мужики! И почему я полюбила такого козла?.. Кулон, конечно, я не взяла, зато вернулась домой с огромным букетом и проплакала всю ночь, глядя на чужие цветы…Ну и что ж, все равно Федорыч будет моим, раз я так решила. Я интересная, мужчинам нравлюсь. Ездила как-то с нашими институтскими старперами на пикник , так они готовы были своих жен-самоваров ради меня бросить. Один, с цепью на шее, прямо говорил: "Только слово – за границей жить будешь, озолочу!" Вот еще! Первый раз будет только "по любви"!

И я своего добилась.

Федорыч пришел в мой дом в пятницу, 17 июля – я записала это в блокнот. Родители уехали жить на дачу, а мы с Лялькой эстетично попивали кофе в прикуску с длинными ментоловыми сигаретами. Я сама позвонила Федорычу и попросила придти. Через общих знакомых я следила за его любовными похождениями. Знала о его недавнем разрыве с настоящей ****ью, которая была старше его на целых пять лет и с полгода одолевала его мерзкими причудами, которые мой Федорыч почему-то терпел. Увидела его на пороге, сердце в пятки ушло, руки затряслись. Протопала на каменных ногах на кухню и тихо Ляльке говорю: "Пришел.Срочно сматывайся. Походи часа два вокруг дома. Когда он уйдет, я кактус поставлю на подоконник. Дождись и приходи обязательно, все обсудим."

"Все" закончилось значительно раньше. Мы выпили с Федорычем по бокалу вина, припасенного мной к этому случаю еще два года назад. Потом я степенно, с видом бывалой женщины расстелила крахмальную простыню. Федорыч сделал все так, как описывают в книгах для новобрачных – аккуратно, технично, без лишних эмоций. Единственное, что он сказал: - "Я не ожидал, что ты действительно девочка."

Торжество победы заглушало противную боль внизу живота и в позвоночнике. Продолжая улыбаться, чтобы он чувствовал себя роскошным партнером, я отправилась в ванную. Проплакав там от боли и девических размышлений над тем, что пройдена наконец черта, сделавшая меня женщиной, и что это надо мной совершил все-таки Федорыч, я облачилась в сексуально-красный пеньюар и появилась перед брачным диваном через десять минут.

Дом был пуст. Не веря в случившееся, минут пять я ходила по комнатам, заглядывая даже в кладовки, допуская, как это ни глупо, непонятную игру в прятки.

- Федорыч! – закричала наконец я, дойдя до визга.

- Чего ты орешь? – спокойно ответила Лялька. Я не заметила, как она вошла и очутилась рядом. – Я видела, как он уходил. У вас, что, ничего не вышло?

Я смеялась долго, истерически:

- Лялька, ты понимаешь… Он меня трахнул… По всем правилам… А потом, пока я была в ванной, смылся по-английски… Может, испугался того, что я девочка… Думал, жениться заставлю?

Лялька схватила меня за дрожащие руки и силком затащила на кухню.

- Где тут у вас спиртное хранится?

- Ляль, в комнате вино не допито.

- Это не подойдет, нужна водка и огурцы.

Когда бутылка опустела на две трети, мне стало легче, но я все продолжала допытывать бедную Ляльку:

- Скажи, ведь я все правильно сделала?

- Конечно, теперь хоть об этом козле голову ломать не будешь, знаешь теперь, какой он.

- Ляль, я ведь… Я даже не обиделась на него… Может, он и впрямь испугался?

- Гад он, и точка. Или маразматик.

- Я даже не могу сказать, что его разлюбила, он такой хороший. Стихи мне читал. Два года назад.

- Забудь его, как дурной сон. Сделал тебя женщиной, и на том спасибо.

- А знаешь, Лялечка, а ведь мне сейчас даже радостно. Как бы то ни было, как бы мой Федорыч не вертелся, а пришлось ему стать моим первым. Вышло-то по-моему. Давай выпьем за это. Чтобы мы, девчонки, всегда своего добивались, несмотря на сопротивление. А уж фронтовые потери после будем считать…

Вадим появился в то же лето. Как обычно, в мой дом в отсутствие родителей завалилась шумная компания: накуриться сигарет и выпить, но больше все-таки накуриться – не на улицах, где на девчонок с сигаретами шикают бабки, а в нормальных домашних условиях. Лялька попросила остаться на ночь в одной из комнат, с Сергеем. Заодно остался Вадим, его брат. Всю ночь он, баюкая меня в одеяле, носился по комнате и пел морские песни. Я сразу ему сообщила, что спать с ним не буду. – "А я и не надеялся," - белозубо улыбаясь, ответил он. Как выяснилось, Вадим был боксером, потом служил матросом на судах, которые ходили в загранку. Он был атлетически сложен и силы неимоверной. Сразу подкупил меня тем, что в его руках мои неприкасаемые формы ощущали себя песчинкой. Когда я проснулась, Вадим спал, свернувшись калачиком в кресле напротив. Поумилявшись над младенческим выражением лица, я бесцеремонно его растолкала:

- Ты только не подумай, что если будешь сентиментально обхаживать меня и использовать разные штучки, типа цветочков и песенок, я сразу же стану твоей. Ничего подобного. Может, я и буду с тобой спать, но только – если я сама этого захочу. Там – где я этого захочу, и когда – я захочу.

Это случилось у нас через три дня. Каждое утро, попадая в квартиру по водосточной трубе, Вадим приносил мне в зубах цветы. Днем баюкал меня колыбельными детскими песнями. Смешно разговаривал голосом кота Матроскина, а вечером мы ходили в ресторан, где Вадим танцевал лучше всех и под аплодисменты толпы мы узнавали, что признаны самой красивой парой. Когда его отпуск закончился, и я выяснила для себя, что втюрилась в него по уши, Вадим упал на колени и покаянно сообщил о том, что женат. Мало того, оказалось, что у него растут маленькие дочки, которых он любит безмерно.

- Как же ты смел, Вадим? – спрашиваю.

- Верочка, я сам не ожидал, что так полюблю тебя. Думал, ну, как обычно, будет небольшая интрижка... Что же нам делать?

Я вышвырнула его вещи на лестничную площадку:

- Не знаю, не могу. Давай попробуем неделю не видеться… Проверим себя…

Через два дня подругам надоело слушать мое нытье и они заставили меня дозвониться Вадиму:

- Дурочка, отбрось свои принципы, себя не переломишь, надо делать как лучше себе.

Когда я вернула его, этот крокодил столько о себе возомнил, что еще два месяца бегал, как будто так надо: между мной и женой. Даже не стыдился появляться ко мне с двумя букетиками: это, говорит, тебе, а это я домой Клавке отнесу. Такое гнусное животное.

– Это что же, - я ему говорю, - ты еще и трахаться с ней будешь для конспирации?

Уставился круглыми голубыми глазами, руками разводит:

- А что делать, - говорит.

Я ему тогда сковородкой съездила:

- Не хочу быть ни "до" ни "после". Хочу быть только "вместо".

А он:

- Верочка, не бей, я тебя люблю.

Еще бы ему меня не любить. Я его за два месяца человеком сделала. Со своей Клавкой он только и умел "пирожком" спать. Да еще признался, к одной девственнице полгода бегал, минет делали. Вот так. Извращенцы несексуальные!

Клавка, конечно, обо всем прознала – любая бы на ее месте догадалась. Я, например, когда он от нее приходил, запах ее духов слащавых за версту чуяла. Так вот, звонит Клавка нам, говорит, надо встретиться и все обсудить. Я-то дура, как Лялька меня научила, приготовила кофе с пирожными, думаю, поговорим с ней в цивильной форме, покаюсь, дескать, полюбила вашего муженька незнамши, что он женат. А эта стерва заявилась пораньше, Вадим ее в окно высмотрел. Как увидел ее: прости Верка, говорит, боюсь ее как питона (мужики, они все на расправу жидкие) – и прямым ходом на балкон и на улицу по водосточной трубе. Я потом уже оценила, насколько Вадим ее хорошо знал. Открываю дверь, она мне в волосы и вцепилась, в укладку, которую я по дурости для нее же и приготовила. Мутузит, таскает меня по всем комнатам, а я про себя минуты считаю, когда Лялька к назначенному времени придет. Та влетела и от неожиданности стала кричать, что она юристка, и нарушаются права человека. Это все равно, как ее кофе с пирожными. Да мы против той Клавки невинными гимназистками оказались! Еле выпихнули ее за дверь, так зато весь двор вопли ее слышал и маменьке с папашкой, когда из деревни вернулись, быстренько все доложили.

Я ее, конечно, понимаю по-своему. Двое детей. Семейные планы. Только все равно она дура, каких поискать. Это и Сергей говорит, брат Вадима. В их дом из-за ее стервозности никто из ее родни уже не ходит. Понятное дело, когда на следующий день вернулся Вадим, побитый как собака и красный, как его георгины, я взбесилась:

- Убирайся, - говорю, - к своей Клавке, любвеобильный ты наш. Это не я к тебе прицепилась, а ты меня, подлец, совратил и мозги заморочил. Иди к своей Клавке и вспоминай, какая я была замечательная. Это я тебе все растрахала и в постели поставила. Вспомнишь меня, зараза, когда будешь мерзнуть в кровати со своей Клавкой, повернувшись друг к другу задницами. А я еще, дура, тебе массажики делала, травки от гастрита заваривала. У-у-у, русский инвалид. Отправляйся домой к своей язве. Очень даже классно у вас получается. Одно к одному. К ее язве и твой гастрит.

Вадим на нескладных коленках вокруг журнального столика ползает, ручонки ко мне протягивает:

- Веронька, хотя бы звонить разреши!

Надоел мне весь этот спектакль, скорей бы Вадим ушел, рюмку водки спокойно выпить.

- Ладно, - говорю, - будешь участвовать на конкурсной основе, на общих основаниях.

Дверь закрылась, а я бросилась ничком на диван, разрыдалась в пуховую подушку:

- Господи, ну почему мне так не везет? Со старших классов мальчишки в школе проходу не давали. В институте клеились и ребята серьезные, после армии, и старперы из преподавателей. Один даже на дачу к себе перед зачетом возил, все обаять думал, пучок редиски вручил вместо цветов – бывают же дураки! Или у меня судьбина такая – наталкиваться на уродов и влюбляться в них? Или все мужики – дураки по природе?

Ну и хорошо, подумала, значит, и рыдать не над чем.

Порылась в блокноте, нашла телефон Федорыча. Дай, думаю, позвоню. Набираю – на месте. В трубку, как по телевизору, представляю: сидит за рабочим столом, весь в бумагах, важный, и ухмыляется:

- Верочка! Сколько лет, сколько зим! Что нового в личной жизни? Я? Я весь, как всегда, в работе. Говорить долго не могу, планерка собирается. Да. Как-нибудь созвонимся. В другой раз.

Вот еще сволочь одна, да какая! Покруче других! Наверное, я люблю его. Говорят же, когда любишь ни за что – это любовь. А у меня не только ни за что, но еще и вопреки. Хотя, если разобраться, я и Вадима люблю. Бывают же моногамисты, действительно! Я знаю, что по натуре я – ****ь, а живу как последняя девственница только из трусости. Тело хочет, а в мозжечке что-то тормозится в последний момент. Не могу! Наверное, ума не хватает все себе разрешать.

Лялька, эта молодец. Закончила философский факультет в столице и теперь шпарит будто по писанному. В китайской философии есть, говорит, четыре пути познания. Вербальный, то есть словесный. Духовный. Еще какой-то. А я, говорит, принципиально предпочитаю последний - сексуальный. Пока не пересплю, не могу сказать, что за человек., слова, дескать, ничего для меня не значат. Мало того, что Лялька так говорит, - она еще так и делает. И теперь ее однокомнатная квартира расширилась до четырехкомнатной в 150 метров. Вот так. Ну и молодец. С ними, с козлами, так и надо! А если еще и удоводьствие получаешь, то это уже – высший пилотаж.

Вовку, или Бобку, как я его называла, привела ко мне именно Лялька. Бог знает, где она с ним познакомилась, но только мы с Бобкой знали друг друга отлично. Однокласснички, что называется. Бобка бледнел и краснел и в первый же вечер признался, что любил меня с детства.

- Я боялся к тебе подступиться, - говорил он, теребя край домашнего свитерка. – Вокруг тебя такие лоси вились, а я ж маленький был и прыщавый…

Бобка закончил институт и вырос до психиатра.

- Х-ха! – рассмеялась Лялька. – Туда тебе и дорога! Представляешь, - обращалась она ко мне, - пока к тебе шли, он деревья ногами пинал. Разговаривает с ними таким образом.

Не смутившись, Бобка тут же уселся в позу "лотос" и стал рассказывать про "третий глаз". А что! Мне интересно было, я даже взяла у него книжечку почитать.

Ни один мужчина из тех, что были у меня прежде Бобки, не радовали меня так, как он. Володя позволял с собой делать все, что угодно. Его щуплое под старенькой дешевой одеждой тело оказалось поджарым и мускулистым. Оно было для меня настоящим подарком. Когда я опускалась острым розовым язычком вниз, сантиметр за сантиметром, он плакал и стонал, и эти эротические песни для меня до сих пор лучше любой музыки. Володечку колотило от моих прикосновений, как от электрического разряда. А однажды, кончив, Бобка впал в прострацию, и я по- настоящему думала, что он помер. Он был моим любимым музыкальным инструментом.

Мы выходили из его комнаты в общежитии, вахтерша корчила мне отвратительную рожу, и всю дорогу до дома ( из общаги Володя регулярно отправлялся обедать к своей маме) я не могла заставить себя взять его под руку, точнее за рукав синтетической шубы, которая раздражала меня так же, как и дешевая шапочка с помпоном на голове.

- Через пять лет я накоплю тебе на дубленку, - сказал он мне гордо.

Боже мой, да я сама куплю ее через полгода. Но почему он мыслит так мелко? Никогда не сводит в ресторан, не говоря уж о загранице. И ждет меня с ним унылая жизнь с вечной мыслью о том, как дотянуть до его очередной врачебно-лечебной зарплаты.

- Я ведь и женится могу. Родишь мне дочурку? – несчастный романтик, он, верно, думал осчастливить меня этим.

- Ты не так, Володечка, говоришь, меня ведь еще и украшать надо. Я еще и подумаю…

С Вадимом было куда веселее! Вечно что-то выдумывал: то на базу отдыха ночью на лыжах кататься вытянет, с компанией, бутылочкой и гитарой; то, опять же, в ресторацию сводит (к хорошему привыкаешь быстро). Всегда в отличном настроении, улыбается, весь в "фирме" – с таким и за ручку пройтись за счастье: девчонки оглядываются. А он, баловник, хвать – и запустит в них снежком! Они недоумевают: как это он при своей дамочке с чужими заигрывает? Мы в ответ вместе хохочем – это у нас общий стеб…Володечка вечно унылый, как Мцыри, с книжками под мышкой, носится со своим оккультным "третьим глазом", как курица с яйцами. И одет Бог знает во что. Может, он просто жадный? Хоть бы раз цветочек подарил. Все маменьке своей денежки-то носит во время обеда. Фу, не хочу!

Вадим позванивал мне регулярно. Донесли уж небось, что с Володей встречаюсь.

- Подожди, - говорил в трубку, - все равно моей будешь. Я уже на развод подал.

Последний раз думала, что забеременела. Вовка обрадовался, скачет, как конь:

- Я сам его купать-полоскать-пеленать буду, разве что грудью кормить не смогу!

Книжечку о родах приносит и спрашивает: когда в ЗАГС пойдем? Вот чудак!

– При чем тут ЗАГС? – отвечаю. – Ребенок вовсе не означает, что я с тобой жить собираюсь!

Он даже заплакал.

А когда Вадиму про беременность от Володи сказала, тот бодренько заявил:

- Воспитаем, как и положено. Нам скорее с тобой расписаться надо.

Вот же мужики чудаки! А – что? Я вполне могла бы и втроем жить. Самое смешное, что и мужиков это, кажется, вполне бы устроило.

Маменька давно бесится, когда слушает мои телефонные разговоры:

- Ну и дочь у меня! Ну и стерва! Надо же какую змеюку воспитала!

А разве я виновата в том, что такая? Против природы не попрешь! Если всех все устраивает… Я, может, вообще Федорыча люблю, а остальные мне только жизнь ломают. Получилось бы с ним, глядишь, всю жизнь была бы хозяйственная да добродетельная, хоть это и не модно. Но он, крокодил, на каждый звонок отвечает, что вечерами дома сидит и книжки по своей работе читает. Зато знакомые видели его с новой девахой – опять старше его и страшна, говорят, как чувырла… Сам виноват, бегает от своего счастья, бестолочь. Так теперь холостяком и помрет, карьерист!

А Вадим оказался самым расторопным. Только развелся в декабре, тут же обложил меня со всех сторон. Маменьке преподнес тефлоновую сковородку. Папеньке – лупу, марки рассматривать. Девок одарил дефицитными сигаретами. (Я потом маменьке часто вспоминала, что она меня за сковородку продала.).

А под Новый год гляжу: дерево под окном разукрашено гирляндами и шарами. Вадим с визитами всех подружек обошел, вваливался к ним в квартиры Дедом Морозом с шампанским и кучей подарков.Куда деваться, раз парень такой золотой! Вся родня наехала на меня, в уши дуют:

- Посмотри, как он тебя любит, такого грех упускать.

Я еще два года корячилась, не расписывались, хотя и вместе жили – а то мужики бог знает чего о себе думают. Дескать, раз уж замуж позвали, то и осчастливили. Ничего подобного! Я ему и потом говорила: если и расписались, то это ровным счетом ничего не значит, старайся, как раньше, а то возомнишь, что твоя на веки, на том и сгоришь – уйду.

Володечка пробовал было пойти по пути Вадима. К Ляльке таскался, якобы врачебные статьи в газету просмотреть, поправить, где надо. Да куда ему! Кишка тонка. Спекся на полпути, но еще лет пять позванивал, жиденьким голоском ныл по телефону: "Я, Верочка, еще не женился, все тебя вспоминаю, квартиру вот снял, не хочешь зайти?" А на хрена мне это надо? Видела я его, живем-то в одном районе, - ходит, по-прежнему, в синтетической шубенке. А еще врач называется. И как я могла таким увлечься?

Вадим насчет него и не беспокоится, тоько ухмыляется в ответ на звонки. Федорыч – это да! Первая любовь! Вадим в тумбочке один раз нашел запрятанную фотографию, дулся полчаса, не разговаривал, а потом подлез, как котенок: "Верочка, ты меня любишь?" – "Ну, конечно, люблю, моя кисонька, куда ж ты без меня?"

Через год уже после того, как расписались, встретили Федорыча, возвращаясь с концерта. Так Вадим, бедный, так и застыл : ждет, с кем я пойду. А Федорыч, негодяй, так глазами и манит, будто я и впрямь – его женщина. Заметалась я сама не зная с чего.За секунду прокрутила все, что у меня было с Федорычем и с Вадимом, будто на весах взвесила. С гордо поднятой головой оперлась на руку мужа, поцеловала прилюдно. Он, моя кисонька, так и засветился от счастья. Вот за это его и люблю. За понимание, за деликатность. "Верочка, - говорит, - делай, как знаешь, лишь бы тебе было хорошо". Вот это, я понимаю, любовь! Как же такого бросишь? Да ни за что! Родной человек.

Через год дела у Вадима пошли в гору. Зарегистрировался кооператором, купили машину. Иду как-то мимо колбасного магазина, расфуфыренная, как матрешка. Там как раз машину сгружают. Дай, думаю, подожду свеженького - мужа побаловать после нервной работы - глядь: тень знакомая за угол метнулась. Я мысли свои напрягла, уж больно родное вспомнилось и в груди защемило. Подошла к водителю: - Кто, - говорю, - вместе с вами работает? А он называет мне… Федорыча. Новый, говорит, экспедитор, раньше на заводе начальником был, а потом завод встал, некуда ему деться, вот к нам и пристроился… Ну и дела! Что ж, он, бедолага, от меня-то так отпрыгнул? Гонор, видно, покоя не дает, смириться не может. Так и не понял, дурак, что не за положение я его люблю…

Все бы, казалось, хорошо, но видно и впрямь натура у меня ****ская. Вадим то на работе, то в командировке, а то приходит уставший, и спим, отвернувшись жопами друг к другу, как неродные. Куда делся тот электрошок, наша чумовая искра? Начну приставать, он в ответ: - "Верунчик, давай потом, ладно? У меня был такой трудный день!" Мне бы по улице пройти в воскресенье, в кафешку какую-никакую заглянуть, а он в ответ, улыбаясь: -"Я теперь человек семейный, мне треба ножки вытянуть и телевизор посмотреть. А ты, моя радость, лучше возьми денежку, купи себе подарочек или к подруге какой загляни".

Я и заглянула как-то к Ляльке. С ним там и познакомилась. Сидит крепкий такой, важный, телосложением на Вадима похожий. Охранник в частной конторе, а раньше – в ментовке работал. "Девонька моя, - говорит, - я все про тебя знаю, я умею по лицам читать. Сразу не было у тебя любовника. И ничего-то ты в постели не умеешь. Мог бы я тебя научить, но если только очень сильно попросишь…" Ничего себе нахал! Я так и разозлилась. Не от того, конечно, что он про любовника эдак завернул – слишком много возомнил о себе, вот что! Ты еще меня узнаешь, думаю, сам за мной и побегаешь, а я потом еще и смеяться над тобой буду.

В магазинчик, где он работал, Лялькина компания часто захаживала. Я девок предупредила, чтобы не вмешивались. А сама подсяду к нему в кресло и слушаю дурь, что он молотит, открыв рот. Ничего, думаю, приучайся, потом разберемся, кто из нас круче. Один день так, второй, третий. Он и расслабился. Как-то остались вечером вдвоем.

- Ну, что, - говорю, - Палыч, ты по-прежнему меня не хочешь?

- Нет, - отвечает и ухмыляется.

Я медленно так раздеваюсь перед его носом, а потом демонстративно укладываюсь на его диванчик в углу.

- Тогда извини, - говорю. – Я спать буду.

Палыч еще посидел полчаса, как баран перед телевизором, пометался по комнате, а потом пристроился рядом.

И чему же это он меня собирался научить? Я с ним провозилась добрых полчаса ручонками шаловливыми, еле сама успела пристроиться. Счастливый Палыч сам признался потом, что жена давно считает его импотентом… И почему с каждым мужиком, чтобы добиться от него чего-то путного, мне приходиться столько возиться? Вот ведь судьбина какая – подбирать Бог знает что и доводить самой до кондиции!

Два месяца билась над ним, как медсестра над тяжелобольным пациентом. А он еще туда же – то прежнюю любовницу вспомнит: "У Надьки грудь большая была, хотя сама потоньше твоего, так та и на речке ухитрялась манипуляции производить, поднырнет, бывало…" То про жену свою: "В обеденный перерыв сюда ко мне бегала. Она у меня женщина крутая, в тюрьме работает…" Лопочет, короче, всякую ересь, а я про себя думаю: милый, ты это еще кому-нибудь расскажи! Да так, как со мной, у тебя сроду никогда не было и вряд ли еще когда будет!

Странное дело, оно и у меня самой прежде такого не бывало: только погляжу на него, а уже хочу. Кончить могу даже об коленку, его бесталанность меня не смущает, хотя прогресс есть.

- Палыч, - говорю ему душевно, - вот теперь-то твои глаза ****ские хоть чем-то подтверждаются.

У Вадима дела на работе неважные, нервничает, курит ночь напролет. Как-то наутро заявляет мне:

- Вера, в чем дело? Ты ночью во сне ко мне приставала, штаны пыталась стянуть, гладила как-то по-особенному…

"В чем дело, в чем дело… - думаю про себя. – Видать, во сне с Палычем тебя перепутала. Это ему нравятся такие поглаживания…" А вслух заявляю:

- Вот! Видишь до чего дошла!При живом муже! Вот не будешь меня любить, уйду от тебя к Птибурдукову…

- Что ты, Верунчик! Так, как я, тебя никто не будет любить!

А мне и Вадима жалко, тоже ведь родная душа. И ради чего менять шило на мыло? Ах, натура моя ****ская! Вадимчик не верит, видно, в мои похождения. Уходя на работу, учит: "Птибурдукову своему без презерватива не давайся, наша семья должна быть здоровой…"

Шути-шути… Однажды я обнаглела и свела их в одну компанию. (А почему бы и нет? Проще будет домой звонить.) Сначала задирались ни с того ни с сего, как два петушка. Я застыдила Вадима – сбегал за водкой в ближайший киоск, выпили мировую. ("Ну ты и стерва! Неудобно мне так," - это потом Палыч сказал.) Вадим с водки захмелел и заснул, а мы с Палычем поделали все свои дела на диванчике в соседней комнате.

Ничего себе словечко нашел "неудобно ему"!

– Тебе-то, - говорю, - как раз и удобно, все у тебя на месте, ни за чем тянуться не надо: бегаю к тебе на работу, потрахиваешься во время дежурства, да и то, когда твоя "стерва" отсутствует…

И вот уж сколько лет прошло, а у меня все те же проблемы. Не хочу быть ни "до", ни "после", а только "вместо".

- А ты забери меня у жены, - говорит Палыч. – Я на все согласный. Мы с тобой, Вера, созданы друг для друга. Гляжусь в зеркало – вижу тебя, а ты поглядишься – я там буду.

Словом, несет всякую ересь. И за что я его только люблю? От одного вида его колотит, ничего поделать с собой не могу, на дерьмо исхожу, как только припомню о том, что у него жена еще есть. И что за наказание мне в жизни – разбираться с чужими женами? Зинку его, тюремщицу, заочно боюсь. Эта будет еще покруче нашей Клавки! Да и опять – а хочу ли я потерять своего Вадимчика? Я ведь его тоже люблю. Вот бы хорошо жить втроем, мужики бы на это пошли, у обоих характеры домашние, мягкие… Вон Палыч, когда его грымза звонит, ягненочком тараторит "я полы вымыл, мусор выбросил…" Золотце, да и только!.. Может, и Вадим уже обо всем догадывается, но молчит, зайчик мой умненький, бережется со мною рядышком.

А на днях мы с Палычем новую игру придумали. Он меня самбо обучает и всяким единоборствам, приемам защиты. Прихожу домой вся в синяках, будто мужем битая, а законный мой муж комментирует, лежа, с дивана:

- Правильно, Верунчик, учись, тебе край как надо уметь от мужиков самой отбиваться.

Неужели шутит?

Нет, не виновата я. Само все происходит. Да и то сказать, по сравнению с другими я – скромница. Послушаешь, тетки каждую неделю любовников новых заводят. А у меня все серьезно. Мучаюсь, думаю за них за каждого, переживаю. И не обманываю, я моих мальчишек – всех! – по-настоящему люблю. И Вадима, и Бобку, и Палыча теперь. А уж Федорыча – редкий день не вспомню. И пусть все говорят, что это ****ская любовь. Для меня она – самая что ни на есть настоящая.