Зверёныш

      Я не знаю, в какой момент это во мне появилось. Банальное продолжение, но, возможно, просто было всегда. Это. Серая шерсть, когти чёрные, острые. Мерзость, жмущаяся к рёбрам. Инопланетянчик. Зверёныш. Не шевелись… больно. Не мешай мне разговаривать со стеной. НИКОГДА не мешай мне.
      В первый раз я чётко ощутила его года в три. Ничего понятного взрослому человеку.  Но ребёнок, кудрявая рыжеволосая девчоночка, без всякой неопределённости и без особого удивления поняла – под сердцем или вместо сердца, красной пульсирующей крошечки, что-то. Такое. Мохнатое, не греющее, не холодное. Не живое, не мёртвое. Что-то. Кто-то?
      Голосам в голове тоже можно было не удивляться. Да я и не удивлялась. Воображаемые друзья, шизофрения, духи предков, божественная сила пророчицы – какая разница? Глюков мне всегда хватало – в повседневной жизни, в голове… Всё одно. Когда выделился один голос, было то же самое без изменений. Абсолютно нормально. Ну, подумаешь, разговаривает…
      Если б он только разговаривал – болтал чушь, ехидничал, вещал загробным тоном о конце света… Если б он так разговаривал, мне бы и дела не было… ни тревог, ни забот.
      А он пел. Иногда. Всё на каком-то незнакомом языке, и я начинала ловить себя на том, что насвистываю мелодию. Иногда пронизывал мозг, перекапывая моё сознание и выявляя мою ложь. Так часто себе врать нельзя – запутаешься. Вот я и запуталась. А иногда умудрялся обходиться без слов, но я всё равно чувствовала его присутствие. А в состоянии пика, перелома – истерика, взрыв, транс, сон – я слышала его почти так же ясно и реально, как слышу скрип качелей, сидя на скамейке в своём дворе и наблюдая за людьми. Нет, не пик, не перелом – что-то ЗА сознанием, всё внутри переворачивается, одна реальность пробивается светом сквозь тьму другой… Грань.
      Двенадцать лет. Поиск. Ощущение бессмыслия. И дремлющий проснулся, тряхнул решётку рёбер. Так остро было в первый раз на тот период. Рука непроизвольно нашарила стену, тонкая рука, худые детские пальцы… Что-то похожее вздрагивало внутри, когда хотелось плакать. Всё по нарастающей. Это было лишь похожим… после я всё поняла. А вот тогда, в двенадцать лет – первый приступ. Наверное, ему нужно оказалось – благодатная почва – полуповзрослевшее сознание.
      Вспомнила почему-то, как однажды забилась в угол с книжкой – она больше для отвода глаз – и долго разговаривала с голосом. Закрыв веками трепещущие зрачки, вдыхала комнатную пыль, привалившись затылком к стене, и шептала о чём-то. Потом уснула случайно и видела дом без крыши и звёзды во сне. И мечтой моей стало иметь дом без крыши. Глупо.
      Семнадцать лет. Случайно наткнулась на фотографию лучшего друга – выпала из книги. Прошёл всего месяц тогда. С того момента, как его сбила машина на моих глазах. Острые когти доставали до горла, кажется. За рёбрами ворочалась боль защемлённого нерва. Зверёныш. Серая тварь, не шевелись, не надо.
      Да глупо всё это. Даже мои методы борьбы, если это можно назвать методом борьбы вообще. Например, кажется, что когда обнимаешь колени, становится легче – как будто удерживаешь внутри болезнь свою серую, не давая ей выламывать твои кости и расшатывать психику. Ну, что за глупость?
      «Я – твоя грусть. Неисчерпаемая, неизмеримая грусть. Твоя часть».
      Зверёныш шевелится. Ненавижу. Грызёт. Ноет внутри всё. Я ведь медленно его возненавидела – разрушающее меня серое существо. Я знаю, какие у него глаза. Настороженные, чёрные. И понимающие что-то, чего мне, наверное, никогда никто не поведает. Он ощущает меня ярче, чем я сама.
      Голос, ты здесь. Я знаю.

                ***
      – Прости, но я не понимаю, чего ты от меня хочешь, – я смотрел на неё, как на сумасшедшую, каюсь, и у меня даже мысли не включилось скрыть моё отношение, даже не то что скрыть, а хотя б попытаться.
      А улыбка мне знакома – неопределённо-печальная. Значит, она серьёзна. Она что-то решила. Да, выучил, как азбуку. Мне это не нравится…
      Виски ломило нестерпимо. Такое ощущение… я знаю, когда у меня так бывает. Всплеск. Интуиция родимая. Перед смертью мамы так было.
      Когда ей плохо, я всегда ощущаю пульс у висков – как колебания воздуха, шевелящие волосы. Кожей ловлю волны, исходящие от неё.
      – Мне не нужно от тебя ничего, – слабая полуулыбка, уголки губ дёрнулись нервно. Голова уже горела. Костром. – Просто смотри.
      Тонкие белые пальцы рванули рёбра. Серая шерсть клочьями, кровь. Тихий вой на грани слышимости, взрыв в голове. И тут меня вынесло окончательно. Мир поплыл.

                ***
      – Врачи говорят, что-то случилось с сердцем. Сейчас кома.
      – А кто её нашёл? Скорую вызвал?
      – Смотри.
      За стеклом тёмная фигура. Не шевелится, неотрывно глядит в лицо её – заострившиеся черты, болезненная скульптурность белого камня, сжавшего в себе жизнь.
      – Вот так стоит и просто смотрит. Поговаривают – спятил.
      Фигурка схватилась за виски, поморщилась. Потом снова недвижность.
      – Он не говорит даже ничего толком. Не рассказывает, не может, что там случилось, как… молчит. А если и начинает говорить, то в воздух будто – глаза пеленой подёргивает, и несёт какой-то бред…
      – Ясно. Странно это всё.
      Фигура окаменелая темнела за стеклом. Приборы, белые стены. Кома.

                ***
      Зверёныш оставил кровь, но я его уничтожила. А всё кажется – шевелится… Я давно его уничтожила.
      Я не помню, как я оказалась в этой серой пустой комнате без дверей и окон. Сижу на полу, и мне страшно. Всегда любила тишину, а теперь… Теперь я её боюсь.
      Странное спокойствие моё мутировало в апатию. Не бывает такого покоя, похожего на смерть.
      И на пальцах осталась кровь. Тру, а она не стирается.
      Сжалась в комок и прошу пустоту внутри не мешать мне говорить со стеной. Я заполняю вечную паузу своими жгучими, резкими… режущими мыслями. Свистящий шёпот мой бьётся в висках жилами страха, венами тоски. Голос. Его нет Я заполняю паузы, но нет ответов. Даже молчание – ответ, но молчание – это свойство говорящего. Пустота не может молчать.
      Тоже хочется завыть. Как выл зверёныш. А я начинаю петь – на незнакомом языке. Тихо-тихо… пытаясь как можно чётче вспомнить мелодию. Слова коверкаются, обрываются… Я теряю последнее – память.
      Голос, ответь мне на один вопрос. Всего один. Я могла убить тебя вместе с ним, серым демоном, вампиром, выедающим нутро моё? Я могла тебя УБИТЬ?..
      Может, я умерла тогда? Вместе с частью моей, моей ненавистью с острыми чёрными когтями и воющей пастью… Но я чувствую, как кровь кистью вырисовывает штрихи медленно тянущейся нитки биения, пульс рисует штрихи краткие… медленно…
      Я пуста. Во мне теперь нет ничего. Только методы борьбы… глупость… страх со мной, страххх…
      Я привалилась затылком к стене. В углу комок человечьего тела, обняла колени и говорю со стеной… О том, что хочу дом без крыши, просыпаться и видеть звёзды, и касаться их света… света касаться просто, впитывать блики тьмой, которая в тебе царапается, растапливать её, дробить, расщеплять… А тишина не слышит. Тишина глуха.
      Как я могла вырвать тебя? Голос, ответь. Я не могла убить тебя.
      Нитка биения. Тишина.  И так уже бесконечность. Но пока я чувствую взгляд – я буду жить.