Молодость

Молодость. Совсем ещё не зрелая, не спелая, не вылупившаяся до сих пор из твоей глупой беспечной юности, которая, в свою очередь, тоже ещё стоит одной ногой в задиристом мальчишеском детстве и вязнет в нём, как муха в сладком и липком варении. Безумно. Нелепо. И дико. Дикий ты, несмышлёный и лохматый. Пушистый, как непоседливый котёнок, светлый, пшеничный: даже страшно дотрагиваться, страшно нарушать это естественное беспокойное спокойствие, эту непосредственность и гармонию – такую красоту. Сама подвижность, сама свобода, сама дерзость, сама гибкость. Гнёшься и растягиваешься, как тугой мягкий пластилин, слепишь глаза, сводишь с ума, и я дурею уже от твоей кричащей звонкой свежести, которая блестит вдали прохладным и румяным родником, но не подпускает к себе ни на шаг, и я дохну уже от этой проклятой изматывающей жажды, умираю от боли, потому что мне достаются лишь капли, а от них только ещё сильнее хочется пить…

Не воздухом хочу дышать, а твоей кожей, которая всё ещё такая нежная, такая бархатная. Не солнцем хочу греться, а твоим гладким и чужим теплом, земным неоперившемся теплом, бестолковым и неласковым теплом, тобой – легким рассыпчатым ветром, неумелой самоуверенностью, не побитой и не остывшей ещё смелостью… Хочу, хочу тобой напиться, хочу тискать и мучить тебя, как дикого лесного зверька, хочу, не запрещай! Но тебе ещё так далеко до всего этого. Далеко – не то слово. Просто тебе в голову такое никогда не придёт; подумаешь: что за дурь? – любоваться кем-то без единой пошлой мысли, только потому, что этот человек есть, только потому, что он так бессовестно юн.

Схватить бы тебя и утащить, привязать к себе навсегда. Стать зимой, расшитой влажным снегом, хвойным запахом и мандаринами, задёрнутой чёрным небом и фонарями, расплакавшейся на плече у февраля, замучившей твои руки и щёки беспощадным колючим морозом. Чтобы за шиворот к тебе стекать мелким хрусталём,  щекотать твою горячую шею – такую мягкую и такую нежную. Но всё же есть они в тебе – эти грубые мужские вены, эти мозоли и следы от драк, ножи, заточки, кастеты, синяки и шрамы, загар от летнего рабочего солнца и пыль, пыльные отпечатки чьих-то ещё более сильных пальцев, которые пожимали тебе руки и волокли с собой нарушать твой спортивный режим, расслаблять и без того расслабленные нервы. Есть они в тебе – чьи-то терпкие попсовые духи, спёртые у родной матери с туалетного столика и вылитые на девчачьи плечи чуть ли не целым флаконом, есть и губы, которые только-только, которым и твои-то в новинку ещё, есть и руки, которым опять-таки боязно, но хочется и колется, есть они – остатки чьей-то подростковой дури, доморощенной корявой романтики и прочей сладкой ерунды, давно забытой мной уже, но так любимой когда-то.

Есть в тебе и будущее, которое убьёт эту свежую прелесть, превратит в банальную мужественность с широкими скулами и стальными предплечьями, с миллионом юбок за спиной и надоевшей уже сигаретой в зубах. Испортишься, станешь папой, забудешь юношеские порывы, погрузишься в ежедневное повторение заученных мотивов – будешь напевать их и не заметишь, как рассыпешься песком и сгниёшь, а внуки будут сами уже приводить домой однокурсниц и говорить: дедушка, мы пришли готовиться к семинару. Иди пока, посмотри телевизор.