Фантазии Франсуа Виллона

Я ничего не создавал.
Вонзал глаза и груди трогал,
Я, как удары, слал слава.
Я грабил по большим дорогам.

 Владимир Брусьянин

 
http://www.electroniclibrary21.ru/poetry/viyon/about3.shtml

Осип Мандельштам.О Франсуа Вийоне


-Что это,  Франсуа? – потряс декан  стопкою зажатых в руке  пергаментов. –  Что вы  тут намарали?  Что за «Пукание  Дьяволу»? Вы знаете, что это попало в руки прево и слух дошёл до самого кардинала?  Франция  не знала подобных богохульств с времен альбигойских войн и тамплиерских ересей. Или вы хотите переплюнуть самого Жака де Малэ, поощрявшего неофитов причащаться целованием его  в зад?  Так знайте –от слова «зад» до слова «ад»     всего  лишь одна единственная буква! 

 Декан говорил громко и отчетливо –и школяр  знал почему. Жирные кафедральные крысы  -не дремлют. Если сейчас, сию секунду  резко отворить двери – заедешь в лоб вечного наушника  Этьена по кличке Единорог.  Не успевал доносчик  с помощью холодных примочек  избавиться от одной шишки, как  ему набивали другую. За это и был он прозван Единорогом. На состязании в Блуа этот неумеха не смог  сложить двух приличных строф,  если он брал в руки лютню – от несносного бренчания вяли уши, он пьянел с одной кружки бургундского, а гульфик у него всегда был мокрым,  потому что он не умел донести мочи до отхожего места, а, опроставшись, никак не мог выдавить из себя последнюю каплю. С тех пор, как  Единорога застали в часовне за  рукоблудством( он совершал его, глядя на  статую Девы Марии,  которая так походила на косенькую торговку козьим сыром на базаре) он стал всеобщим посмешищем. И за то он мстил. Исподтишка. Донося  монахам-форансисканцам, прево, декану, ректору.  Он мстил за то, что  во время Ночи Дураков  Франсуа уронил его в сточную канаву. Единорог желал отыграться за то, что даже этой веселой ночью, когда школяры без разбору лапали зеленщиц, жён мясников, дочек булочников и колбасников – от него, вывозившегося в нечистотах, шарахались даже кривые, хромые и порченные оспой старухи.   

--Во времена  Филиппа Красивого вас, милейший, сожгли бы на костре, -- как можно отчетливее произнес декан и, подойдя к камину, по одному листку стал  укладывать рукопись на уголья. --  Научной ценности ваш труд не представляет, – ухмыльнулся он. --  А Сорбонна все-таки –университет, а не балаган. Ступайте и более не шалите! Штудируйте Платона с Аристотелем-сие куда полезнее будет для вашей шеи…А уж , если она останется цела, до головы что-нибудь да дойдёт.
   
 Делая  едва  заметный поклон, Франсуа увидел, как пыхнули в камине и, корчась, начали скручиваться в трубки листы его романа. В пляшущих отсветах пламени ему показалось, что декан  подмигивает  и  прячет улыбку в кончиках рапирами острящихся усов. Бархат деканской мантии,  нацепленная по случаю  нравоцучительного внушения  магистерская шапочка? Или же  плащ  забияки, берет с  плюмажем, шпага на боку? Декан двоился, зыбился, эманировал из одного обличия в другое.
 
 И не мудрено.  В этом, кабинете, служащем одновременно и жильем, и   лабораторией алхимика   портьеры казалась  необъятными панье мамаш –просительниц за своих неразумных чад,  два, изображающих Землю и звездное небо глобуса – грудями куртизанки,  в зеркале… Картинки и символы в развернутых фолиантах…  Святилище тайного знания? Келья монаха? Блудилище?

Подобно звездному параллаксу оборачиваясь на каблуках, Франсуа  отворил двери так, словно он сжимал своими цепкими пальцами была зажата не ручка с изображением львиной морды, а рукоять шпаги – и нужно было только сделать выпад, чтобы пронзить…Удар пришелся как раз в твердый лоб Этьена. Притворно изумленная гримаса декана в боковом зеркале – и, сцепившись, тощий Франсуа  и толстяк Этьен  выпали в парижскую ночь.

Драка была в разгаре. Пьяные школяры подзуживали и подначивали. Единорог уцепил  Франсуа  толстым невкусным  пальцем за край рта –и тянул вниз. Было больно, но в свете факелов и безмолвном присутствии  соломенных чучел  Проститутки, Монаха и   Смерти  Фрасуа не хотел опростоволоситься. Даром, что ли он Франсуа Монкарбье рожден на помойке?    

 Позже изощренные гностики объясняли ту драку проявлениями индуистской Кундалини. Но ни с того ни с сего Фрасуа обнаружил себя в объятьях толстушки. Это была она, сдобная как свежевыпеченная плюшка, дочь булочника Мари, которая взимала с Франсуа долги за съеденные  кулебяки столь экзотическим способом. Поняв, что с перепою у него всё перепуталось в голове, он сунулся к её сайкам. Но тот же ещё раз раз проснувшись, обнаружил себя в тюремной камере.  Он вспомнил, как утром, когда ему принесли в миске похлёбку с куском сырого и черного, как глина смешанная с назьмом хлеба, он увидел трёх крыс, выбежавших на середину каменного пола  узилища, и дал им клички Декан, Единорог, франсисканец. Баланду он выпил через край оловянной тарелки, а из хлеба, который невозможно было есть, слепил куклу и назвав её Мари, представил, что это его возлюбленная…