Поэты, киноповесть, глава 10

Клуб «Жирный Воробей». На афише надпись: «Литературный вечер, посвященный памяти Василия Васильевича Глубокого, поэта, переводчика, эссеиста. (1961 – 2010) ».  В фойе – стол с горящей свечкой, букетом цветов и «парадным» портретом Вас-Васа.
На сцене – микрофонная стойка и белый экран.

Зал уже заполнен почти до отказа.

В клуб входит Андрей Синицын под ручку с рыжей кудрявой девушкой, в которой мы узнаем продавщицу из бакалейного магазина. Она с любопытством оглядывается по сторонам:

- Ой, какие люди здесь интересные! Все творческие, да?
- Ну, вобщем-то… можно и так их назвать… - отвечает Андрей.

Появляется охранник-гигант.
- Молодой человек! – обращается он к Синицыну. – Можно вас на пару фраз? – и, обратившись к продавщице с милейшей улыбкой на квадратной физиономии: - Извините, я украду на минутку вашего спутника?

Они отходят в сторонку, охранник, держа на лице все ту же улыбочку, тихо говорит:
- Устроишь скандал, закатаю тебя под асфальт прямо перед входом! Всосал инфу?
- Понял, понял… - отвечает Синицын, а, отойдя, тихонько добавляет сквозь зубы, чтобы охранник не услышал: - Кабан жирный!..

На сцену к микрофону выходит Сергей Пантелеев. Чуть сбоку от него на белом экране появляется фотопортрет Вас-Васа.
- Мы сегодня собрались, друзья, коллеги, чтобы почтить память Василия Васильевича Глубокого, известного многим как Вас-Вас! Он ушел в лучший мир в расцвете своих творческих сил и как раз тогда, когда ему стала улыбаться удача… Обделенный всю свою жизнь вниманием общественности, меценатов, властей, критиков, членов жюри всевозможных премий, он перед самой кончиной стал стипендиатом «Международного культурного фонда имени Федерико Гарсиа Лорки»! Но, успел, увы, воспользоваться лишь малой частью вполне заслуженной им стипендии… Уже готовилась к публикации – а ведь поэт Глубокий не был, увы, избалован слишком частыми публикациями!!!! - подборка его новых стихотворений в сборнике «Дегустатор шедевров», который редактирует хорошо известный, несмотря на свою молодость, в интеллектуально-художественной среде Артур Пучков, литератор и культуртрегер… - Сергей указывает в сторону сидящего в зале Пучкова, и зрители оборачиваются и смотрят на Пучкова, а Пучков слегка склоняет голову. – Уже велись переговоры с ведущими издателями о первом поэтическом сборнике Василия Глубокого под названием «Осенние цветы мегаполиса»… Подумать только, у пятидесятилетнего поэта, посвятившего литературе большую часть своей жизни до сих пор еще не выходило ни одной книги!!! Как это все-таки печально, друзья, как печально… Но благодаря Эдуарду Демакову, - Пантелеев указывает ладонью в сторону Демакова, сидящего за столом в компании двух девушек, рыжей и блондинки, и Демаков с легкой улыбкой кивает головой, - политику и предпринимателю, основателю частного культурного фонда, деятельность которого мы уже успели по достоинству оценить, благодаря этому - не побоюсь этого слова! – рыцарю современной русской культуры, благодаря этому редких деловых и душевных качеств человеку, удивительным образом сочетающего в себе черты удачливого, активного бизнесмена и глубоко чувствующего, тонко понимающего искусство и литературу эстета и интеллектуала, первая книжка Василия Глубокого все-таки выйдет из типографии в самое ближайшее время!!!! Как впрочем и многие-многие другие книги не менее значительных, чем Василий Глубокий, но, по счастию, еще живых современных авторов.

Эдуард Демаков важно кивает головой.

- Всю свою вторую половину жизни, продолжает Пантелеев, - Вас-Вас нигде не служил постоянно, перебиваясь случайными заработками. С успехом закончив престижный вуз, имея редкую профессию – переводчика с вьетнамского языка, Вас-Вас все же принял трудное решение – посвятить себя целиком литературе. И только ей!!!! Все мы, литераторы, вынуждены заниматься делами, никак не связанными напрямую с творчеством, дабы заработать свой кусок хлеба. Все мы знаем, какой это смелый шаг – уйти на вольные хлеба. Все мы представляем, что это значит – пожертвовать своей карьерой, материальным достатком - да и, чего уж там, личной жизнь, наконец! - ради служения одной лишь Музе! И мало кто из нас решился бы на подобный шаг! На подобный отчаянный вызов Судьбе! А Вас-Вас… наш рассеянный, душевно хрупкий, эмоционально не очень-то устойчивый, ранимый и совершенно беззащитный Вас-Вас – решился! И погиб… - Пантелеев прикрывает лицо ладонью, а затем снова устремляет трагический взгляд на публику. - Погиб, но не проиграл!!!! Ибо - не сдался, не капитулировал… Вечная ему память… - Сергей Пантелев склоняет голову перед портретом Вас-Васа, раздаются аплодисменты, а кое-кто из зрителей даже роняет слезу. На экране один фотопортрет сменяется другим: теперь мы видим Вас-Васа двадцатилетнего – хохочущего студента с гитарой в руках.

- Мы открываем наш вечер! – продолжает Пантелеев. – Не будем больше о печальном! Каждый желающий сможет выйти и прочитать перед публикой какое-нибудь одно свое стихотворение. Представим, что душа усопшего прилетела к нам в гости и с радостью наблюдает за нами… А поскольку я уже у микрофона, то я, пожалуй, и начну…

В руках Сергей Пантелеев держит лист бумаги, читает:

Сегодня я выпил пару чашек кофе
в баре на Старой площади,
а за соседним столиком сидела девушка
с рыжими волосами и прической а-ля кардинал Ришелье.
Знакомый бармен поставил для меня диск Ника Кейва,
а девушка улыбнулась мне застенчиво и мило.
За окном - туман, и японские туристы
бродят в тумане, у них такие смешные шапочки
и отличные фото- и видеокамеры,
которыми можно снимать даже в самом густом тумане.
А пока я наблюдал за японскими туристами, рыжая девушка ушла,
она так и не дождалась, что я подойду к ней
и приглашу прогуляться по набережной,
окутанной холодным туманом.

Допил вторую чашку кофе и пошел на работу.
Я работаю над пиар-кампанией для германской фирмы,
производящей медицинские градусники,
и это, действительно, первоклассные градусники,
и сочинять рекламу на этот раз не так уж и противно.
Я ухожу из бара раньше, чем Ник Кейв успевает допеть балладу
о кровавых разборках австралийской братвы
в портовых кабаках Мельбурна.... или Аделаиды, хрен разберешь.
Я ухожу чуть раньше, ибо хочу
унести эту песню с собой.

Бурные аплодисменты.

У Жана Пистона забинтована голова, он обращается к сидящей рядом Алине Грингот, одетой во все черное:
- Алина, ты еще с Синицыным… встречаешься?
- Не твое дело!
- Извини-извини… Не мое дело, да… Но я чего хотел-то… Надо бы помирить этих… дуэлянтов… Я подумал, что если бы ты была по-прежнему близка с Синицыным, то нам бы это, может быть, удалось!
- Во-первых, мы с ним далеки… Во-вторых, я не вижу смысла мирить кого-то, кто сам не хочет помириться! А в третьих – не понимаю, как их можно помирить?
- Ну, например, их можно осторожно подвести к друг другу и столкнуть нос к носу…
- Да? И знаешь, чтобы из этого бы вышло? Синицын бы накинулся на Пучкова и стал бы бить его головой об стенку! Он же бешенный, истерик… Уж я-то знаю!
- Ну…
- Все, закрыта тема! Жан, мне чихать на обоих! И мне пора… - Алина встает и идет к сцене.

Алина встает у микрофона. На экране появляется новый фотопортрет Глубокого – пятнадцатилетний Глубокий в роли голкипера напряженно стоит у футбольных ворот, ожидая удара.
У Алины в руках черный веер, а плечи ее укрыты черной шалью. Алине не нужна бумажка, она читает по памяти с томными подвываниями, то раскрывая, то закрывая свой веер:

Звезды вмерзли в лед.

Там, где были недавно лужи – лед.
Там, где трава росла – лед.
Там, где текла река – лед.

И горько теперь там,
где раньше был – мед.

Алина гордо принимает аплодисменты и с достоинством уходит, волоча за собой длинную шаль и обмахиваясь веером.

Из туалетной кабинки, застегивая брюки, выходит Андрей Синицын и нос к носу сталкивается с Артуром Пучковым, который только что зашел в туалет. Некоторое время они с ненавистью смотрят друг на друга, но, не издав даже звука, расходятся в разные стороны.

На сцене у микрофона – Андрей Синицын. Он держит в руках лист бумаги и читает, выдерживая паузы, меняя тональность, используя голосовые модуляции, читает то очень медленно, то, наоборот, скороговоркой, то очень тихо, то максимально повышая голос. Понятно, что декламатор знает свой текст наизусть, он лишь изредка заглядывает в «шпаргалку», а белый лист бумаги нужен ему лишь затем, чтобы чувствовать себя уверенней:

Построили фрегаты, вышли в море,
доверившись изменчивым ветрам.
Сверяясь с картой ненадежной, идем под парусами,
под черным небом и под небом синим,
навстречу облакам, прочь от знакомых берегов,
к чужой земле, не ждущей нас, не любящей, враждебной.

На протяжении всего времени, пока автор читает этот текст, на белым экране портреты Василия Глубокого сменяются один за другим: мы видим Вас-Васа – младенцем, на руках у молодой женщины, Вас-Васа – зрелым мужчиной, обнимающим за плечи эффектную даму, Вас-Васа – школьником, на занятии физкультурой, Вас-Васа – беспечным богемным персонажем с бутылкой в руках и с сигаретой во рту, Вас-Васа – серьезным студентом, получающим из рук ректора диплом. И так далее…

За кадром звучит голос Синицына, иногда и он сам появляется в кадре (автор сценария понимает, что текст, читаемый Синицыным, может быть, чересчур длинён для кино, но намеренно не купирует его, предлагая сделать это актеру, исполняющему роль Синицына, самостоятельно или с помощью режиссера-постановщика фильма, - по необходимости и сообразуясь с собственным чувством меры):

Без флагов мы идем, не по тому ль
нас принимают за пиратов сторожевые
во всех прибрежных городах?

В коротких схватках с королевскими флотами теряем корабли,// уходим, потрепанные, от погоней, не досчитавшись соратников.// Грубеют наши лица от соленых брызг и ветра.// В зазубринах кинжалы, вмятины на касках.// Пустеют бочки с порохом и паруса// заштопаны десятки раз.// Сквозь потные рубахи проступают мышцы,// глаза слезятся на ветру и трескается кожа.// Но все ж упрямо продолжаем путь// к чужой земле, не ждущей нас, не любящей, враждебной.// Какого ляда мы отправлены за тридевять земель?// И что искать в чужих краях? // Ради чего мы тащимся к чертям собачьим?// Зачем мы премся через сырую темень и душный зной// к чужой земле, не ждущей нас, не любящей, враждебной?// Зачем нам мчаться птицей иль от тоски звереть// при полном штиле?// За каким еще таким Руном отправлены мы в путь,// которому конца не видно?// И какой исход нам предсказали б звездочеты,// если б кто их спрашивал?// Какой нас Вельзевул попутал// отчалить от своих утесов, от башен и угодий родовых?// Отдав долги и рассчитав прислугу, сеньорам подать заплатив,// и отпустив невест на все четыре стороны,// спалив в каминах письма и составив завещанья,// и сочинив последние стихи прекрасным дамам,// мы бросились навстречу тяжелым волнам.// Запутались в трех океанах, поседели,// и стали неуживчивы, сварливы,// чуть что пускаем в дело кулаки,// таскаем за усы друг друга.// И даже в карты не сыграть нам,// давно мы проиграли все друг другу,// и ром иссяк.// Ну и доколе ж нам скитаться под небом звездным// и под небом лучезарным,// матросов подгонять лихих// и стряхивать за борт горчащий пепел из почерневших трубок,// и в пенных водах оставлять акулам на прожор тела товарищей,// скончавшихся в пути к чужой земле,// не ждущей нас, не любящей, враждебной.// Удобна ли там гавань, трезв ли лоцман?// Хорошее ли пойло в портовых кабаках// и сладко ли в борделях?// И наградят ли нас? Иль попадем на плаху// за дерзость?// Там, в той земле, чужой, не любящей, враждебной,//

ГДЕ НАС НИКТО НЕ ЖДЕТ





примечание: все стихотворные тексты, использованные в киносценарии, принадлежат автору киносценария; речь арт-критика в пятой главе, это компиляция из цитат, наугад выдернутых из рецензий и эссе Дмитрия Ранцева